Мой отец, Валерий Васильевич, ни дня не работал на рабочих специальностях. Сам себя иногда называл "вшивым интеллигентом", хотя в молодости был военным, а потом всю жизнь трудился на местах, никак не связанных с физическим трудом. Обожал радио, электронику и всё, что с этим связано. Подрабатывал в кинотеатре, рисовал афиши. Общественный транспорт он презирал, и в любое время года ездил на велосипеде, а на голове у него даже летом был коричневый берет из фетра, опущенный немного набок.
Он любил вспоминать, что произошёл от древнего рода Глуховых, и город Глухов так назван не случайно - якобы, наши корни идут то ли из Малороссии, то ли из Сибири. А ещё любил говорить, что он - графских кровей, и не обязан что-то делать по дому, на то есть жена. Он даже яйца сварить не мог, не говоря уже о более сложных блюдах. Никогда не стирал, не мыл полы, - не барское это дело! Видимо, принцип "негоже лилиям прясть" - для него был главным в жизни.
Он родился 29 сентября 1946 года, а вырос в детском доме, в городе Мары неподалёку от Ашхабада. Это были послевоенные годы, тогда многих детей отправляли в эвакуацию эшелонами, а затем размещали в детских домах.
Всего в их семье было пятеро детей - четверо сыновей и одна дочка. Мама отца, Мария Кирилловна Глухова, и правда, была из дворян. Но в своё время она вышла замуж за простого агронома Василия Батаршева. Когда в СССР ликвидация безграмотности была в самом разгаре, их отправили в Туркестан. Они остались в Ашхабаде, который в то время звался Асхабад или Полторацк. В октябре 1948 года на Ашхабад обрушилось смертельное землетрясение. Погибло тогда больше ста семидесяти тысяч человек, при том, что в самом Ашхабаде проживало всего около 115 тысяч жителей. Папина семья выжила, но на тот момент Мария была беременна последней девочкой, а Василий был сильно ранен и вскоре умер. Папе тогда было всего два года. Бабушка очень переживала потерю кормильца, ведь у неё на руках было четверо детей. Спустя пару дней она полезла в полуразрушенный дом, где они жили, чтобы снять с гвоздя пиджак мужа и на неё упала потолочная балка, задев живот. Девочка родилась раньше срока, но долго не прожила. А у бабушки позже нашли рак и она тоже скончалась.
Так четверо братьев остались сиротами и их отправили в детский дом неподалёку от Ашхабада. Позже, уже в наше время мы узнали, что папа был в одной группе с первым Президентом независимого Туркменистана Сапармуратом Ниязовым, но на тот момент это был обычный мальчик - сирота.
Годы жизни в детдоме не прошли даром - коллективизмом он так и не проникся, был, скорее, эгоистичным, делать по дому ничего не мог, словом, был совсем не приспособлен к самостоятельной жизни. Учитель рисования заметил в нём художественный дар и взял в свой кружок, где он добился больших успехов. Но в семнадцать лет, когда в стране был строительный бум, весь кружок дружно усвистал в строительное училище ввиду широких перспектив. Но строителем, увы, так и не стал - забрали в армию, где он служил до 30-ти лет. В 27 лет он женился на моей маме, которая была моложе его на семь лет, а вскоре родилась я.
Мужчины - странный народ. Только они могут жить в землянках, обходится шкурами вместо одежды, мыться раз в месяц и ходить на охоту, чтобы добыть себе еду. Даже в двадцать первом веке такие редкие особи остались ещё, хотя их всё меньше.
С самого начала их семейной жизни жена, как и любая хозяйка, пыталась привнести уют, тепло и комфорт в их семейное гнёздышко. Но его, похоже, совсем не заботило, что в вагончике, где они жили, нет никаких удобств. Даже туалет был на улице. В прямом смысле слова - в кустах. Конечно, так долго продолжаться не могло, и они, спустя полтора года въехали, наконец, в квартиру на втором этаже двухэтажного дома, где была только холодная вода, других удобств не было. Но и это тогда было счастьем - своя крыша над головой, две с половиной комнаты! На месте кухни папа оборудовал себе комнату-мастерскую, в узком помещении, предназначенном для санузла, сделали кухню, в большой комнате - зал, а в маленькой - спальню. И комнат стало три!
Любое приобретение в дом встречал он с критикой и называл "Мещанством", помните, было такое сословие? Мама выбивала у него хоть какие-то дополнительные деньги с боем, чтобы купить что-то в дом. Каждая покупка мебели, ковровой дорожки или новых обоев сопровождалась их ссорой и слезами матери.
Но после того, как новый шкаф, диван или "стенка" занимали своё законное место, он с удовольствием пользовался этими "мещанскими излишками."
Страсть у него была только к "железкам", - как их называла мама. Папа был радиолюбителем. О, это такие увлечённые люди, которые, начиная с прошлого века, и даже со времён открытия радио, были поглощены научным прогрессом и познанием законов радио-физики. Он мог сутками напролёт сидеть за столом, что-то перепаивая паяльником, а на его столе стояли коробочки с диодами, триодами и трансформаторами. Да, я спрашивала, что это за маленькие штучки, а он мне показывал и называл их. По квартире разносился запах жжёной канифоли, вокруг стола стоял дым, а отец был погружён в свой мир. В глазу у него было вставлено увеличительное стекло, а я стояла рядом, не дыша, и мне казалось, что он - волшебник и сейчас этот разобранный приёмник превратится в звездолёт.
А ещё я помню, как папа меня подбрасывает в воздух, а я лечу вверх и вниз, дух захватывает, а я кричу "Ещё, ещё!" и смеюсь. А ещё помню, как он щекотал меня до слёз. Почему-то больше никто меня Так до слёз довести не смог, да и щекотки я больше не боюсь. Может, потому, что так, как папа, меня больше никто не щекотит?
Когда во всём мире уже вовсю смотрели домашнее видео, в нашей стране видеомагнитофон можно было достать лишь по великому блату. А когда "видики" начали делать в Союзе и их "выбрасывали" в продажу, за ними сразу выстраивалась огромная очередь, или же их выдавали по записи, а ещё распределяли по трудовым коллективам. Отец пошёл другим путём. Он нашёл видеомагнитофон "Электроника ВМ-12" в Ташкенте, купил его с рук, для чего ездил туда специально. Сколько он за него отдал, история умалчивает, но новый такой стоил тогда до 1500 рублей у перекупов. И с тех пор у нас дома в выходные собиралась толпа народа, в основном, мужского пола, которые, чего уж греха таить, за закрытыми дверьми смотрели фильмы для взрослых, а потом выходили все красные и разгорячённые. Нет, папу ничего не смущало, он вообще был немного повёрнут на теме секса, как, впрочем, и многие мужчины тогда и сейчас.
А ещё отец мог один уехать в отпуск, без мамы. Раз он даже ездил в Болгарию один. Мог в Москву рвануть, к знакомым, и тоже в одиночку. Он, в принципе, всегда был единоличником. Мог купить себе дорогущую кинокамеру, не спрашивая, нужны ли нам деньги. Надо отдать должное, снимать он любил - увлекался фото и киносъёмкой, часто снимал праздники, поездки в гости, за город. Мне тогда всё это было привычно - фотоаппараты, кинокамеры, магнитофоны, колонки, катушки с записями. Казалось, что это есть у всех и всем доступно. Только став старше, я поняла, что не у всех папы сидят вечерами в подвале под верандой и проявляют фотоплёнку. Он и меня научил, когда подарил первый в моей жизни фотик - мыльницу, и я, гордая, поехала на экскурсию с классом, где фотографировала всех и вся. Фотографии получились замечательные! Боже, как же было здорово тогда!
А ещё он, благодаря своему влечению радиофизикой, сам собрал приставку Денди, сам записывал игрушки на кассеты и сам же играл с детским восторгом на лице. Работал он радиоинженером в какой-то конторе, и мог вернуться с работы сразу после обеда. Словом, у него было полно свободного времени, которое он посвящал не только технике. Иногда он рисовал. В основном, маслом. Расписал большой лист ДВП в виде распахнутого окна, и иногда гости, уж не знаю, вправду или нет, пытались в него выглянуть. Папа победно смеялся и подмигивал мне.
У них был странный брак. Никогда я не видела их счастливыми. Они словно были каждый сам по себе. Оба закрытые, сдержанные. Счастьем их глаза не горели никогда, они не обнимались, не целовались ни разу, при мне, во всяком случае. Словом, не было между ними большой любви. А разве не ради неё люди живут вместе?
Мама всё время хлопотала по дому, что-то готовила, стирала, убирала, гладила. Он сидел за своим рабочим столом или перед телевизором. А ещё у него была особенность: он любил кушать по часам. То есть, в 8-9 утра у него завтрак, в 14 часов - обед, а в 19 часов - ужин. В 18-30 он садился за стол и, если мама была не на кухне, громко провозглашал:
-Надюх, ужин не вижу!
А летом выходил в беседку перед домом и оттуда кричал:
-Надюх, чай не вижу!
Она, конечно, привыкла к его выходкам за столько лет и подчас даже улыбалась в такие моменты, махала рукой, мол, ничего с ним уже не поделать, уж какой есть.
Спустя 25 лет такого оригинального брака мать и отец совсем отдалились. Я была замужем, жили мы с мужем у нас, но их больше ничего не держало рядом. Мать стала постоянно жаловаться на отца - он её раздражал. В один такой вечер, вернувшись с работы, я не выдержала и в сердцах крикнула со всем максимализмом, так свойственным молодым:
-Да разведитесь вы уже!
Отца тогда не было дома, а мама, видимо, тоже устала от такой безрадостной жизни. И подала на развод.
Батю, конечно, всё устраивало и он не собирался вот так сразу всё обрывать. Но мать стояла на своём и они начали размен квартиры.
Вот тут проявилась вся суть папеньки - они делили всё, даже вилки с ложками, даже банки трёхлитровые - всё было им учтено. Мама хваталась за сердце - у неё и в мыслях не было считать утварь. По её мнению, мужчина - существо благородное и просто обязан оставить женщине предметы обихода, ибо зарабатывает больше и может себе позволить купить новое. Но папенька под термин "благородный" подходил только в его речах про "голубую" кровь, в этой ситуации он проявил себя, как обычный склочный мелочник и крохобор. Пока суть да дело, он переехал к очередной своей пассии - своеобразного вида женщине, положительной во всех отношениях, но во внешности была отличительная особенность - большие, круглые чёрные глаза, немного на выкате. За это мы с мамой прозвали её "Рыбынькой". Да, она даже имела наглость однажды заявиться к нам домой, когда мы собирали свои вещи. Осматривала, так сказать, "хоромы" своего сожителя. Была свидетелем всей этой вакханалии. А поскольку имела адвокатское образование, то науськивала батю знатно.
В один не очень прекрасный день суда, когда решалось, выпишут меня или нет (да-да, он пытался меня выписать через суд), и когда я была глубоко беременной, стояла страшная жара - начало июля. Мне с трудом удавалось выдержать этот зной, а в помещении, где проходило заседание, был только один крошечный вентилятор и дул он исключительно на судью. Судья, очень приятный молодой мужчина, увидев, как я обмахиваюсь листком бумаги, направил вентилятор в мою сторону. Вошёл, так сказать, в моё положение.
Судья зачитал текст дела о моей выписке и выселении мужа, и спросил всех - " Есть ли у кого замечания, вопросы, уточнения?"
Отец встал, развернул тетрадку в клетку и начал читать:
-В этом заседании я хотел бы обратить ваше внимание на морально-нравственный облик вот этих двух женщин, - и кивнул на меня и мать, и уже собрался было читать дальше, как судья его одёрнул:
-Мы здесь не на партийном собрании. У вас есть замечания по сути дела? Ваша дочь прописана в квартире?
-Да.
-А зять?
-Нет, зять не прописан.
-Так вот, по закону мы можем только обязать вашего зятя покинуть помещение, а ваша дочь постоянно зарегистрирована, и по закону имеет право пользоваться этим помещением на тех же правах, что и вы. Заседание окончено. Все свободны. Решение получите у секретаря.
Отец, недовольно усмехаясь, вышел. Он не сказал ни слова ни после этого, ни когда приехал забирать остатки своих вещей.
Размен они искали недолго - район был хороший, всё было рядом - и детский сад, и школа, и магазины. Разменялись на разные районы и съехали в однушки, а я ушла обратно к мужу, в квартиру его родителей.
Больше мы с отцом не виделись. До тех пор, пока я не собралась выезжать в Россию насовсем. Подумала, что неплохо было бы навестить отца перед отъездом, показать ему внучку.
Он был приятно удивлён, встретил нас, весь вечер фотографировал меня и дочь. Жил он один. Возможно, кто-то приходил к нему, потому что на дверке шкафа висел женский летний халатик, но я не стала спрашивать. В ванной на верёвке сушилась рубашка, в казане на плите - какое-то варево. Мне почему-то так стало его жалко, и захотелось поухаживать за ним. Я просто кожей ощущала его одиночество... Мы достали продукты из холодильника, и, пока он играл с внучкой, я приготовила ему нехитрый ужин. Потом постирала и сполоснула рубашку, повесила сушиться и пошла смотреть старые фотоальбомы. Он провожал нас почти до дома, снова фотографировал, немного прослезился, когда я обняла его и поцеловала. Да я и сама готова была расплакаться, глотала комок в горле и улыбалась, делая вид, что всё хорошо, ведь это была наша последняя встреча - я это точно знала.
Он умер в 2011 году, когда моему сыну только исполнился год. Позвонила тётя Аня, жена его старшего брата и сказала, что сегодня, 26 апреля в три часа ночи, он скончался на операционном столе - разрыв желчного пузыря. Я сначала не поняла, так и спросила:
-В смысле?
-Алёна, папа умер...
А когда я стала захлёбываться в плаче, она всё повторяла:
-Алёна, Алёна, девочка моя, успокойся, милая... Ничего не поделать, его больше нет. Ты сможешь приехать?
-Тёть Ань, я не смогу, мы на грудном вскармливании, да и денег у меня столько нет, прямых рейсов в Ашхабад так и не открыли... Вы уж похороните его, пожалуйста...
-Конечно, похороним, о чём речь? Ты, как сможешь, приезжай, съездим с тобой на могилку, проведаем, хорошо?
-Хорошо, тёть Ань. Спасибо большое. - сказала я и снова заплакала.
Отец приснился мне спустя пять лет. Он стоял в нашей квартире, (той, что разменяли), спиной к стене и улыбался. Я подошла к нему и обняла. И прямо во сне почувствовала его тепло под рубашкой. И запах. Его запах. Знаете, от родных всегда пахнет особенно, уникальным, только им присущим запахом. От папы пахло глаженными рубашками и одеколоном Сенат, который я ему дарила на 23 февраля. Он улыбнулся мне и попрощался. Ухожу, говорит, на работу.
Больше он не снился мне никогда...
А мне всё хочется ему сказать:
-Папа, ты был сложным человеком. Я очень похожа на тебя. Но я так и не поняла тебя и не смогла полюбить по-настоящему. Несмотря ни на что, я прощаю тебя за все твои ошибки, помню тебя и люблю!
Я прощаю тебя, папа! А ты прости меня за всё, что я сделала или не сделала.
