Жизнь Человека

Пыль танцевала в столбе солнечного света, падавшем из окна в палату. Она кружилась в такт мерному шипению кислородного аппарата и тихому писку капельницы. Воздух был вязким и стерильным, с примесью запаха лекарств, антисептика и немой печали. Анна стояла на пороге, как всегда, делая мелкие вдохи, словно привыкая к чужой атмосфере, готовясь войти в этот мир, застывший во времени. Уже шесть лет она делает это каждые два дня. Шесть лет, как её дед, могучий, умелый, с огромными мозолистыми ладонями, лежит здесь, прикованный к кровати...

Дождь стучал по подоконнику старой общаги, словно отбивая такт его, Алексея, последней ночи в стенах университета. Завтра. Завтра всё закончится. Алексей смотрел на залитый водой город, но видел не его, а другое лицо — измождённое, морщинистое, с глазами, полными бездонной доброты. Лицо бабушки, Анны Петровны. Она была его опорой, его тихой гаванью. Именно она, отложив в сторону свою зачитанную до дыр любимую книгу, садилась с ним за учебники по физике и математике. «Лёшенька, наш род должен иметь...

В доме пахло воскресеньем: борщом, лавровым листом и компотом из сухофруктов. Это был густой, удушливый запах наигранного благополучия, который Лика ненавидела больше всего на свете. Она уже расставила тарелки и теперь сидела за столом, сжимая между коленями холодные пальцы, и наблюдая, как мать аккуратно раскладывает по тарелкам котлеты. Всё было как всегда: выглаженная скатерть, хрустальная солонка, отец, углубившийся в газету. Идиллия, от которой закипала кровь. Ей исполнилось восемнадцать три дня назад...

Детектив Липкий туман, вечный спутник сонного города, вполз в спальню. Дэвид, содрогнувшись, захлопнул окно, плотнее задернул занавеси. В горле стоял комок от крика, что так и не сорвался с его губ. Снова этот кошмар: огненный смерч, обугленные пальцы, хватающие его за ноги, невыносимый жар... Он случайно опрокинул стакан с водой, ругаясь сквозь сон. Рука дрожала. Наливая новую порцию, заметил за окном шествие. Цепочка из семи фигур в черных балахонах и шелковых масках, держащихся за толстый канат...

Когда Ибица зажигала огни, Алиса гасила в себе прошлое. Каждый коктейль, каждый танец до рассвета был шагом прочь от боли, от пустой квартиры, от мужа, так предсказуемо предавшего её. Случайный курортный роман с таким же одиноким отпускником казался идеальным финалом этой грустной истории. Но судьба, оказалось, только начинала свой рассказ, и главный сюрприз ждал её не под жарким испанским солнцем, а в собственной квартире спустя месяц. *** Алиса стояла у окна, глядя на серый московский дождь, заливавший улицу...

— Твой дом?! — свекровь фыркнула, и в её широко раскрытых глазах вспыхнули знакомые, колючие искры. Она сделала шаг вперёд, и её голос понизился, стал ядовитым и шипящим. — Ты вообще-то в курсе, чей это дом? Кто его получал? Кто вкладывал в него всю жизнь? Это моя квартира, приватизированная на меня и моего сына. Андрея. А ты здесь кто? Так, временная жиличка. Прописана ты тут? Нет. Так что не твой это дом, детка. Пока я жива — это мой дом. И приходить я сюда буду, когда захочу. Проведать сына. Прибраться...

Шесть месяцев. Ровно полгода с того момента, как в нашем доме стихли взрывы хохота, умолкли остроты и прекратились наши с мужем дурацкие, такие дорогие сердцу розыгрыши. Шесть месяцев, как мы, словно по команде, надели на лица маски взрослых, серьёзных людей, обременённых высокими должностями и непререкаемыми репутациями. Жизнь превратилась в бесконечный митинг, где каждый жест выверен, а каждое слово взвешено на аптекарских весах. А ведь всё начиналось со смеха. Того самого, заразительного, громкого, от которого сводит живот и текут слезы...

Солнечный зайчик плясал по крошкам на кухонном столе, высветляя липкие следы от варенья. Марина привычно водила тряпкой, стирая остатки завтрака детей, которые в очередной раз устроили "бойню" за последнюю ложку бабушкиного вишнёвого варенья. Ровный гул пылесоса из детской, где наводила порядок старшая дочь Катя, сливался с назойливым гулом в висках. Завтраки, уроки, сборы, уборка в выходные — всё это обычно шло по порядку, выверенному годами. Но эта привычная слаженность была обманчива, как затишье перед бурей...

Вечерний покой был хрупким, как яичная скорлупа. Ольга налила в чашку кипятка, подёргала за нить чайного пакетика, глядя, как за окном синий сумрак поглощает очертания многоэтажек. Тишину в квартире нарушало лишь мерное тиканье часов в гостиной — звук, который обычно убаюкивал, но сегодня лишь отмерял время до чего-то неотвратимого. Одиночество после развода стало для неё привычной, хоть и неудобной одеждой. Мысли, как всегда, крутились вокруг Насти. Дочь, её восемнадцатилетний ураган, уже третий...

Всего три дня назад её мир был прочным, как гранит. Четыре года брака, дочка Сонечка, смеющаяся с утра в своей комнате, планы на отпуск... Теперь всё это рассыпалось в пыль. Всё началось с нечаянной фразы, брошенной Максимом друзьям, за бокалом вина: «А я вот в отцовстве на все сто уверен, потому что сделал...» Он запнулся и побледнел, поймав её взгляд из кухни. Но было поздно. Она всё поняла — в прошлом месяце его друг Андрей красочно описывал своё неприятное открытие, что сын, которого он растил семь лет, оказался не от него...

В прохладном кабинете УЗИ пахло антисептиком и застывшим воздухом. Врач в белом халате мягко водила датчиком по обнаженному, уже большому животу Ирины. На экране плыли размытые тени. — Так, — голос врача был ровным, профессиональным. — Вот головка. Сейчас мы её измерим. — Тихие щелчки мыши. — Очень хорошо, всё в пределах нормы. Вот животик… Ручка, вторая ручка… Врач внезапно замолчала. Она замерла на секунду, затем наклонилась ближе к монитору, провела датчиком снова, чуть сильнее надавив. Ирина задержала дыхание, инстинктивно вцепившись пальцами в край кушетки...

Июльский закат окрасил поверхность воды загородного озера в лососевый цвет. Было тихо, только чайки изредка кричали где-то вдали. — Подожди… — прошептала Лида, сдувая упавшую прядь с лица и отпихивая руки Николая. — Увидят ещё… — И что? — он усмехнулся, выдохнув крепкой смесью сигарет и алкоголя. — Тебе-то чего стесняться? Чай, не девочка давно… — он похотливо осклабился и, выплюнув окурок на песок, схватил Лидию под бедро и прижал к себе что было сил. Она задрожала. Было невыносимо стыдно, щёки пылали, сердце грохотало, как пресс в огромном заводском цеху, где Лидия и Николай трудились вместе...