С этим мальчишкой я отсидела за одной партой четыре года. Второй, третий, пятый и шестой классы.
В те годы в моём поведении просматривались, как сейчас сказали бы, признаки аутизма. Замкнутая, малообщительная, боящаяся чужих людей, но очень открытая и доверчивая дома с родными. Мама говорила, что я не умею дружить, что мне всегда надо настоять на своём, всё должно быть по-моему. А на самом деле из-за проблем со слухом, которые родителями считались притворством и ерундой, надо мной смеялись, я жутко стеснялась, что иногда не понимаю, о чём говорит учительница, о чём судачат девчонки на перемене.
И собственно на Юрку я внимание обращала только тогда, когда он дёргал меня за мои длинные косы, когда обзывал обидными словами за то, что не дала списать. Так, как обзывал меня Юрка, не обзывал меня никто и никогда: Кулацкое отродье! Видимо, так ругались у него дома. Теперь и не спросишь, откуда такое. Лишь став взрослой, я вдруг поняла причины этого странного, как мне казалось, поведения.
Помню небольшой инцидент из начальной школы. Наша учительница, пожилая и очень вредная, Вера Васильевна, почему-то очень любила меня отправлять за забытым наглядным пособием. Наверное, потому что мама работала в школе завхозом, и учительница думала, что буду счастлива исполнять её поручения, а я терпеть не могла, когда на меня обращали лишний раз внимание. Короче в очередной раз меня отправили: пойди и принеси. А что принеси и куда пойди, я не поняла. Переспросить, как всегда, постеснялась. Вышла из класса, стою и не знаю, что делать. До сих пор не пойму, с чего я решила, что Вера Васильевна попросила пальто принести. Долго ходила, долго сомневалась, но выбора нет, взяла пальто в учительской раздевалке и пошла в класс. Захожу, а Вера Васильевна такая: Что ты тут притащила?! Все, понятое дело, засмеялись. А я бросила пальто на последнюю парту и села на своё место. Естественно сразу лес рук: можно я, можно я схожу? А Юрка так зло на меня посмотрел и тихо прошипел: Дура! И всё остальное время до конца уроков сидел понуро, так, как будто бы это он опростоволосился. Так ему было стыдно за меня, наверное, даже больше, чем мне самой.
Маленький, белобрысый, курносый, смешной Юрка был на полголовы ниже меня. А ещё он был удивительно музыкальным. Вместе со своим другом Серёжкой они были запевалами в хоре нашего класса. Когда нас приняли в пионеры, Юрка стал горнистом, а Серёжка барабанщиком.
В четвёртом Юрку новая классная не посадила рядом со мной. Не помню с кем он сидел, а я сидела с Вовкой, новеньким. К нам тогда много новеньких пришли, интернатовские. Из того года только помню, как наш класс в клубе выступал. Пели песню «Раненая птица». Юрка с Серёжкой солировали.
Раненая птица в руки не давалась,
Раненая птица – птицей оставалась.
Этот сон давнишний до сих пор мне снится,
На траве кровавой раненая птица.
До сих пор помню песню. В пятом мы снова оказались за одной партой. Юрка задавал мне странные вопросы: Что я делаю дома по вечерам? А сама ли я косы плету? А как косы плетутся? Пришлось научить, и всю историю или ботанику, Юрка старательно плёл мне косу ближайшую к нему. Развяжет бантик и плетёт, пока лента не закончится, распустит и снова плетёт.
А потом, однажды я плохо закрыла дома шторки. Это, наверное, уже было в шестом классе. По вечерам, пока родители не вернулись с работы, я включала проигрыватель, заводила пластинку, и танцевала перед зеркалом в большом старом шифоньере. В какой-то момент мне стало неуютно, и я посмотрела в окно, а там стоял Юрка. Когда наши взгляды встретились, он показал на меня пальцем и захохотал. Я задёрнула шторку и заплакала. Я так боялась, что он всем разболтает о том, что видел. Но он никому ничего не рассказал.
Мама поговорила с Марь Степановной, нашей классной, меня отсадили к Серёжке, влюблённому в Ирку. Вся парта была исписана признаниями. А Юрка? Что ж, о Юрке остались тёплые воспоминания, только и всего.