А М.Д. тем временем совсем отстранилась. Она, как робот, выполняла все капризы Аллы, подчас издевательские, рассчитанные на дикий хохот и насмешки. Но сейчас Маша была невосприимчива к этому. В итоге Алле стало скучно язвить в никуда.
Мы снимали у восточного моря, где должны были пробыть до утра. Вечером большинство бросилось купаться — кто в чём. Сколько прекрасных женских фигур порадовало мои глаза! Я искал и ещё одну — больше для того, чтобы повеселить свой глаз нестандартной комплекцией и сравнить с другими в невыгодном свете. Но её нигде не было.
В сумерках, пользуясь малолюдьем местности, я мог свободно гулять в совершенном и так любимом мною одиночестве. Я вспомнил о живописном утёсе, который мне пришёлся по душе во время дневных съёмок. Режиссёр даже использовал его в качестве фона.
Я решил пройтись туда и посмотреть вид с высоты. Так ли он прекрасен? Что‑то я давно уже ничем не восхищался. Внутреннее недоверие мешало. Всё нарисовано, куплено, сколочено меркантильным человеком. Даже эти фоны природы — человек не наслаждается ими, а использует для собственных денежных целей. Красивый вид хорош для рекламы и однозначно повышает рейтинги клипа, фильма и чего ещё там…
Первое, что я почувствовал, забравшись на утёс, — недовольство. Там стояла она. Впрочем, на её лице я тоже уловил что‑то вроде досады. Она тут же поспешно удалилась.
Вид с утёса был поистине великолепный. Шапка ночного неба съезжала со лба гор… Я оглянулся. Моё сердце неприятно кольнуло странное предчувствие.
Толстуха исчезла во мраке. Если бы цвет её глаз ещё в первую встречу не врезался так прочно в мой мозг, я бы сейчас и не вспомнил, какие у неё глаза. Она их последнее время ни на кого не поднимала.
Не состыковывалось многое в моей голове. Её якобы талант — и необразованность. Её звонкий голосок в ранней юности — и сегодняшняя немота. Её картина — и раннее материнство. Ведь она, судя по всему, ещё в школе ходила беременной… Её страх передо мной — и глаза, метавшие молнии, и смех, предназначенный для Хо…
Будет ли конец этим мыслям? Как будто больше не о чем думать. Но, с другой стороны, с этими мыслями на какое‑то время отступала скука жизни, которая во всей красе цвета болота раскрылась после неудачи с Америкой.
***
Мы снова снимали в Сеуле, в старинном дворцовом комплексе. Я пришёл в отличном настроении: две недели я не использовал грим, и врач сказал, что моё лицо теперь в гораздо более здоровом и свежем состоянии.
У съёмочной площадки — то есть у главного входа во дворец — собралась куча мала народу, засвистевшая и заоравшая при виде меня и Ким Бона. Большое удовольствие накрыло меня, как порывом ветра, принесшим аромат крепко пахнущих цветов.
Толстушка одевала Аллу к грядущей сцене. На приветствие актрисы Ким Бон едва ответил, но я заметил, как загорелись его глаза при виде Маши. И было отчего. Только сейчас, глядя на неё, я понял, как хороши для женщин длинные платья, создающие вокруг них сразу атмосферу незримой загадочности. На Марии было чёрное с золотыми вкраплениями, перетянутое в талии поясом, что очень шло её поистине изумительным глазам. Волосы были зачёсаны просто, но в то же время было что‑то европейское, средневековое в этой причёске. Я не очень знаю эту эпоху, но по ощущениям сразу понял, что это она и есть. Тонкий плетёный браслет делал её полную руку изящной.
Сегодня она впервые была накрашенной, хотя неброско, но именно так ей и шло. Казалось, Алле впору поменяться с помощницей ролями и готовить для съёмок её, а не себя.
Осанка и прямые плечи делали образ Марии цельным и неотразимым.
Что же произошло? Я невольно осмотрелся. Ничего подозрительного. Никто к ней не приехал, никто её не ждёт. А лицо — присмотревшись, я увидел в нём решимость, мне непонятную.
Алла, конечно, заметила реакцию Ким Бона и давно оценила внешний вид своей подопечной.
— Почему так копаешься? Туже!
Мария затягивала ей корсет. И так худая, Алла стала в нём почти невидимой. Режиссёр, видя муки актрисы, отговаривал её от столь нелепых жертв: для эпизода было достаточно просто корсета на даме, которая и так сама по себе стройная.
Но Алла и слушать не хотела. Она шлёпала помощницу по якобы неловким рукам и только кричала: «Туже!».
Мария бросила верёвки корсета и отошла. Хотя я бы на её месте воспользовался славной минутой и отплатил хозяйке-мегере за всё хорошее, утянув её по позвоночный столб.
Алла повернулась к девушке, белая от ярости.
— И как это понимать? Протест?
Она ударила Машу.
— Ты забыла своё место?! Ты…
Мария даже не посмотрела на неё, изрыгающую проклятья, а спокойно пошла в сторону маленького сада у озера, где отражались горы. Алла не могла последовать за ней — длинные верёвки корсета путались в её ногах. Да и едва ли, поражённая выходкой всетерпящей помощницы, смогла бы сделать это. Ей ещё надо было прийти в себя.
Я невольно захохотал, Ким Бон следом. Сцена доставила удовольствие не только нам двоим, но остальные опасались смеяться громко, чтобы не снискать международный скандал. Своенравная Алла, которая плохо вписывалась в эталон корейской воспитанности, какими бы неучтивыми порой бывали и мы, корейцы, — порядком всех измотала своими капризами и взрывным, неуживчивым характером. Сначала я думал, что все русские похожи на эту истеричную красавицу, но Мария, её полная противоположность, хотя и с сомнительной репутацией, всё же вызывала гораздо больше симпатии. И полноценное мнение о русских у меня так и не сложилось.
***
В перерыве я увидел Ким Бона рядом с ней. Даже не слыша слов, я понимал, что он пускает в ход всё своё беспроигрышное обаяние. Всё-таки она была не такой уж толстой. Просто девушек подобного телосложения в Корее и Азии вообще я не встречал, да и среди европейцев, с которыми общался, похожих на неё не было. Пояс платья подчеркнул её безупречную талию, и это совсем сбило меня с толку. А вот Ким Бон теряться не привык.
Она, казалось, очень внимательно его слушает. Но слышала ли? Коротко кивала или качала головой, сжав руки, закрывшись. Так и не взглянула на него ни разу.
Ким Бон, впрочем, довольный, распрощался с ней, провожая глазами её фигуру, которая сегодня везде так и искала уединения. Я с удивлением наблюдал, стоя под навесом, то как Маша рассматривает то свою ладонь, будто видит её впервые… То как любуется зеркалом озера, отражающим чудесные горы, и старинным домиком с взлетающим кончиком крыши… Она закрыла глаза, впитывая, запоминая всю эту красоту.
Отсюда была видна Намсан, гора-холм, гордость Сеула. Мария посмотрела сначала на неё, а потом на часы, которые она всегда носила на руке.
Догадка, полоснувшая мой мозг, требовала немедленных, неотложных доказательств.
Конец этого длинного съёмочного дня прошёл в привычном всем нам павильоне. Мне бы быть усталым и счастливым, как все участники съёмочного процесса. Мне бы радоваться ещё одному вечеру, нежаркому, лёгкому и преддождевому… Атмосфера перед дождём всегда особенная. Краски сгущаются, контрасты усиливаются, и все носят в себе предчувствие скорой стихии, и все ждут её, даже понимая, что она может быть смертельно сокрушительной.
Но с той минуты, как во мне поселилась невыносимая догадка, жизнь моя навсегда перестала быть скучной. И даже Оскар, вожделенный Оскар, стал лишь золотой крошечной букашкой, которую я мог взять, чтобы полюбоваться, а потом, положив обратно на лепесток, пойти дальше.
***
Все расходятся. Вот сейчас и она уйдёт. А может, мне показалось? Я никогда не отличался писательской наблюдательностью. Что за бред в моей ограниченной актёрской голове? А если не бред, что же делать? Был бы я конвейером идей… изобретателем… тем же писателем, на худой конец… Уж точно что‑нибудь путное сочинил. А я всего‑то актёр. Актёришка… Может, самый способный из всех живущих.
Нет-нет, ничего не надо придумывать. Мне показалось. Да и что мне за дело?
*
Маша дождалась, пока все ушли. Постояла, послушав тишину. Огляделась, будто была здесь впервые. Подошла к окну. Там темнело. И сияла башня Намсана. Она хотела было открыть окно, но, какое‑то время подумав, поспешила прочь.
Дождь обещал быть сильным. Маша шла, не сбавляя шаг, в то время как людей на улицах становилось всё меньше: они прятались в свои тёплые уютные коробочки, чтобы там мужественно и со всеми удобствами пережить грядущую стихию.
Намсан остался позади. Почему? Разве она забыла, что хотела забраться на него? Посмотреть на чудесный Сеул, его красоту, созданную человеческими руками, сливающуюся со всех сторон в такой гармонии с красотой естественной, с браслетом тёмных гор, перламутровой рекой и сейчас таким суровым от многоцветья оттенков прекрасным небом!
Впереди показался мост. Красота… Думала ли Маша о ней в эту минуту, шагая к самой его середине? Что случилось такого страшного в её жизни, что в её голове смогли появиться мысли о самом бессмысленном и бездарном из всех человеческих поступков? Она сожалела о беспутной жизни? Почему же она не выглядела как беспутная? Её легче было принять за невинное дитя, потерявшее в толпе мать… Или, как предупреждал старик Хо, она теперь расплачивается за то, что отказалась от искусства, которое, видимо, не просто любила… А которое было её существом, её естеством, теперь или давным-давно преданным ею.
Или она безраздельно любила того, кто стал отцом её ребёнку, и теперь он исчез или умер, подобно её отцу? Потому она и не избавилась от дитяти, а родила, будучи ещё школьницей, каждый день терпя издевательства одноклассников и порицания учителей…
Значит, любовь? Или что? Что стало той страшной причиной, приведшей её к мосту тёмным вечером, к реке, широкой и чужой, которой ничего не стоило принять в свои ледяные бездонные объятия ещё одного путника мира, сбившегося с дороги?
Мария смотрела на тёмные плотные волны далеко внизу. Сняла с руки часики. Бросила. Они летели долго, блеснув на миг, и плюхнулись тихо в водяной мрак. Шум ветра эгоистично рассеивал все звуки, кроме своего собственного. Маше стало страшно, но, собравшись духом, она решительно ухватилась за железную балку и перелезла за перила. Теперь только маленький шаг отделял её от бездны.
В стороне, метрах в двух от Марии, раздался дикий рёв. Он усиливался и был полон такого отчаянья, что даже уже отрешившаяся мысленно от мира девушка повернулась посмотреть, кто так бесцеремонно нарушает важнейшую, пусть и бесславную, минуту её жизни.
Женщина лет сорока, стоявшая, как и Маша, за перилами, была готова тотчас прыгнуть в тёмную пучину.
Продолжение следует...
#чоинсон
Друзья, если вам нравится моя русско-корейская киноповесть, ставьте лайк! А за подписку отдельное благословение и благодарность!
