Маша послушно взяла записку. Движением руки, которое так любил Вершинин, поправила тёмные волосы. Не поднимала на мужа взгляд. Казалось, не дышала…
- Ты только не говори ничего, – глухо попросил Вершинин. – Послушай: ты должна уехать к матушке.
Маша вскинула глаза. Чуть приметно покачала головой.
- Ты послушай… Я знаю: ты полюбила его. Но… Это нельзя. Наверное, вы должны были с ним встретиться, – только опоздали. Ты жена моя, мы венчаны. – Вершинин неторопливо шагал по комнате. – Я мог бы… Мог бы хлопотать о разводе… – Снова остановился перед Машей, легонько приподнял её лицо, – так, чтобы можно было взглянуть в её глаза. – Но… – не мог выговорить слова, что называло причину возможного развода: прелюбодеяние… – Но это… Развод сделает тебя несчастной. Тебя, и твою матушку, Дарью Кирилловну, и Владимира… – Перевёл дыхание: – Это нельзя, Маша. (В девятнадцатом веке одной из немногих причин для развода венчаных супругов было доказанное прелюбодеяние мужа либо жены, – примечание автора).
Как же несовместимо с Машенькой это страшно обличающее слово: прелюбодеяние… Как же оно несовместимо с её любовью к этому мальчишке-студенту! И вдруг – будто тяжёлый камень с души. Андрей Петрович просто решил: не надо этого слова. Машенька… Мария Александровна – его жена… и навсегда останется ею.
Наверное, он должен ненавидеть будущего горного инженера Туроверова. Но Андрей Петрович помнил, как они, Сергей с Машей, были хороши и счастливы вместе… И – не мог ненавидеть Сергея, лишь понимал, что он слишком молод, слишком не устроен, слишком увлечён усовершенствованием коксовой печи и шахтными механизмами, – чтоб удержать то счастье, в которое они с Машей так безрассудно поверили.
Может, самонадеянно, но Вершинин знал, что рано или поздно лишь он сумеет дать Маше счастье – более необходимое ей, более надёжное, чем то счастье, что было бы у них с этим безоглядно смелым – во всём!.. – сероглазым мальчишкой. Только он сумеет дать ей защищённость, в том числе – и от этой их с Сергеем запретной любви… Придёт время, – и Машенька забудет о ней.
А утром вдруг заметил, как в его присутствии неловко переглядываются мужики… Поспешно сворачивают самокрутки, – чтоб ничего не говорить, а, если понадобится, – просто молча кивнуть сквозь густой дым…
Уже в шахте развязный и ушлый Захар Балашов подошёл к Вершинину, – улучил минуту, когда Сергей осматривал крепь над горизонтальным штреком. Сощурил нагловатые глаза, ухмыльнулся:
- Ты это, Андрей Петрович… Ты скажи только, – и он, практикант этот… соопливый, не поднимется из шахты живым.
Даже в неярком свете шахтёрских ламп было видно, как густо побагровел Вершинин:
- Что несёшь, Балашов!..
-Ну… Это же шахта, Вершинин. Вона – на какой глубине мы… Мало ли что может случиться здесь. Глыба породы вон обвалится, – в аккурат соопляку этому на голову… либо газ гремучий громыхнёт, – прямо у него под ногами, всякое ж у нас бывает.
-Ты, Захар, никак обезумел?
За показным сочувствием Балашов скрывал ту же ядовитую ухмылку:
- Так это… Андрей Петрович!..Знаешь?.. – шила в мешке не утаишь. Всем известно, что баба твоя… – Под молниями, что сверкнули в тёмно-карих глазах Вершинина, Захар поспешно поправился: – Что жена твоя с Туроверовым гуляет, – так что ты зря таишься. Ты скажи, а мы…
Вершинин вплотную подступил к Захару:
- Ты!.. Балабол!.. Чего нос свой суёшь, куда не просят,– ровно баба на базаре!
-Так это, Вершинин!.. Обидно мне, – за тебя, за нас, мужиков… Твоя… хвостом треплет, а мне вот смотреть на это дюже обидно. Ты скажи… А мы… Ну, само собою, – недаром… Опосля десятником меня поставишь. – Балашов ребром ладони чиркнул себя по шее: – Во как хватит, чтоб рассчитаться со мною (десятник на шахте в 19 веке – это сменный мастер, – примечание автора).
- Иди вон, – уголь грузи с мужиками! Десятник! Тебе в десятники разве! На базар, квашеной капустою торговать, – в самый раз тебе!
До конца смены Вершинин с Сергеем осматривали водоотлив и пути откатки угля. А Сергей ждал, когда можно будет взять в руки шахтёрский обушок: ради этого, – чтоб встать рядом с мужиками и вместе с ними рубить уголь, – ему хотелось спускаться в шахту каждый день. Он знал и любил свою силу, и так же знал и любил силу угольного пласта, – выходило, что мерялся силой с углём, и сильнее становился от этого. И радовался своей силе, и радовался, что Маша… Мария Александровна снова выйдет к нему на берег… И хорошо было знать, что он сильный, и силою этой красивый, и его, такого, любит Маша…
Сказать Вершинину об их с Машей встречах – на это тоже сила у Сергея была… Когда до полуночи засиживались с Андреем Петровичем над чертежами или схемой углеподъёмной паровой машины, несколько раз поднимал на Вершинина глаза, – чтоб встретиться с ним взглядом и начать этот непростой для них разговор… Но у Вершинина находилось какое-то важное замечание по выполненным Сергеем чертежам… или он просто говорил о том, что завтра непременно надо проверить канат, на котором спускается в забой шахтная клеть, и нужная минута для начала разговора уходила…
С уверенностью, что так свойственна его девятнадцати годам, Сергей считал, что важнее и сильнее довода, чем любовь, просто не бывает. Надо лишь обо всём сказать Вершинину.
…Захар Балашов усмехнулся: ясно!.. Ясно, что инженер Вершинин вот так, запросто, не признается, что практикант этот не угоден ему… А сам-то, небось, спит и видит, – как бы студента этого со свету сжить. Потом за помощь спасибо скажет. Ещё и как рад будет, что всё решилось само собой, – с этим сопляком. Останется только намекнуть инженеру, что дело заслуживает благодарности… А ему, Захару Балашову, хватит уже ходить в горнорабочих! Эх, какой десятник из него выйдет!
Захар прислушался: Сергей говорил Вершинину, что завтра, в пересменок, хочет остаться и посмотреть, как обстоят дела с проходкой и подведением её к новому угольному пласту. Балашов усмехнулся: само в руки ложится… Студент этот, как появился на руднике, много кровушки испортил шахтёрам: то не пустил Балашова на смену, – лишь из-за того, что Захар выпивши был… то следил, чтоб никто из мужиков не свернул самокрутку в шахте, – горячо толковал про гремучий рудничный газ (гремучий рудничный газ – так прежде называли метан, – примечание автора)… Сам, бывало, табак из карманов вытрушивал, – у тех, кто не хотел добровольно сделать это перед спуском в шахту.
Ну, и… чтоб знал, как с чужими бабами гулять. Никуда не денется инженер Вершинин, – отблагодарит Захара за находчивость: кому ж хочется бабу свою уступать невесть откуда взявшемуся сопляку!..
Газовыжигальщик Кузьма отпросился у десятника Харитонова на день: осенью Кузьма собрался женить сына, избу достраивают молодым, как раз крышу крыть надо. Харитонова Кузьма заверил, что выжжет газ в выработке, – смену-другую можно будет обойтись (Газовыжигальщик, или газожог, – устаревшая, одна из самых опасных профессий в шахтах. Рабочий-газожог выжигал метан в горных выработках, чтоб предотвратить его скопление и возможный взрыв. Других способов выявить наличие метана в шахте не было, – примечание автора). Вот брошенная недокуренная самокрутка и проверит вместо Кузьмы Грачёва, сколько гремучего газа скопилось за смену…
Уже несколько дней Маша не приходила на берег. Серёжка извёлся: его силе требовалась нежность… Эту ночь метался без сна, – сморило лишь перед рассветом. И сквозь сон услышал Агатин голос:
- Осторожным будь, когда на рудник поедешь, – там сгустится над тобою беда нежданная… в самой глубине.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20
Часть 22 Часть 23 Часть 24 Часть 25 Часть 26
Часть 27 Часть 28 Часть 29 Часть 30 Часть 31
Часть 32 Часть 33 Часть 34 Часть 35 Часть 36
Навигация по каналу «Полевые цвет