История эта привела меня в замешательство, до сих пор не знаю, что в ней правда, а что явная ложь...
СКОРБНЫЙ ЮБИЛЕЙ
В эту деревню я приехала по большой нужде, исполнялось ровно пятьдесят лет как не стало моей подруги и одноклассницы Ани, скорбный юбилей, так сказать. Сгубила ее любовь проклятая, сгубила в самом юном возрасте. Рыжеволосая, в конопушечках, небольшого ростика, а в глаза глянешь — и утонешь.
Из-за этих зеленых глаз и ангельской наивности закрутился вокруг Ани назойливый ухажер, но, как потом выяснилось, птица не ее полета. Мы с девчонками, конечно. предупреждали ее, что любовь не только светит, но, бывает, и обжигает. Но Аня никого не слушала, потому как уже хлебнула этот сладкий яд.
А потом поняла, что беременная. Сколько могла, скрывала. Все надеялась, что очнется ее орел и предложит вместе строить семейное гнездышко. Не предложил. Вот Аня и решила расстаться с жизнью. Глупо, конечно, родила бы, глядишь, все и устроилось, а она побоялась, что отец убьет ее. Мать, тетя Рая, была добрая, за это ей с лихвой досталось от отца, что потакала капризам дочери и вовремя не углядела.
Месяца за два до родов Аня исчезла, мы решили, что домой уехала, а потом эта телеграмма. Мы с девчонками ездили Аню хоронить, а больше я там и не бывала. И вот нынче потянуло неодолимо, время свободное появилось, и я решила съездить.
Могилку нашла быстро, увидела там полный порядок, оградка обновлена и памятник покрашен. Рядом еще памятники с такой же фамилией, поразобрала и решила, что это отец и два брага. Тети Раиной могилки не было, подумала про себя, неужели жива, многовато ей, должно быть, лет, за восемьдесят это уж точно, а пожалуй, и все восемьдесят пять.
Деревня, конечно, изменилась до неузнаваемости: то тут то там виднелись дома с выбитыми стеклами, а то и совсем порушенные, заросшие крапивой.
Несколько домов явно погубил огонь, следы пожаров можно было отметить по остовам печных труб, торчащих из чертополоха. Со всех сторон деревню нахально обступил борщевик, виднелись следы бесполезных попыток побороть его. Но несколько домов, кирпичных, двухквартирных, весело звенели голосами и пестрели цветочными палисадниками.
Заметив женщину, развешивающую белье, я подошла и поинтересовалась, не живет ли у них в деревне Раиса Ивановна. Женщина глянула на меня не особо ласково и махнула рукой:
— Куда она делась, живет вместе со своим тюремщиком, только страх на нас наводят... Вон, идите, до конца деревни так и идите, увидите.
АНИН СЫНОК
Я и пошла, по пути рассматривая остатки некогда большой, кипевшей жизнью, деревни. Дошла, обрадовалась тому, что дом целехонек, вокруг окошено, бабулька кур кормит Слова о тюремщике как-то совсем вылетели из моей головы. Я, конечно, не узнала тетю Раю, время не пощадило ее, да и она меня не узнала тоже, вместо приветствия закричала, замахала руками:
— Чего вы здесь все ходите? Чего он вам сделал? Это моя жизнь, живу и живу...
Я еле-еле ее в чувство привела, сказала, что я Анина подруга, что приехала навестить ее. Она поверила и не поверила мне, но пригласила меня в избу. Поднявшись по скрипучим ступенькам крыльца, я окунулась в прохладу сеней, заставленных кадками и кадушками, вдоль стены висели связанные попарно березовые веники.
— У вас и баня есть? — поинтересовалась я.
— Есть-есть, как же без бани-то? Вова любит попариться, по целому часу на полке сидит. А я-то уж хожу, когда все выстынет.
— Вам и дров не жалко? Дороги нынче дрова-то.
Да чего их жалеть, чуть не у крылечка нынче дрова, руби, не ленись, а он и не ленится, вон, целый двор сухих натолкал, не горе мне с мужиком-то. Деревенские-то теперь не наши, все приезжие, настроили кирпичных клетушек, сыро и холодно в них, вот и злятся, что я в таком раю живу. Да ты пей, пей чай-то, я сегодня пирог испекла, Вова должен приехать, он в городе работает, а на выходные сюда ездит...
— А кто такой Вова-то? — решилась спросить я. — Внук, наверное?
— Так внук, конечно внук, Анин сынок.
Я почувствовала, как по спине у меня пробежали мурашки, я ведь точно знала, что никакого сына у Ани не было. Но, решив не показывать старухе своего замешательства, я отхлебнула чай и спросила:
— И давно он с вами живет?
— Да уж почитай год как выпустили, так сюда и приехал, а к кому же еще-то ему ехать, как не к родной бабке? Хорошо хоть я дожила до такого счастливого денечка...
— А где же он был-то столько лет?
— Как где? Сначала у отца. Аня как родила ребеночка-то, так паразит этот его и забрал, а сам скрылся, вот Аня и не пережила такое горе, могла ли она пережить, я ее понимаю, сама мать. Это нам наврали, что она беременная отравилась, нет, не так все было, а мы в горе-то таком всему поверили.
— А зачем ему было отнимать ребенка у Ани?
— Так ведь он к себе собрался, а она не согласилась, вот он и уехал с Вовой-то...
НОСИЛО ЕГО ПО ЖИЗНИ
Тетя Рая долго сидит в задумчивости, будто улетает мыслями в те далекие края, где без любви, без материнской ласки жил и рос ее единственный внук.
Будто очнувшись, тетя Рая трогает рукой бок чайника, говорит тихо, будто совсем отрешившись от прежнего разговора:
— Подогреть бы надо, остыл совсем.
— Не надо, - возражаю я. - Мне уже уходить пора.
— А ты ночуй, скоро Вова приедет, окошки откроет, музыку включит, баню натопит. Люблю я, когда он приезжает. Я ведь и дом ему подписала, знаю, что досмотрит меня и похоронит. Вон, видела поди, как он на кладбище-то все украсил?
- Видела... Где он научился так с железом-то работать?
- Где где? - тетя Рая скорбно поджимает губы. - Сидел он, за воровство сидел. Мачеха-то худо его держала, у всех мальчишек на выпускной костюмы, а у него нет, он уж и на выпускной идти не хотел. А она говорит: "Вон завтра в магазин шины привезут, иди разгружать, вот и заработаешь". Он и пошёл, а там мужики договорились этих шин украсть.
Ему предложили помогать им таскать, он и согласился. Денег-то заработал, да только в пользу они ему не пошли, дали условно. Учиться не поступил, тут уж и отец на него ополчился, ушёл парень из дома в общагу. А чужой дом - он чужой и есть, ума не прибавит. Украл у одного музыкальный центр, продал, деньги начал пропивать. Посадили. Так у его, милого, и покатилась дороженька под горку. А последний-то раз вышел, отец уж болен шибко был, вот и рассказал ему про меня.
Полстраны проехал, а нашел. Я будто нарочно не умирала, все ждала и ждала, когда в мои двери родная душа постучится.
— Тетя Рая, а ты уверена, что это Анин сын?
— А чей же еще? У него фотокарточка материна.
А как на могилке-то ревел, ты бы слышала, причитал как баба. Чует мое сердце, что родной он мне.
Она помолчала, вытерла кончиком платка повлажневшие глаза и сказала:
— А и не родной, так пусть живет Он мне душу греет, а я ему. Приезжали и из милиции, и из района, спрашивали, не обижает ли он меня, не страшно ли мне. А чего мне бояться? Я свою жизнь прожила, богатства не накопила, отбирать у меня нечего. А относится он ко мне лучше родного сына. У меня их два было, да утонули оба в пьянке, попили из меня кровушки, прибрались — и слава богу, никакого семени после себя не оставили.
А у Вовы-то в городе женщина появилась, вдовая, ребят трое, двое уже можно сказать выросли, а один малец еще. Приезжали ко мне вместе, бабенка не красавица, конечно, а приветливая, все у меня перестирала, прибрала. Да я теперь как в раю живу.
И Вова духом воспрял, носило его по жизни без роду, без племени, а тут он корни нашел, бабка живая, мать с дедом да дядьями через ручей лежат. Он часто ходит, другой раз попрошусь, так и меня сводит. Ты не слушай никого, приезжай ко мне и не бойся.
Тетя Рая проводила меня за калитку и помахала рукой, а я шла и, совершенно растерявшись, ничего не понимала, закралось какое-то сомнение, а вдруг и в самом деле правда?
