После осуществления «сплошной коллективизации» в стране наступил беспрецедентный по масштабам и жертвам голод. Однако, голод был вызван не только искусственным нарушением хозяйственной жизни деревни, но и неурожаем. Неурожай произошел отчасти из-за неблагоприятных природных явлений, отчасти из-за вспышки заболеваний растений (эпифитотий), спровоцированной нарушенным еще с Гражданской войны сельским хозяйством – в 20-е годы почти не велась борьба с растительными болезнями, что увеличивало риск возникновения эпифитотий.
Искусственное происхождение голода можно обосновать хотя бы тем, что его очаги находились в зернопроизводящих районах страны, где местное крестьянство больше других пострадало от раскулачивания. Власть таким образом пыталась взять под контроль и резко повысить товарность зернопроизводства для нужд индустриализации и форсированного экспорта (опять же для получения технологий и станков). Союзный план заготовок хлеба 1930 года вырос, по сравнению с 1928 г., в 2,1 раза (с 674,4 млн пудов до 1397 млн пудов). Фактически было заготовлено 1307,1 млн пудов зерна. [695]. При этом на экспорт ушло 321,6 млн пудов (24,6% от всего собранного урожая) [696]. Из-за завышенных и встречных (т.е. дополнительных) планов по хлебозаготовкам колхозам приходилось сдавать государству не только товарное, но и производственное зерно, что привело к аграрному кризису, выразившемуся сначала в значительном снижении урожайности и валового сбора зерна, а затем и в голоде. Положение крестьян ухудшилось, но массовой голодовки удалось избежать благодаря хорошему урожаю 1930 года, использованию молочного скота и активному отходу (скорее даже бегству) сельского населения в города (в 1931 г. он составил 3338,6 тыс. человек, что на 455 тыс. человек больше, чем в предшествующем году [697]).
На следующий 1931 год, несмотря на угрожающий голод, в СССР планировалось собрать еще больше хлеба - 1482 млн. пудов. Завышенные требования по хлебозаготовкам вынудили власть на местах насильно изымать продовольствие у крестьян и колхозов. Это углубило продовольственный кризис. Начались перебои даже в снабжении крупных городов. Намеченный план хлебозаготовок пересмотрели только из-за наступившей засухи. Но несмотря на это фактическое выполнение хлебозаготовок превзошло уровень 1930 года - самого благоприятного в климатическом отношении и самого урожайного, составив 1371,4 млн пудов. [695, 698]. Норма изъятия урожая в счет хлебозаготовок в 1931 г. составила в среднем по СССР 30% [699]. С 1929 года из деревни бездумно выскребались ресурсы, был затронут даже семенной запас. Станки и промышленность оказались важнее человеческих жизней. Но даже с точки зрения экономики такой форсированный сбор зерна был крайне невыгоден, т.к. имел непродолжительный эффект, последствия же могли привести к многолетнему продовольственному кризису и смерти миллионов советских граждан, что и произошло в последующие несколько лет.
Уже в конце 1931 – начале 1932 года по архивным данным начался голод в Западной Сибири (по материалам секретариата ПредЦИК Союза ССР и ВЦИК 2 февраля 1932 г., крестьяне «питаются всякими травами, от которых начинают болеть и помирать» [цитата по 700]), в Северокавказском крае (смертей от голода, опуханий, употребления в пищу падали и суррогатов зафиксировано в 5 районах [701]), в Нижне-Волжском крае голодало более 20 районов, умирали от голода в Средне-Волжском крае и Казахстане [702]. В архивных документах эти факты голода и его последствий, возникших из-за нарушения хозяйственной жизни населения, скромно именовались «прозатруднениями»…
Голодали не только крестьяне, у которых насильно отняли продовольствие, но и жители городов, где начались массовые забастовки рабочих. Так, в апреле на почве перебоев со снабжением хлеба начались забастовки на текстильных предприятиях Вичугского, Лежневского, Пучежского и Тейковского районов Ивановской Промышленной области [703]. Власть пыталась исправить положение, дав для весенней посевной кампании 40,6 млн. пудов семенной и продовольственной ссуды. Но выращенный урожай лета 1932 года удалось собрать лишь на две трети, т.к. колхозы испытывали сильнейший недостаток в тягловой силе (в первые годы коллективизации много скота было уничтожено, а тракторов было еще мало, общий объем всех тягловых ресурсов в первую пятилетку сократился) - за 1931 год поголовье лошадей в СССР сократилось на 10%, крупного рогатого скота - на 11,3%. Цифры, видимо, заниженные, т.к. нормальной статистки в те годы не было, ведь статистическое управление было разгромлено еще в 1920-х. По данным И.Е. Зеленина все сельхоззадания первой пятилетки (кроме посевных площадей, производства льноволокна и хлопка) были провалены. Сильный урон понесло животноводство, особенно рабочий скот, сократившись на 50%, относительно 1928 года. Уровень поголовья скота удалось восстановить только к 1958 году. [669]
Кроме того, не все колхозники работали недобросовестно, много воровали, что было закономерно, учитывая каким образом организовывались колхозы и изымалось имущество. К тому же деревня была морально и физически истощена, наиболее трудолюбивые и крепкие хозяева были раскулачены и уведены на индустриальные стройки в качестве трудпоселенцев. Выполнить в таких условиях планы заготовок было невозможно. [702]
Власть отреагировала предельно жестко. В ответ на воровство был издан известный «закон о трех колосках» или «семь восьмых», крестьяне его называли еще «Дедушкин закон», т.к. он был подписан Калининым (Постановление ЦИК СССР от 07.08.1932 «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности»). За кражу даже горсти пшеницы закон предусматривал самое строгое наказание, вплоть до расстрела или лишения свободы на 10 лет с конфискацией имущества. При этом осуждённые по этому закону не подлежали амнистии.
После введения этого закона на полях устанавливались дозорные вышки, высылались конные разъезды и часовые с винтовками. Мобилизовалась целая армия охранников из местного партийного актива, заводских рабочих, школьников и т.д. Отряжалась «группа по охране урожая», которая занималась постоянным обходом. После уборочной кампании, осенью колхозники не допускались на поля и даже близлежащие леса, что существенно затрудняло сбор грибов и ягод. Более того в самих деревнях оперуполномоченные и активисты занимались регулярным обходом жилищ и хозяйственных пристроек в поисках следов хранения или обмолота зерна. В деревне развертывалась целая осведомительная сеть с массой контролеров и стукачей, которые сами на полях не работали, зато пристально следили за крестьянами. [704, 705]
Только в первое полугодие действия постановления было осуждено 22 347 человек, из них 3,5% (782) приговорены к высшей мере наказания. К 10 годам лишения свободы были осуждены 60,3% подсудимых, к срокам менее 10 лет — 36,2%. К 1 января 1933 года было вынесено уже 2686 смертных приговоров. Правда наступивший голод смягчил применение закона и Верховный суд РСФСР пересмотрел эти приговоры. В итоге казнённых по закону от 7 августа на территории РСФСР, не превысило тысячи человек. Больше всего осужденных по этому закону в РСФСР пришлось на 1933 год – 103388 человек. Этот год стал самым суровым для крестьян. С 1 января по 1 мая 1933 года высшую меру получили 5,4%, 10 лет лишения свободы – 84,5%, более мягкие наказания – 10,1% [706, 707]. Всего с 1932 по 1940 год осудили 182173 человек [708]. Перегибы на местах, как и во время раскулачивания, были вопиющими. Это и понятно, в атмосфере всеобщего страха местная власть, боясь наказания, старалась выполнить сыплющиеся сверху противоречивые директивы, а низкий уровень юридической грамотности местных кадров вкупе с излишним рвением только усиливали репрессии. Абсурдность причин, по которым арестовывались крестьяне поразила даже генерального прокурора А. Я. Вышинского, который в своей брошюре 1933 года «Революционная законность на современном этапе» описал некоторые случаи. «Эти приговоры неуклонно отменяются, сами судьи неуклонно со своих должностей снимаются, но всё-таки это характеризует уровень политического понимания, политический кругозор тех людей, которые могут выносить подобного рода приговоры…» сетовал прокурор [цитата по 709]. Приведу несколько примеров:
- Парня, баловавшегося в овине с девушками, осудили за «беспокойство колхозному поросёнку» [цитата по 709].
- Учётчик колхоза Алексеенко за небрежное отношение к с.-х. инвентарю, что выразилось в частичном оставлении инвентаря после ремонта под открытым небом, приговорён нарсудом по закону 7/VIII 1932 г. к 10 г. л/с. При этом по делу совершенно не установлено, чтобы инвентарь получил полную или частичную негодность (д. нарсуда Каменского р. № 1169 18/II–33 г.). [706]
- Колхозник Лазуткин, работая в колхозе в качестве воловщика, во время уборки выпустил быков на улицу. Один вол поскользнулся и сломал себе ногу, вследствие чего по распоряжению правления был прирезан. Нарсуд Каменского р-на 20/II 1933 г. приговорил Лазуткина по закону 7/VIII к 10 г. л/с. [706]
- Нарсуд 3 уч. Шахтинского, ныне Каменского, р-на 31/III 1933 г. приговорил колхозника Овчарова за то, что «последний набрал горсть зерна и покушал ввиду того, что был сильно голоден и истощал и не имел силы работать»... по ст. 162 УК к 2 г. л/с. [цитата по 710].
Отметим, что генеральный прокурор резко изменил риторику по репрессиям после выхода, упомянутой ранее Инструкции ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 8 мая 1933 года. Еще в январе 1933 года он, как и нарком юстиции РСФСР Н.В. Крыленко, на пленуме ЦК упрекал в мягкотелости судей, избегающих применять высшую меру в законе о колосках. По решению объединенного пленума ЦК ВКП(б), проходившего 7-12 января, требовалось усилить меры, а судьям быть более суровыми в приговорах, в связи с разразившимся голодом. [669]
Были конечно и действительно справедливые решения, когда осужденные уличались в хищениях особо крупного размера. Но меньше чем через месяц власть пошла на попятную, издав 1 февраля 1933 года постановление Политбюро, в котором прозвучали требования прекратить практику привлечения к суду «лиц, виновных в мелких единичных кражах общественной собственности, или трудящихся, совершивших кражи из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих обстоятельств» [цитата по 711]. Таким образом, по данным, зафиксированным в особом постановлении Коллегии Наркомата юстиции, 50-60% вынесенных приговоры 1932-33 годов были пересмотрены и отменены [709]. 8 августа СНК СССР издали инструкцию № П-6028 «О прекращении применения массовых выселений и острых форм репрессий в деревне», где в частности говорится, что в деревне нужно больше заниматься не арестами, а политико-организаторской работой. Как в 1929-1930 гг., власть растерялась, и сама не знала, чего хотела, не раз меняя свои решения. И на елку залезть, и штанов не порвать… В очередной раз цели и задачи руководителей страны по-своему понимались властью на местах, что говорило о незрелой и плохо налаженной системе государственного управления. Все это происходило на фоне наступившего массового голода, который по своим последствиям не имел аналогов в российской истории.
В 1933 году голод в СССР продолжился и усилился. В зерновых районах и КАССР он характеризовался всеми возможными ужасами. Например, в 1933 г. случаи людоедства и трупоедства имели место в селах Саратовской области, по Северокавказскому краю и Казахской ССР. В начале 90-х известный историк Кондрашин проводил опрос свидетелей голода в Поволжье, приведем некоторые воспоминания крестьян из его исследований.
К.В. Филиппова: «Ракушки из Хопра съели, лес ободрали, гнилую картошку съели, мышей, кошек, собак. Дохлую конину, облитую карболкой, отмачивали и ели. Люди падали, как инкубаторские цыплаки. Мы однажды с отцом купили холодец, а он оказался из человечьего мяса. Моя бабушка год пролежала без движения. А когда зернеца принесли маленький ломтик, она его прижала к губам и отвернулась. Повернули голову-то, а бабушка мертвая. Только на щеке слезу видно было. Дождалась, значит, хлебушка»
А. А. Краснова: «У поварихи умерли дети и муж, а она не плакала, только через два года пошла на кладбище и заплакала... Все завалено мертвыми было, сил нет могилы рыть. К сельсовету привезут и бросят».
П.Н. Кузнецова: «Мертвые валялись на улице. Хоронить некому. Была общая могила. Туда мы ходим молиться».
И.Н. Юдина: «Люди самих себя ели. Мальчишка, полтора года, пальцы свои съел. Умер» [цитаты по 716].
Факты людоедства и массовых смертей от голода присутствовали и в официальных документах:
Из донесения № 9 политотдела Водораздельской МТС СКК в политуправление НКЗ СССР за 20 апреля 1933 г.: «Из фактов голода: 1). В с. Алексеевке 16 апреля умер ребенок двух лет. 17апреля мать его порубила, сварила и с остальными тремя детьми съела. На вопрос председателя сельсовета и секретаря ячейки — ответила, «что есть нечего»... 3). В Будановском колхозе — при осмотре одного нежилого дома обнаружена мертвая женщина и рядом лежала полумертвая девочка лет восьми— дочь умершей. При приведении в чувство девочка рассказала, что мать с неизвестным мужчиной съела грудного ребенка и мальчика пяти лет, хотели съесть и ее — померла мать. 4). В Подгорненском сельсовете единоличница ... бросила двух малолетних детей в колодец с водой, где они погибли, объясняет тем, что есть нечего...»
Из сводки Секретно-политического отдела (СПО) ПП ОГПУ по НВК о «продзатруднениях» в колхозах края 10 мая 1933 г.: «Красноярский район. Отмечается обострение продзатруднений. За апрель на почве недоедания умерло 303 чел., в том числе трудоспособных 223 чел., подростков и детей 85 чел. (не все умершие зарегистрированы в сельсоветах, часть трупов зарывается прямо во дворах колхозников). Колхозники, не работающие в поле, ежедневно бродят по степям в поисках сусликов, которых употребляют в пищу. Много членов семей питаются сусликами, мышами, падалью, суррогатами, всевозможными травами и корнями, а иногда и лягушками...»
Из информации СПО ОГПУ за 7 марта 1933 г. о голоде в районах Северо-Кавказского края (СКК): «Учтено: опухших от голода — 1742 чел., заболевших от голода — 898 чел., умерших от голода — 740 чел., случаев людоедства-трупоедства — 10. В голодающих населенных пунктах имеют место случаи употребления в пищу различных суррогатов: мясо павших животных (в том числе сапных лошадей), убитых кошек, собак, крыс и т. п.» [цитаты по 717].
Власть все же пыталась бороться с голодом. Ей пришлось учесть сложившуюся катастрофическую обстановку. В 1933 г. российские регионы получили 990 тыс. тонн зерна ввиде зерновых ссуд, т.е. в 1,5 раза больше, чем в 1932 году (650 тыс. тонн). Также в первой половине 1933 г. были приняты меры по организационно-хозяйственному укреплению колхозов с помощью политотделов МТС, развитию огородничества и личных подсобных хозяйств колхозников и городских жителей. На ряду с этим изменилась система планирования хлебозаготовок: сверху устанавливались фиксированные нормы сдачи зерна.
Данные меры выразились в постановлении СНК СССР от 19 января 1933 года «Об обязательных поставках зерна государству колхозами и единоличными хозяйствами» и в ряде аналогичных постановлений, вышедших позже. Согласно этим законам, власть, наконец, прекращала использования чрезвычайных мер. Обязательная поставка не должна была превышать трети валового сбора каждого хозяйства при среднем урожае. Запрещались встречные планы. 14 августа и 5 ноября 1933 года приняты постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О помощи бескоровным колхозникам в обзаведении коровами», согласно которому государство закупало у МТФ, совхозов и единоличников коров и передачи не имеющим коров колхозникам по льготным ценам. В тот же год крестьянам разрешили в ЛПХ держать двух коров. 19 января 1934 года СНК принял постановление «О закупке хлеба потребительской кооперацией», где снова вспомнили о добровольности сдачи продукции, при этом по ценам выше заготовительных на 20-25%. В истории период после 1933 года называется по-разному: неонэп, экономическая либерализация, умеренная политика.
Любое руководство совершает ошибки, весь вопрос состоит в том, какую цену пришлось за это заплатить и как быстро и своевременно эти ошибки были устранены. Жаль, что для осознания проблемы и стабилизации аграрной политики, пришлось умереть нескольким миллионам крестьян…Меры стабилизации были нацелены, прежде всего, на сохранение колхозно-совхозного строя. Они смогли ослабить голод, но не ликвидировать его полностью. В начале 1934 г. голод снова поразил левобережные районы Поволжья и Южный Урал. [716, 719]
Спустя 2 года, когда голод был преодолен и оставшиеся в живых колхозы начали приносить пользу, 29 июля 1935 года вышло постановление СНК и ЦИК СССР «О снятии судимости с колхозников», благодаря которому многие осужденные по закону от 7 августа были реабилитированы. Постановление предписывало «снять судимость с колхозников, осуждённых к лишению свободы на сроки не свыше 5 лет, либо к иным, более мягким мерам наказания и отбывших данное им наказание или досрочно освобождённых до издания настоящего постановления, если они в настоящее время добросовестно и честно работают в колхозах, хотя бы они в момент совершения преступления были единоличными» [цитата по 712]. Однако, это постановление не распространялось на осуждённых за контрреволюционные преступления (по которым были осуждены многие «кулаки»), на осуждённых по всем преступлениям на сроки свыше 5 лет лишения свободы, на рецидивистов и т.д. [713]. Всего к 1 марта 1936 года в СССР была снята судимость с 768 989 колхозников, в т.ч. в РСФСР с 366 259 человек [1390].
При этом абсурдные аресты хоть и не в таких масштабах как раньше, продолжали происходить, даже и после ВОВ по схожим законам. Например, 04.06.1947 года вышел указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении уголовной ответственности за хищение личного имущества граждан», который заменил закон о трех колосках. Указом было установлено наказание от семи до 10 лет заключения в ИТЛ с конфискацией имущества или без него, за хищение колхозного, кооперативного или иного общественного имущества — от пяти до восьми лет с конфискацией имущества или без него. За повторное такое преступление или преступление, совершённое в группе или в крупных размерах против государственного имущества, — от 10 до 25 лет с конфискацией имущества, против колхозного, кооперативного и общественного имущества — от 8 до 20 лет с конфискацией. [714]
В архивах послевоенного времени можно встретить дела, подобные 1930-м годам. Например, «Деревянко С.И. 1908 г.р. осужден Нарсудом 3/12-1947 года по ст.1 ч.1 Указа от 4/6-1947 года за кражу одного цинкового ведра к 7-ми годам лишения свободы. Находясь в лагере с 26/6-47 года, заболел. Диагноз: активный туберкулез легких» [цитата по 715].
Что интересно, в 1932 году из страны было вывезено и продано 18 млн. ц зерна, что, по подсчетам В.П. Данилова, позволяло из всех 25-30 млн. голодающих спасти от смерти 14 млн. человек. Примерно столько же, 18,2 млн. ц хранилось в неприкосновенных запасах. То есть возможность избежать массовой смертности от голода была. [669]
Как всегда, голод сопровождался вспышкой инфекционных заболеваний. Если в 1930 году сыпным тифом болело 38,6 тыс. чел., то в 1933 году около 850 тыс. чел., в 1934 г. — около 430 тыс. Брюшным тифом в 1928 году болело 120 тыс., в 1932 году уже 260-300 тыс. чел. [720]. Дифтерией в 1928 году болело 65-100 тыс., а в 1931-1933 гг. выросла до 120-125. Началась и эпидемия натуральной оспы, число заболевших увеличилось с 7 тыс. в 1929 г. до 60 тыс. в 1932 г. и около 40 тыс. в 1933 г. [721]. В эти годы также наблюдалось увеличение числа смертей от заболеваний легких, рахита, колитов, энтеритов, диспепсии [209].
Голод и болезни повлияли на демографическую ситуацию в зерновых регионах страны. По данным Всесоюзных переписей населения 1926 и 1937 гг. фиксировались следующие темпы сокращения сельского населения в районах СССР, пораженных голодом в начале 1930-х гг.: в Казахстане - на 30,9%, в Поволжье - на 23%, на Украине - на 20,5%, на Северном Кавказе - на 20,4%. Смертность в 1933 году выросла в несколько раз, например, на Нижней Волге, по сравнению с 1932 г., в 3,6 раза. [702]. Особенно возросла младенческая смертность – 295 человек на 1000 детей до 1 года. Средняя ожидаемая продолжительность жизни, сократившись в 2 раза по сравнению с 1930 г., составляла всего лишь 15,2 года у мужчин и 19,5 —у женщин. [722]
Общие демографические потери сельского населения в период с 1 января 1933 г. по 1 января 1935 г. составили в РСФСР 7631 тыс. человек (76 млн чел. в 1933 г. и 68 млн чел. в 1935 г.). Из них 5554,8 тыс. человек (73%) пришлось на основные зерновые районы без Казахстана (Северный Кавказ, Поволжье, ЦЧО, Урал). По мнению авторитетного российского демографа В.Б. Жиромской, от голода в начале 1930-х гг. на территории РСФСР погибло не менее 2,5 млн человек, это без учета Казахстана, и голодного 1934 года [723, 724]. По Данным Земскова жертвами голода по разным оценкам составили от 2 до 8 млн. человек [1370]. Проведение точного расчета жертв голода 1932-33 гг. затруднительно, т.к. в эти пестрые времена шли глобальные изменения по всей стране, сопровождающиеся невиданной миграцией населения. К тому же, как и в царское время, на деле очень сложно интерпретировать голод, как причину смерти. Зачастую голод являлся лишь сопутствующим фактором, на фоне общего ослабления иммунитета организма, что способствовало вспышке различных заболеваний. Однако, не приходится сомневаться, что голод 1930-х годов, как по масштабам, так и по числу жертв был беспрецедентным, не характерным для России, при этом рукотворным, который нельзя оправдать ни послевоенной разрухой (к концу 20-х хозяйство СССР уже достигло показателей 1913 года), ни природными явлениями (засухи и неурожаи случались и раньше, однако не приводили к такой катастрофе даже в 1890-х, о чем речь шла в главе 2.5). Неурожай лишь усугубил положение бедствующей деревни.
Продолжение следует.
С предыдущей частью главы 3.4. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.