Но, пожалуй, самые трагичные события происходили в эти годы в Нарымском крае в Западной Сибири. В 1931-32 годах здесь произошла так называемая Назинская трагедия, слухи о которой разошлись по всей стране даже в то скрытное время.
В комендатурах Нарымского края с июня по август 1931 г. умерло более 14 тыс. спецпереселенцев. С июня 1931 г. по июнь 1932 г. погибло 25 тыс. 213 чел. (11,7% от списочного состава). При этом доля детей до 12 лет среди раскулаченных составляла 35,1%, подростков 12-16 лет – 19,7%. Смертность во много раз превышала рождаемость (в этот же срок родилось 3841 человек). При этом формально в Сибири этих лет массовых перебоев с продовольствием и голода не наблюдалось. [690, 691, 692]
В Государственных архивах Новосибирской области лежит рассекреченное в 90-х письмо инструктора-пропагандиста Нарымского окружкома ВКП(б) Величко в партийные органы о положении на острове Назино 3-22 августа 1933 года. Этот документ имеет большую ценность, т.к. в ней подробно описываются вопиющие факты истребления депортированных "кулаков" и иных лиц. Этот документ тем более ценен, что писал его идейный большевик, всецело поддерживающий линию партии. Более того благодаря этому письму была собрана проверочная комиссия по расследованию допущенных нарушений. Согласно докладной записки КрайКК «приведенные в письме т. Величко факты, в основном, подтвердились». Понятно, что эту комиссию также нельзя уличить в какой-либо симпатии к врагам народа. Однако, начальство СибЛАГа, виновное в Назинской трагедии было наказано более чем мягко. Начальнику СибЛАГа Горшкову был объявлен строгий выговор, а в ноябре 1933 года он был уволен. Начальник Отдела трудпоселений СибЛАГа Долгих также получил строгий выговор, но проработал на той же должности до 1938 года. [690].
Итак, процитирую избранные места из письма Величко [цитаты по 549, 693]:
«9 и 30 апреля этого года из Москвы и Ленинграда были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов. (…) В пути, особенно в баржах, люди находились в крайне тяжелом состоянии: скверное питание, скученность, недостаток воздуха, массовая расправа наиболее отъявленной части над наиболее слабой (несмотря на сильный конвой). В результате, помимо всего прочего, высокая смертность, например, в первом эшелоне она достигла 35-40 чел. в день.
Жизнь в баржах оказалась роскошью, а пережитые там трудности сущими пустяками, по сравнению с тем, что постигло эти оба эшелона на острове Назино (здесь должна была произойти разбивка людей по группам для расселения поселками в верховьях р. Назиной). Сам остров оказался совершенно девственным, без каких [бы] то ни было построек. Люди были высажены в том виде, в каком они были взяты в городах и на вокзалах: в весенней одежде, без постельных принадлежностей, очень многие босые.
При этом на острове не оказалось никаких инструментов, ни крошки продовольствия, весь хлеб вышел и в баржах, поблизости также продовольствия не оказалось. А все медикаменты, предназначенные для обслуживания эшелонов и следовавшие вместе с эшелонами, были отобраны еще в г. Томске.
На второй день прибытия первого эшелона 19 мая выпал снег, поднялся ветер, а затем мороз. Голодные, истощенные люди без кровли, не имея никаких инструментов и в главной своей массе трудовых навыков и тем более навыков организованной борьбы с трудностями, очутились в безвыходном положении.
Обледеневшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у огня. Трудно сказать, была ли возможность делать что-либо другое, потому что трое суток никому никакого продовольствия не выдавалось. По острову пошли пожары, дым. Люди начали умирать. Они заживо сгорали у костров во время сна, умирали от истощения, холодов, ожогов и сырости, которая окружала людей.
В первые сутки после солнечного дня бригада могильщиков смогла закопать только 295 трупов, неубранных оставив на второй день. Новый день дал новую смертность и т.д.
Сразу же после снега и мороза начались дожди и холодные ветра, но люди все еще оставались без питания. И только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по несколько сот грамм.
Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджаках, штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку (так как она была в порошке), падала и задыхалась, умирая от удушья.
Всю свою жизнь на острове (от 10 до 30 суток) трудпоселенцы получали муку, не имея никакой посуды. Наиболее устойчивая часть пекла в костре лепешки. Кипятка не было. Кровом оставался тот же костер.
Такое питание не выправило положения. Вскоре началось изредка, а затем угрожающих размерах, людоедство. Сначала в отдаленных углах острова, а затем где подвертывался случаи. Людоеды стрелялись конвоем, уничтожались самими поселенцами. (…)
Наряду с людоедством, комендатурой острова были зарыты в землю тысячи килограммов муки, т[ак] к[ак) она находилась под открытым небом и испортилась от дождей. Даже та мука, которая выдавалась трудпоселенцам, попадала не всем. (…) Неспособность или нежелание организовать обслуживание людей дошло до того, что когда впервые привезли на остров муку, ее хотели раздавать пятитысячной массе в порядке индивидуальном, живой очередью. Произошло неизбежное: люди сгрудились у муки, и по ним была произведена беспорядочная стрельба. При этом было меньше жертв от ружейного огня, чем затоптано, смято, вдавлено в грязь.
Надо полагать, комендатура острова и ее военные работники, во-первых, мало понимали свои задачи по отношению [к] люд[ям], которые были под их началом, и, во-вторых, растерялись от разразившейся катастрофы. Иначе и нельзя расценить систему избиений палками, особенно прикладами винтовок, и индивидуальные расстрелы трудпоселенцев. (…)
Такие методы руководства и воспитания явились очень серьезной поддержкой начавшемуся с первых же дней жизни на острове распаду какой бы то ни было человеческой организации.
Если людоедство явилось наиболее острым показателем этого распада, то массовые его формы выразились в другом: образовались мародерские банды и шайки, по существу, царившие на острове. Даже врачи боялись выходить из своих палаток. Банды терроризировали людей еще в баржах, отбирая у трудпоселенцев хлеб, одежду, избивая и убивая людей. Здесь же на острове открылась настоящая охота и в первую очередь за людьми, у которых были деньги или золотые зубы и коронки. Владелец их исчезал очень быстро, а затем могильщики стали зарывать людей с развороченными ртами. Мародерство захватило и некоторых стрелков, за хлеб и махорку скупавших золото, платье и др. По острову установились цены: новое пальто - 0;5 булки или пачка махорки. 1 пачка махорки — 300 рублей, два золотых зуба или четыре коронки или два золотых. (…)
Наряду с присылкой сюда прекрасных коммунистов, взявшихся за дело как следует, оставались комендантами и стрелками разложившиеся элементы, творившие над трудпоселенцами суд и расправу: избиения, узурпаторство, убийства людей — бездушные в отношениях к ним, мат и произвол — нередкие явления. (…)
Будь люди поворотливее, смертность можно было сократить до минимума, т[ак] к[ак] она происходила главным образом от поноса, однако, несмотря на строжайшие приказы командования, сухари больным не выдавались, тогда как сухарь спас бы сотни людей, потому что отсутствовали всякие медикаменты, ощущалась острая потребность [в] вяжущих (против поноса) средствах. При этом огромный запас галет лежал в палатках и базах, т[ак] к[ак] не было указания, могут или нет пользоваться этими галетами больные. Такая история случилась и с сушеной картошкой, и с листовым железом, тогда как наступили осенние холода, а больные лежали в палатках, а затем в бараках без окон и дверей.
Можно привести факты прямой провокации: несмотря на то, что поселки [находились] в тайге, больные лежали на земле, а та часть, которая помещалась на нарах из палок, лежала на мху, в котором немедленно заводились черви. Или: обмундирование висело в складах, а люди голы, босы, заедались вшивостью. Нужно отметить, что все описанное так примелькалось начсоставу и работникам большинства что трупы, которые лежали на тропинках, в лесу, плыли по реке, прибивались к берегам, уже не вызывали смущения. Более того, человек перестал быть человеком. Везде установилась кличка и обращение — ШАКАЛ. (…)
В результате всего из 6100 чел., выбывших из Томска, к ним 500-600-700 чел. (точно установить не удалось) переброшенных на Назинские участки из других комендатур, на 20 августа осталось 2200 чел. Все это, особенно остров, осталось неизгладимой метой трудпоселенцев, даже у отъявленного рецидива, видевшего виды на своем веку. Остров прозван Островом Смерти или «Смерть-Остров» (реже — остров людоедов). И местное население усвоило это название, а слух о том, что на острове, пошел далеко вниз и вверх по рекам».
Данные Величко подтверждаются и многочисленными воспоминаниями жителей Назино, которых опрашивали в конце 1980-х. Вот, например, отрывок из рассказа Чокаревой Таиссии Михайловны 1920 г.р.: «Такая девчонка хорошая. (…) А ее привязали, руки назад к тополине и груди отрезали ей, икры отрезали, мускулы – где можно исть, все-все… Голодные они, исть надо. (…) Это вот такие были зверства. Да-да… Едешь мимо острова, мясо в тряпках висит. Человечье мясо резали и привязывали. Яким Иванович – врач, полный мужчина. Про него говорили на острове: "Вот кого бы съесть, жирного такого". Он убежал. Его с милицией отняли, чтобы его не съели. Его тоже потом взяли, как врага народа». [цитата по 1392]
В письме также описываются случае несправедливого ареста некоторых переселенцев (всего 30 человек), многие из них были взяты без объяснения причин (видимо по разнарядке) [цитата по 549, 693]: «Виноградова — колхозница из ЦЧО. Ехала к брату в Москву. Брат - начальник милиции 8 отделения. Взята по выходу из поезда в Москве. Зеленин Григ. Работал учеником слесаря Боровской ткацкой фабрики «Красный Октябрь», ехал с путевкой на лечение в Москву. Путевка не помогла — был взят. Матвеев И. Мих. Рабочий постройки хлебозавода №9 МОСПО. Имел паспорт до декабря 1933 г. как сезонник. Взят с паспортом. По его словам, даже паспорт никто не захотел смотреть. Серов Давид Петрович, мальчик. Взят в Арзамасе. Отец работает на станции Арзамас ремонтным рабочим на ж.д. Все эти люди не могут обжаловать: нет бумаги (даже денежные документы работники комендатуры пишут на бересте)».
И так было не только в Нарыме. Особенно поражает детская смертность. Страшные цифры и описание жизни переселенцев можно встретить в различных докладных записках ОГПУ. Например, в докладной записке Ю.П. Фигатнера и начальника ГУЛАГа ОГПУ М.Д. Бермана о положении спецпереселенцев Магнитстроя (1931 г.) говорилось: «Как мы уже отмечали, особо в тяжелом положении находятся дети. Единственный детский врач, имеющийся там, так описывает положение детей: «Когда проходишь по баракам, то всюду, на каждом шагу наталкиваешься на лежащих с поносами, корью, воспалением легких детей; из разных углов доносится коклюшный кашель, лежат дети с желтухой; лежат и, несомненно, нераспознанные больные брюшным тифом, как среди детей, так и взрослых. Остальные дети, шныряющие еще по нарам и проходам, в общей толкотне в громадном большинстве резко исхудалые, без кровинки в лице, ослабевшие, - кандидаты на тяжелую инфекцию, а, возможно, и на скорую смерть. Когда мне приходилось принимать этих детей, это были, в большинстве своем, здоровые, крепкие дети. Разрушение их здоровья идет быстро и нет сомнения, что, если не будут приняты быстрые меры хотя бы к некоторому улучшению положения детей, то погибнет из них в течении ближайших месяцев, конечно, не 7%, а 50%. В настоящее время больных детей имеется не менее 80%». По данным Магнитогорского Горздравотдела, по одному центральному поселку мы имеем следующую картину детской смертности: Всего умерло за 3 месяца: от 0-3 лет - 591 ребенок; 3-8 лет- 174 ребенка; 8-14 лет - 10 ребенка. ВСЕГО: 775 человек. Умерло за это же время взрослых 106 человек. Таким образом 88% всех смертей падает на детей. Или за 3 месяца умерло 7% детей.» [цитата по 694].
И это еще неплохие показатели. Так, в докладной записке Уральского облздравотдела в Наркомздрав о медико-санитарном обслуживании спецпереселенцев в Уральской области на 10 февраля 1932 г. содержались следующие сведения: «Приведенные выше данные о жилищных условиях, питании, одежде буквально пагубно отражаются на детях и смертность среди них огромная, так, на комбинате «К» в г. Перми за два месяца август — сентябрь умерло около 30% всех детей, в Н. Лялинском районе за год родилось 87, а умерло 347, в Гаринском районе родилось за 2 месяца 32, а умерло 73 и вся эта смертность в подавляющем большинстве за счет детей» [цитата по 694]. В архивных документах по медико-санитарному обслуживанию спецпереселенцев часто можно встретить подобные выводы комиссий: «Идет полное вымирание детей от 2 месяцев до 7 лет ввиду недостатка питания (…) Повсюду массовое заболевание и смертность детей от кори, скарлатины и недоедания. От скученности, антисанитарии не исключается возможность массовых эпидемий. Отношение органов здравоохранения инертное. Медицинских пунктов не организовано, врачей нет». [цитата по 1379]
Далее расскажем о голоде 1932-33-х гг.
Продолжение следует.
С предыдущей частью главы 3.4. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.
