Саня безучастно сидел на сухой траве. Тоха опустился рядом, помолчал. Прикусил сухой стебелёк дикого колоска:
-Сань!.. Серьёзно, значит?
Санька поднял глаза:
- Я думал, Тоха… что она не уйдёт.
Серьёзнее некуда…
Потому что главная Санькина боль – вот в этом: я думал, что она не уйдёт…
Санька не сказал, что полюбил Маричку…И о том, что между ними… случилось, не сказал…
Горько признался в несбывшейся надежде – на то, что шеврон с жёлто-синим флажком Маричке больше не нужен… на то, что важнее и сильнее этого флажка оказалась казачья песня… и их с Маричкой разговоры-воспоминания о школе – воспоминания оказывались радостными и счастливыми вдвойне, потому что обоим были очень понятными… и во многом одинаковыми… Будто учились они в одной школе, у одних учителей.
- Уверен был, Тоха… – что она не уйдёт от нас… Теперь – никуда не уйдёт.
- Марья тоже говорила мне… что не уйдёт Маричка, с нами останется, – грустновато усмехнулся Толик. – Ладно, Сань. Не рви сердце. Что случилось, то случилось.
-Тоха!.. Как же так… почему?.. Ведь была уже… такой своей… нашей стала – за эти дни…
Иванцов нахмурился:
- Значит, не стала. И вообще, Сань, – война. А на войне далеко не всё предсказуемо. И надежды не все сбываются.
-Что ж… – если встретимся… по разные стороны, она стрелять будет – в меня, в тебя, в Машку?..
- Встретимся, Сань, – увидим.
Марьино сердечко тоже больно сжималось…
Не то, чтоб подругами стали…
Просто радовалась, что Маричка теперь с ними.
Говорила Маричка на украинском… Но ведь пела с ребятами – на русском!.. Пела с Толиком и Саней родную с детства – всем донбасским родную и любимую! – казачью песню…
Значит, и русский язык понимала - так же, как они с Тохой и Санькой запросто понимают украинский…
А незадолго до того, как всё-таки ушла… Обняла Марью, понимающе, по-девичьи сокровенно улыбнулась:
- Анатолий закоханый в тЭбэ – до нэстямы… Алэ, бачу, соромыться. Та й сыльный вин: умие володиты почуттямы. Бэрэжэ тЭбэ – розумие, що вийна… (Анатолий влюблён в тебя – до беспамятства… Но, вижу, стесняется. Да и сильный он: умеет владеть чувствами. Бережёт тебя – понимает, что война…)
Марья не ответила… Но была благодарна Маричке – за её слова, что вдруг захлестнули волной тайного-тайного… такого желанного счастья… Марья незаметно – во всяком случае, ей так казалось, – смотрела на Толика… и вспоминала Маричкину улыбку: Анатолий влюблён в тебя – до беспамятства…
И сжималось от боли Марьино сердечко: Маричка всё-таки ушла… Ушла – к тем, кто пришёл на донбасскую землю карательными батальонами…
… Пулька очень любила прогуляться в посёлки, что были недалеко от линии боевого соприкосновения. А ещё ей хотелось найти тот посёлок и дом, где она жила с мамой – большой и красивой собакой Астрой. Как оказалась на обочине степной дороги, Пуля помнила плохо: она тогда была совсем крошечным щенком. А горе Пулькино было большим… и непонятным. Тем утром Пульке с мамой надо было уйти со двора – через огороды, к речке, потому что небо над посёлком гремело и разрывалось от вспышек. И крыша дома загорелась. Пулька побежала вперёд, а мама почему-то задержалась во дворе. На берегу было не так страшно, как во дворе: здесь ничего не горело, только небо вспыхивало. Пуля долго лежала под большущими листьями лопухов, а мама так и не пришла на берег. Когда стало тише, Пулька поднялась во двор.
Мама лежала в какой-то липкой и густой луже.
И хозяйки дома не было: она ещё вчера со своей малышкой уехала в соседний посёлок – проведать свою крёстную…
В своём безысходном горюшке – оттого, что мама не поднималась… и не откликнулась на Пулькин плач, – Пуля побежала в степь. Там она тоже плакала, а потом её подхватили сильные и ласковые Тохины руки…
Теперь Пулюшка подросла. И стала храброй – взрывов и вспышек, что озаряли степь и небо, не пугалась, и - осмотрительной: при надобности – если было очень уж громко… и ярко, – терпеливо пережидала в какой-нибудь ложбинке.
Шахтёрские посёлки лишь кажутся пустынными. Пулька знает, что и в домах с разбитыми крышами… на верандах, в летних кухнях, в погребах живут люди.
Ласковая, с грустными глазами девчушечка живёт на улице, что ведёт от большущего, очень красивого террикона. Девочка радуется, когда прибегает Пулька. Они даже в догонялки играют – тогда в девчушкиных глазах мелькает короткая радость…
В другом посёлке Пульку ждёт дед – такой старый, что помнит, как строилась здесь самая первая шахта. Дед тогда был почти мальчишкой… и работал на этой шахте проходчиком.
Пулька обязательно забегает проведать деда. А дед наливает в мисочку суп, крошит туда хлебушек… Пока Пулька ест, вздыхает и осторожно гладит её по голове… Потом Пулька с дедом сидят на кирпичах, что остались на месте разбитого осколками крылечка, и дед рассказывает про своего сына, внука и правнука, которые ушли воевать с карателями…
Встречались и совсем опустевшие дворы…
Пулька заглядывала в сарай, в гараж… Иногда прямо во дворе находила какие-то вещи… что, наверное, были очень нужны хозяевам… Пулюшке было жалко, что они валяются под дождём… А хозяева всё не возвращались домой. И тогда собачка с белым лобиком и с белой грудкой уносила ребятам на позиции то плоскогубцы, то складной метр, то жестяную коробочку – по-видимому, от леденцов, – с какими-то винтиками-гайками-шурупами-болтами… Однажды донесла в зубах тяжёлый молоток: не бросать же его – в пустом дворе!..
А однажды над степью долго гремело и вспыхивало. И долго пахло гарью.
В маленький посёлок за балкой Пулюшка выбралась лишь через несколько дней.
Первым делом побежала к дому на улице, что вела от самого террикона…
А во дворе, где жила ласковая девчушечка, с которой так хорошо было бегать в догонялки, – глубокая воронка…
Пулька заглянула в неё, к чему-то прислушалась…
Только ласкового голоска не было слышно.
И на месте веранды, откуда выбегала девочка в голубенькой курточке – груда разбитых кирпичей и обугленных досок…
А в палисаднике, куда ещё недавно смотрели затянутые прозрачным полиэтиленом окна веранды, – сломанная яблонька…
Под осколками кирпичей Пуля заметила чьё-то белое ухо…
Лапками разгребла груду обломков, потянула зубами…
Большой белый медвежонок был одет в зелёную курточку и красные штанишки.
Пуля вспомнила: девочка часто держала в руках белого медвежонка.
А когда они играли в догонялки, медвежонок сидел на скамейке под яблонькой…
Пуля горестно присела на груду кирпичей и почерневших досок…
Белого медвежонка нельзя было оставлять одного… И Пулька принесла его к блиндажу, где жила медсестра Маша.
Маша строгая и серьёзная… Но тоже ласковая, – как девчушка с грустными глазами, с которой Пуле нравилось играть в догонялки. Пуля и Машу считала девочкой… И ей, наверное, пригодится мягкий белый медвежонок в зелёной курточке и в красных штанишках, – догадалась Пулька.
А в Машином блиндаже жила… в общем, ещё одна девочка. Она, наверное, тоже обрадуется белому медвежонку.
Маше медвежонок понравился, – потому что она села на бревно у блиндажа, а медвежонка держала на коленях. Пулька лежала рядом.
Курточка и штанишки белого медвежонка были испачканы копотью и пылью от разбитых кирпичей. Маша выстирала и высушила одёжку. Тоха полюбопытствовал:
- Детский сад открывается, Марья Ивановна?
Маша вскинула на Тоху тёмно-карие глаза:
- А у тебя в детстве не было такого медвежонка?
Толик виновато припомнил:
- Был… Интересно: у кого Пулька стащила его?
Маша серьёзно покачала головой:
- Знаешь, Толь… Я думаю, она не стащила его – ну, как она кроссовки и полотенца ваши утаскивала к себе в будку… Медвежонка она спасла: он был в копоти… и в пыли.
Толик на секунду прижал Машу к своей груди.
А через несколько дней Пуля принесла… куклу. Большую, с косой, платьице – в ромашку… И беленькие туфельки.
Куклу Пулька приметила на пыльном подоконнике. Стёкол в окнах не было… Крыши и потолка в доме тоже не было. Пуля поднялась на задние лапки, передние положила на подоконник, а на них опустила голову… Ясно, что кукла грустила… и её надо было забрать с собой – как и белого медвежонка.
Марья и Маричка рассматривали куклу.
Маричка чуть насмешливо… а больше грустновато рассказала:
- Я довго гралася з лялькАмы… Маты з титкою соромылы: дивка вжэ… вважай, – нарэчэна… Замиж – нэ сьогодни-завтра, а ты лялькою бавышся. А лялька в мЭнэ була – ось на цю дужэ схожа… (Я долго в куклы играла… Мать с тёткой стыдили: девка уже… считай, – невеста… Замуж не сегодня-завтра, а ты куклой забавляешься. А кукла у меня была – вот на эту очень похожа).
…Марья быстро и умело наложила бойцу жгут. Перевязала рану, сделала обезболивающий укол. Оттащила парня в ложбину за кустами боярышника:
-Жди… своих. Недалеко они, – придут. Я видела ваших санитаров.
Боец от боли прикусывал губы… Но задержал Марью за руку:
- Подожди… спросить хочу. Ты зачем перевязала меня? Я ж… не ваш. И снова… пойду…
Марья освободила руку, перебила бойца с жёлто-синим флажком на шевроне:
- Никуда ты не пойдёшь. Ты не девочка-школьница, поэтому скажу тебе, как есть: в госпитале ногу тебе вряд ли спасут. А перевязала я рану твою – чтоб мать… и жена… может, невеста, дождались… увидели тебя живым.
- Тебя как зовут… такую кареглазую?
-Монголка. Позывной. А имя моё тебе ни к чему.
Марья несколько раз оглянулась на ложбинку…
Работы сегодня было много.
Уже сверкали над заснеженной степью далёкие созвездия…
Ночь обещала затишье – хотя бы ненадолго.
Боли Марья не почувствовала – лишь успела удивиться: что-то обожгло лоб над самой бровью…
В себя пришла в незнакомом блиндаже.
Продолжение следует…