-ЧП ходячее!.. – Тоха сдерживался, чтоб не выразить своего отношения к случившемуся более точно… и так – чтоб от души… в несколько этажей. – Снимай кроссовки! Ты хоть догадываешься, когда они теперь высохнут? Босиком ходить будешь?
Медсестра Петрухина виновато вздохнула. Осторожно сняла промокшие кроссовки.
Час от часу не легче…
Иванцов всё же вполголоса выматерился: Машкин носок потяжелел от крови.
- Вот где тебя носило! Вот где можно было – вот так!!!
Хотелось дать Машке подзатыльник.
Да жалкая же такая!.. Больно, видно: вон, бровки-крылышки изогнулись…
-Подними ногу! Посмотрю! – велел Толик.
Машкину робкую застенчивость ветром сдуло:
- Ещё чего!.. – девчонка дерзко взглянула на Тоху. – Я сама!.. Я сама знаю, что делать!
- Знайка нашлась мне! Умничать дома будешь! Сказал – дай посмотрю!
- Я медсестра!
- Угу. Я, как тебя увидел, сразу понял: профессор медицины. Как только подразделение без тебя обходилось.
- Обычная колючка! Терновая! Случайно наступила! Заживёт!
Толик бережно положил Машкину ногу на своё колено. Ох, ничего себе!.. Большущая колючка глубоко пропорола розовую Машкину стопу – до самой пятки… И виднелась в ране.
- Ну, до свадьбы, конечно, заживёт.
- Ой, Толь!.. Я сама… достану! Ой, Толь, больно! И… щекотно! Я сама!
Тоха достал колючку.
Только что – не осколок от снаряда…
-Как же ты шла?
- Так и шла. Надо было, – и шла. Думала, потом посмотрю.
-Чего тебя в Новосёловку понесло?
Машка потянулась к рюкзаку:
- Яблоки. Спелые. Дед Степан ещё неделю назад звал.
Машка – местная. И Толик Иванцов – тоже из здешних. О себе Тоха говорит с нескрываемой гордостью: ГРОЗ! После Бога – второй человек в шахте!
Иванцов прав: ГРОЗ – горнорабочий очистного забоя – главная шахтная специальность.
Когда в артиллерийском подразделении появилась Машка, Толик безошибочно почувствовал в ней свою: мы ж донбасские!..
Тохиной сестре сейчас было бы столько, сколько Машке…
А когда обстреливали Тохин родной Ковыльный, Лере едва исполнилось двенадцать.
И она не верила, что умрёт.
У Леры было семь осколочных ранений. Одно из них – чуть выше виска…
Глаза Леркины – небушко ласковое… – затуманила боль… А сквозь боль – удивление. Лера держала мамину руку… И утешала маму:
- Это же пройдёт, мам!.. Всё заживёт! Помнишь, – я с велика полетела… Лоб разбила… и коленки. Помнишь, – Толик говорил: до свадьбы заживёт!.. А зажило раньше! Не плачь, мам! Всё… заживёт.
Только фельдшер Елена Игоревна не успела в Ковыльный, к истекающей кровью шестикласснице Лере Иванцовой: дорога к посёлку непрерывно обстреливалась, один из снарядов – из-за реки, с позиций всу, – догнал машину «Скорой помощи»…
Светлые Лерины бровки удивлённо слетелись. Она не отпускала мамину руку… и тяжело дышала, с каждой минутой всё больше бледнела… В беспамятстве заметалась головой по подушке.
Сейчас Лере было бы девятнадцать…
А замуж за Алёху Вершинина Лера, наверное, не успела бы выйти: Алёха погиб, когда Мариуполь брали…
Перед смуглой Машкиной красотой Тоха старательно изобразил безразличие. Достал сигареты:
- Дожились… Детский сад. Тебя как зовут?
- Марьей меня зовут, – заносчиво ответила новая медсестра. – Сам ты детский сад. Я медучилище окончила.
-Кто ж придумал – Марьей тебя назвать! – усмехнулся Тоха.
- Батя назвал. А что?.. – Маша растерянно отбросила тёмную чёлку.
Толик обалдел: брови-то!.. Брови – крылышки ласточкины…
- Ну, и какая ты Марья?..
- Вот такая… как видишь.
- Марья – краса… длинная – русая!.. – коса! – делано снисходительно объяснил Тоха. А сердце Тохино стучало: глаза тёмно-карие – словно мягкая августовская ночь… Бросил: – И глаза у Марьи должны быть синими.
- Чего это – должны?
- Потому что – Марья! А ты – монголка.
-Почему – монголка?
-Это не ко мне вопрос. К твоей прапра… бабуле, что не устояла, небось… перед каким-нибудь золотоордынцем. Думаешь, – откуда у тебя карие глаза?
- Всё равно – красиво! – самолюбиво заявила Марья.
Толик Иванцов отчего-то вспыхнул.
Марьины губы – красиво и смело… и одновременно просто головокружительно нежно очерченные – тронула надменная улыбка.
Тоха разозлился: вчера – из детского сада!.. А туда же: улыбается… будто всё на свете понимает!
- На войну тебя чего понесло?
- Выросла, – вот и понесло. Когда батя погиб, – под Станицей Луганской, – я в третьем классе училась. Тогда и дала себе слово: вырасту, на медсестру выучусь, и буду раненых бойцов лечить.
В подразделении – с лёгкой Толькиной руки – новую медсестру стали звать Монголкой.
Так и получился позывной. И Марье неожиданно понравилось: Монголка.
В шахтёрских посёлках – дома с разбитыми крышами. Окна сквозь осколки стёкол горестно смотрят на обгоревшие яблони… Кое-где на ветках успели созреть яблоки.
На днях к артиллеристам прибежал мальчишка лет тринадцати. Иванцов взял пацана за шиворот:
- Ты как здесь?! Тебе что здесь?.. Сквер для прогулок?!
Мальчишка дёрнул плечами:
- Врач у вас есть?
- Тебе для чего врач?
- Настюха, соседка… рожать собралась. Да не получается что-то, – объяснил пацан. Перевёл дыхание: – Врача надо. А у нас больница второй год не работает. Валерка, муж Настюхин, в танковой роте служит. А Настя одна. Мы в Новосёловке живём, недалеко здесь. Вот я и… к вам, за врачом. Быстрее надо.
Монголка подхватила большущую санитарную сумку. А из блиндажа поднялась с видом немыслимого… даже чуть усталого достоинства. Будто раз сто принимала роды… Высокомерно кивнула мальчишке:
- Пойдём.
Пацан заметно растерялся. Захлопал глазами:
- Это… ты, что ли, врач?.. Ты… что ли, – умеешь?
-Умею. Тебе сказано: дорогу показывай.
Назад, в подразделение, медсестру привёз дед Степан, старый проходчик с шахты «Новосёловская». Сокрушённо кивнул на порядком изрешеченную белую «девятку»:
- Насилу завёл. Она у меня боевая: два раза под осколки попадала. Я на ней мужикам на позиции хлеб доставляю… и прочую провизию – из наших погребов. – Дед Степан поклонился бойцам: – Вам спасибо, ребятки, за сестричку вашу. Справилась девчоночка, – помогла Настёне, всё, как надо, сделала. Парнишку родила Настюха наша.Мы соседи, на одной улице живём.
Вечером, когда ужинали, Монголка поставила на стол миску с пирожками:
- Галина Павловна, жена деда Степана, сказала – бойцов угостить. Чтоб за здоровье матери и малого.
И вдруг уронила голову на стол. Плечики её затряслись.
Мужики притихли.
Командир поднялся, подошёл к Монголке. Бережно опустил ладонь на короткие тёмные волосы:
- Устала, дочка…
Монголка подняла глаза:
-Дома… красивые такие… Все – разбитые… Ни одного уцелевшего нет. Как у нас… в Светлодольском. И шахта затоплена, где батя работал…
- Так войне-то, Марья… Десять лет, считай. Ты покушай, – нынче макароны по-флотски знатные. С салатиком, – Андрюха, повар наш, постарался. Поешь, и – спать. Ты у нас сегодня победительница: пацан родился – благодаря тебе. Это дело серьёзное.
- Дома разбитые… и колодцы. В садах яблони и абрикосы обугленные…
Спать Монголка не пошла.
До полуночи сидела на бревне у блиндажа, прислушивалась к канонаде на том берегу.
Толик Иванцов молча присел рядом с ней.
Через несколько дней Тоха с мужиками отправились за Парамонову балку – набрать криничной воды. Иванцов, как местный житель, знал наперечёт все здешние криницы. Возвращались по степной дороге. Толик положил руку на плечо водителя:
- Сань, останови.
Санька удивлённо оглянулся.
Тоха кивнул на обочину:
-Смотри. И лапу подняла: словно просит, чтоб мы остановились и с собой её взяли.
В зарослях мятлика – крошечный щенок.
Продолжение следует…