ЧАСТЬ 2
Начало:
Лирическая миниатюра Константина Бальмонта «Играющей в игры любовные» — пример любовной поэзии, в котором тема любви с изящной фривольностью раскрывается поэтом через мотив поцелуев.
(Текст см. в комментариях.)
Важнейшее наблюдение: стихотворение жанрово определяется как послание, так как озаглавлено «Играющей в игры любовные». Посвящённое женщине, оно сразу же прокладывает русло для темы любви через мотив любовной игры, и поныне сверхчастотный.
Есть поцелуи — как сны свободные,
Блаженно-яркие, до исступления.
Есть поцелуи — как снег холодные.
Есть поцелуи — как оскорбление.
О, поцелуи — насильно данные,
О, поцелуи — во имя мщения!
Какие жгучие, какие странные,
С их вспышкой счастия и отвращения!
В 1-ом четверостишии «поцелуи» упомянуты трижды через тройной анафорический повтор «Есть поцелуи», во 2-й строфе — дважды посредством анафоры «О, поцелуи». Корень слова «любовь» фигурирует также и в двух лексических упоминаниях: это прилагательное «любовные» в названии и существительное «влюблённость» в предпоследней строке.
Я силён — волею моей влюблённости
О чём же пишет Бальмонт: о любви или «влюблённости»?
Кто победит в игре: заигравшаяся «игрунья» или покрывший её карты тузом герой?
Один из величайших русских поэтов-символистов, Бальмонт выступает тонким знатоком «науки страсти нежной» и в первых 6 строках через упоминания поцелуев классифицирует несколько проявлений любви. В этом Бальмонту трижды помогает сравнительный оборот:
• Первое проявление охарактеризовано сравнением «как сны свободные» и эпитетом «блаженно-яркие»: это любовь-блаженство, подобная яркому сну, непохожая на явь, на реальность, в которой человек имеет ряд ограничений. В таком «сне» влюблённые полностью раскрепощены, чего не могут позволить себе в реальности. Однако за высшей точкой «исступления», за сном неизменно следует пробуждение, то есть такая любовь всегда краткосрочна. Как и сны, забывается ли эта любовь вскоре после пробуждения?
• Второе описано сравнением «как снег холодные»: холодность может быть как напускной (например, если один нехотя даёт второму посягнуть на свои губы), так и отражающей внутренний холод умершей любви.
• Наконец, третий поцелуй охарактеризован сравнением «как оскорбление»: Бальмонт крайне оригинален, соединяя такие, казалось бы, несовместимые понятия, как «поцелуи» и «оскорбление».
Поставим же перед собой вопрос: что имеет в виду знаменитый обладатель бороды-испаньолки, уподобляя поцелуи «оскорблению»?
Следующая строфа как бы выступает пояснением авторской мысли:
«О, поцелуи — насильно данные,
О, поцелуи — во имя мщения!
Какие жгучие, какие странные,
С их вспышкой счастия и отвращения!»
«Насильно данные» — это вырванные, похищенные поцелуи, даже вытребованные. Например, таким был бы поцелуй, выклянченный Онегиным у Татьяны Грёминой, — как оскорбление. Получите, Евгений, и уж сделайте нам обоим одолжение — подавитесь им совсем. (Ну, что ж, одним повесой мене, одной слезой река пустей…)
Лишённый преданности поцелуй для того, кто ищет признания, — оскорбление. Считать себя достойным многого и получить малое — пощёчина.
Ещё более оригинальный образ — поцелуй «во имя мщения». Как можно обернуть нежное ласкание губ в орудие мести?
Очевидно, пояснение этому Бальмонт дает в заглавии: «Играющей в игры любовные». Его «игривая» мстительница — отнюдь не честная Татьяна. Бальмонтовская «развратница лукавая» (воспользуемся удачным определением Пушкина) балансирует между двумя стульями. Месть любовнику — один из этапов любовной игры. Мстительная Армида, желая наказать одного мужчину, лобзает губы другого. Броситься в объятья соперника — вот и месть, и оскорбление. Вообразите себе оскорблённое самолюбие избранника, которого предпочли лишь ради мести другому. Сделать «временным любовником» того, кто мечтал стать для неё всем, — ещё одна форма наказания.
Далее Бальмонт подробно описывает чувства мстительницы:
«С их вспышкой счастия и отвращения!»
Счастье и отвращение — поистине «странная и жгучая» смесь. Однако они как нельзя лучше иллюстрируют содержание такого модернистского термина, как «декадентство».
Помимо пренебрежения традиционными ценностями ввиду наступления «новых времён», декадентство обозначало и страстное наслаждение всеми радостями бытия, чередующееся с отвращением к жизни. Такое умонастроение было столь знаково для рубежа ХIX-ХХ веков, что даже получило собственное наименование. (Описание соседства наслаждения с отвращением ярко описано и в прозе, например, в рассказе Ивана Бунина «Чистый понедельник».)
И вот бальмонтовская игрунья, желая отомстить, дарит герою жгучие и странные поцелуи, причём её настроение совершает резкие скачки между счастием и отвращением. Например, иная княгиня, менее благородная духом, чем пушкинская Татьяна, желая отомстить пузатому хозяину своей судьбы, могла бы вступить с Онегиным в запретную игру. Счастье в объятиях желанного мужчины сменялось бы приступами отвращения к самой себе, опустившейся до адьюльтера. А Евгений, возвращаясь домой после этих игривых встреч, задумчиво потирал бы губы наманикюренной рукой:
«Какие же жгучие, разрази меня гром, но какие же странные!»
Финальная строфа — портрет лирического героя, пожертвовавшего свои губы во имя науки (науки страсти нежной, само собой).
«Беги же с трепетом от исступлённости,
Нет меры снам моим, и нет названия.»
Попробовав вкус его поцелуев, незадачливая игрунья «бежит с трепетом от исступлённости» — видимо, теперь уже не она диктует правила игры. Герой влил ей в уста яд своей любви, и теперь маленькой Армиде не убежать далеко.
Жгучая, запретная любовь-блаженство — это же сон. И «снам» искусного в «науках» героя нет ни меры, ни названия. Думая, что это она ведёт игру, нежная мстительница неосмотрительно угодила в игру непобедимого игрока. Она думала, что, раз отомстив, сможет покинуть его и порхать дальше? Не тут-то было! Из его любовной паутины попрыгунье вряд ли удастся вырваться.
Соединив с ним уста, она попала в его власть. Эту силу, которую любовник обрёл над любительницей «поиграть», Бальмонт дважды подчёркивает финальной анафорой «Я силен»:
«Я силен — волею моей влюбленности,
Я силен дерзостью — негодования!»
У Бальмонта развёртывается целая «диалектика любви».
То есть любовь к ветренице даёт герою над ней определённые права. Раз он полюбил, то теперь имеет право требовать от неё новых и новых встреч на основании своей любви. А когда она, во власти очередной волны отвращения, хочет упорхнуть: «Ах, нет, меня убьёт мой муж!..» — то герой, негодуя на навязанные ему правила «игры», властно останавливает её:
«Как посмела ты играть моими чувствами! Теперь ты не уйдёшь от меня никогда!»
Кстати, образ дерзкого и пылкого влюблённого мы встречаем не только у Бальмонта. Помните у Блока во «В ресторане» (1910):
«Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.»
Откуда эта дерзость? Герои черпают её в силе своей влюблённости.
Любовь толкает на смелые поступки, на активные и дерзкие шаги. Ромео перелезает через стену, Онегин смеет без приглашения дойти до самого будуара Татьяны, Кирибеевич покрывает Алёну Дмитревну поцелуями прямо посередь улицы, Демон бесстыдно оказывается над постелью спящей Тамары, даже злодей Гумберт увозит Лолиту. Список можно продолжать. Каждый из них «силен волею своей влюблённости». И на вопрос судьи: «По какому праву?» — каждый из них ответит: «По праву моей любви».
✅ Знак человечности! Текст этой статьи написан без использования ИИ.
Благодарю за прочтение!
Уважаемые читатели, прошу оставаться вежливыми при обсуждении.