Основополагающий документ, который регламентирует все стороны жизни российских, да и большинства зарубежных университетов, – это устав или статут. А он, в свою очередь, является олицетворением принципа университетской автономии – исторически сложившихся и устоявшихся правил внутренней самоорганизации университетского сообщества и его взаимодействия с окружающим миром. В этой серии статей поговорим о том, как возникло представление об «университетских вольностях», как оно трансформировалось на нашей почве и отразилось в тех уставах, по которым жил и живёт Московский университет.
Современные энциклопедии трактуют понятие университетской автономии как право высшего учебного заведения в подборе и расстановке кадров, осуществлении учебной, научной, финансово-хозяйственной и иной деятельности. Совершенно очевидно, что представления о границах возможного и дозволенного в истории часто менялись, хотя какие-то черты остаются неизменными до сих пор. В самом названии – университетская автономия – заложено определение, что она возникла вместе с университетами. Университеты же появляются в Европе в XII–XIII веках и оформляются в соответствии с социальными механизмами средневекового общества как корпорация студентов (школяров) и/или преподавателей (магистров) для защиты своих прав.
Поскольку средневековый мир строился по жёсткому сословному принципу, а первые студенты, бакалавры и магистры либо не принадлежали ни к одному из существующих сословий, либо же были оторваны от них и, соответственно, лишены защиты, то, фактически, мы имеем дело с самопрезентацией ещё одного – «ученого» – сословия, отличного от других. Ну, а в формально-юридическом смысле оформление этого нового сословия, то есть свод положений, определяющих его состав, правила взаимодействия внутри и вовне, права и обязанности членов, порядок администрирования, одежду, праздники и прочее, регламентировали статуты или уставы университетских корпораций. Поскольку в момент появления первых университетов в Европе существовала лишь одна «универсальная» власть – власть церкви, то чаще всего корпорации школяров пользовались её покровительством. И эта тесная связь первых шагов университетской истории с историей церкви определила сходство университетских уставов с монастырскими. Наиболее старые из дошедших до нас письменных редакций статутов университетских корпораций относятся к началу XIII века.
В Новое время покровителями университетов всё чаще становились светские аристократы и правители, а в условиях складывания абсолютистских монархий – государства в целом. Соответственно трансформировалась и идея университетской автономии. Университеты стали рассматривать не только как корпорацию учащих и учащихся, но и с точки зрения общественных задач ‒ как школу, готовящую образованных чиновников для власти и просто верноподданных граждан, а в некоторых государствах (особенно в немецких княжествах) и как школу, дающую образование церковным клирикам. В соответствии с этими целями университетские уставы были лишены ряда сословных прав, но основные полномочия по самоуправлению за ними сохранили. Также были добавлены права академического плана – свободы преподавания, научной аттестации своих членов, свободы научных исследований.
К моменту появления первых университетов в России в середине XVIII века университетская автономия в Европе в своих основных чертах уже сложилась как система корпоративных прав и привилегий и стала традицией, игнорировать которую русское самодержавие не могло, но и принять не хотело. Эта борьба европейской традиции университетского самоуправления и бюрократической системы Российской империи (а впоследствии – советской и современной российской) нашла отражение в законодательных актах, а также уставах университетов. Показателен в этом смысле процесс открытия Московского университета в 1755 году. Когда был подписан знаменитый указ об открытии университета 13 (25) января 1755 года, к нему прилагался проект Регламента (Устава), содержавшего положения известного плана основания Московского университета М. В. Ломоносова, который был взят И. И. Шуваловым за основу в его «Доношении Сенату от открытии университета в Москве и двух гимназий при нем» (см. одну предыдущих статей). Предполагалось, что этот Регламент будет принят после обсуждения в университетской Конференции, когда её сформируют. Конференция профессоров приступила к обсуждению проекта Регламента Московского университета только в 1760 году, и через два года он был представлен куратору Ф. П. Веселовскому, но так и не был утверждён. В 1765 году работа над уставом возобновилась, и в 1767 году на рассмотрение Екатерине II было передано «Мнение об учреждении и содержании университета и гимназии в Москве», но его императрица тоже не утвердила.
Первый устав Московского университета был подписан 5 ноября 1804 года императором Александром I вместе с Утвердительной грамотой. Разработка его велась в тесной связи с подготовкой александровской реформы народного просвещения и была поручена попечителю университета М. Н. Муравьеву. Поскольку, по общему мнению, Московский университет был ближе всего к немецкой модели, то в качестве образца для составления его устава послужили преимущественно немецкие аналоги. Устав определял учебно-организационную структуру и управление университета, а также права профессоров и доцентов; обязанности студентов; порядок организации учебного процесса. Именно в этом документе были впервые реализованы, хотя и частично, классические принципы университетской автономии: выборность ректора, деканов и других членов учёной корпорации, свобода в определении методов обучения и направлений научных исследований, распоряжение финансовыми средствами, формирование системы научной аттестации и право возводить своих членов в учёные степени. Именно об этих чертах первого устава мы говорим, когда с благодарностью вспоминаем императора Александра, даровавшего нам такие академические права и свободы.
С другой стороны, следует подчеркнуть, что этот же устав заложил определённые ограничения русской университетской автономии, которые сильно повлияли на её дальнейшую судьбу. Так, первая же статья устава 1804 года определяет университет как корпорацию преподавателей: «Императорский Университет есть высшее учебное сословие, для преподавания наук учреждённое» (Источник: Уставы Московского университета 1755–2005. М.: Империум-Пресс, 2005. С. 104.). У второй части корпорации – студентов – по данному уставу есть только одно право, оно же обязанность: учиться. Этот дисбаланс впоследствии унаследовали все дореволюционные российские университетские уставы, и до революции 1917 года это обстоятельство служило постоянным камнем преткновения между администрацией Московского университета и студентами и между университетом и Министерством народного просвещения.
Кроме того, Устав 1804 года не только даровал Московскому университету некоторые свободы. Он включил университет в создаваемую при Александре I централизованную систему народного просвещения и даже передал ему ряд административно-надзорных и учебно-методических полномочий в управлении нижестоящими учреждениями народного образования ‒ низшими и средними народными училищами. А этот функционал сделал университет не только учебным, научным и просветительским учреждением, но и частью государственного бюрократического аппарата управления и предопределил его финансовую зависимость от бюджетных средств. По мере появления новых российских университетов в Казани, Харькове, Вильно и Дерпте действие Устава Московского университета 1804 года было распространено на них, а сам документ получил более универсальный характер.
Структура и содержание первого устава послужила образцом для составления последующих версий с дополнениями и модификациями, отражающими особенности новых эпох. Число глав и статей могло меняться, как и последовательность их расположения, но общая логика и структура документа оставались стабильными.
Начиная со следующего Общего устава императорских российских университетов 1835 года, в разработке которого принял участие министр народного просвещения граф С. С. Уваров, подход к определению сущности университета меняется. В новой редакции он характеризуется как учреждение, а не сословная корпорация. Подобный институциональный подход сохранялся на протяжении всего последующего времени, за исключением, пожалуй, 1990-х годов, когда на относительно короткое время возобладала тенденция к принятию постсоветскими высшими учебными заведениями собственных «индивидуальных» уставов. В свете этих новаций изменилась и роль устава. Теперь он превращается из корпоративного правового документа в инструмент государственного регулирования.
Главное отличие зафиксировано уже в названии нового документа. Если прежние уставы Московского университета 1804 года, а также Казанского и Харьковского можно классифицировать как индивидуальные, хотя они и были составлены по единому образцу, то устав 1835 года уже представлял собой новую разновидность документа – «Общий устав императорских российских университетов» – единый для императорских университетов, перечень которых постоянно рос. Общий устав выполнял также функции примерного для других высших учебных заведений, не входящих в число университетов, но работавших в российской юрисдикции (например, институт Корпуса гражданских инженеров, Межевой институт, Лесной институт и другие).
Устав 1835 года положил начало традиции разработки общих уставов, её продолжили Александр II и Александр III, а впоследствии такой подход был перенят советской властью, которая ввела понятие типового устава. Общий и типовой уставы – это два варианта унификации структуры документа, а вместе с ней централизации и стандартизации системы управления высшим образованием. Хотя, надо признать, второй вариант являет собой более гибкую модель управления, так как в большей степени учитывал особенности конкретных университетов и иных высших учебных заведений и поддерживал их разнообразие.
Вместе с новым уставом с 1835 года изменилась и процедура разработки и утверждения подобных документов. Если ранее проект устава готовил сам университет и представлял на рассмотрение вверх по инстанции через попечителя учебного округа, то теперь вся подготовка проекта общих уставов была передана Министерству народного просвещения, он рассматривался в Государственном совете и утверждался императором. Наиболее полно эта процедура отражена в сопроводительных документах к уставу 1884 года. Несмотря на то, что содержание последующих дореволюционных уставов российских университетов (1863 и 1884 годов) несколько варьировалось в зависимости от чередования либерального и охранительного направлений в русской внутренней политике, вплоть до Октябрьской революции уставы закрепляли не столько академические права и свободы университетов (их границы различались в зависимости от эпохи), сколько преимущественно образовательную функцию университета, включённого в общегосударственную систему просвещения и подотчётного Министерству народного просвещения.
В этом смысле университетские уставы отражали не столько собственно университетскую жизнь, сколько представления власти о месте и роли университета в российском обществе. Такая модель университета, полностью встроенная в управленческую вертикаль, в наибольшей степени соответствовала характеру и системе управления Российской империи. С другой стороны, это обстоятельство определило формирование к началу ХХ века специфического отношения к университетскому уставу. Из основополагающего документа университетской жизни он превратился в министерский нормативный акт, вторичный по отношению к законодательным актам и министерским циркулярам. В уставы постоянно вносились поправки, в зависимости от вкусов министерской бюрократии и нюансов текущей образовательной политики. Так, по подсчётам историков высшего образования к 1913 году в действовавшем на тот момент Общем уставе императорских российских университетов 1884 года из общего числа в 149 статей были откорректированы 42.
Автор: доктор исторических наук, профессор кафедры истории и правового регулирования отечественных СМИ факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова Д. А. Гутнов
Дизайн: А. А. Магера
