25 июня 1826 года, в день рождения Николая I, увидел свет высочайший указ о назначении генерала Бенкендорфа шефом жандармов. Через неделю в дополнение появился именной указ «О присоединении Особенной канцелярии министерства внутренних дел к собственной Его Величества канцелярии». Образование новой структуры породило создание III Отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии — Высшей наблюдательной полиции государства Российского. Цель реформы, как обычно провозглашается, — самая что ни на есть благая: «Утвердить благосостояние и спокойствие всех в России сословий, видеть их охраняемыми законами и восстановить во всех местах и властях совершенное правосудие».
С правосудием в России всегда было… Здесь резонно поставить отточие, позволив читателю по своему усмотрению распорядиться смысловой наполненностью фразы.
Но из всех учреждений, работавших в помощь Николаю Павловичу по установлению в стране этого самого правосудия, ни одно не действовало в таком согласии и с таким полным доверием монарха, как III Отделение. Даже в тех случаях, когда Бенкендорф и его чиновники творили волю государя сугубо по своей инициативе.
Принято считать: Николай I старался, чтобы его окружение и сам Пушкин думали, что он заботится о поэте и ценит его. Но соответствовали ли высказывания царя, публично звучащие и целенаправленно распространяемые в обществе, тому, что он думал на самом деле, были ли они истинными?
Или в то, что собой представляли настоящие его взгляды, куда лучше были посвящены, можно предположить, его брат Михаил Павлович и приближенные «друзья-слуги»: Бенкендорф и Паскевич? С кем государь был более откровенен: с Пушкиным или же с Бенкендорфом? Смею думать, что вопрос риторический, если отделять показную сторону от закулисной.
К тому же из этого вопроса вытекает другой, более существенный: знал ли Пушкин вообще Николая Павловича и его истинные взгляды? Мне не доводилось встречать в многочисленных работах о Пушкине информацию о том, сколько раз за 11 лет довелось Пушкину встречаться и разговаривать с монархом. Самой продолжительной и серьёзной, судя по всему, была аудиенции в кабинете Чудова дворца. А в дальнейшем встречи и беседы императора с умнейшим человеком в России можно пересчитать по пальцам, вряд ли ошибусь, одной руки. Если, конечно, не считать «свиданий» и «столкновений» в театре и на балах.
Именно после того, первого, приёма взошедшего на престол царя опального поэта формула «свободно, под надзором» из врéменной, на период доставки Пушкина из Михайловского в Москву, превратилась в постоянно действующую. Контроль за соблюдением её был возложен на А. X. Бенкендорфа. Что за этим стояло?
Пушкин решением Николая I, если не вдаваться в подробности, был поставлен в прямую зависимость от шефа жандармов. Бенкендорф, оказавшись (по словам, которые приписываются В. А Сухомлинову) «между царём Земли русской и царём русской поэзии, получил возможность и право ограничивать великодушие первого и стеснять великий талант второго».
В условиях, когда великодушие Николая I и без того было больше декларативным, нежели реальным, Бенкендорф в Высочайшей воле увидел поручение не приглядывать за литератором, а надзирать за человеком политически неблагонадежным. Именно так, и никак иначе. Пушкин же должен был, считал Бенкендорф, почитать за великую честь, что сам Государь, пожелав стать «первым ценителем произведений» Пушкина и «цензором», отвечал перед судом литературы за его творчество, а непосредственно начальник III Отделения Собственной Его Величества Канцелярии, назначенный полномочным посредником между Николаем I и поэтом, отвечал за его поведение.
Нет, Александр Христофорович не был злодеем. Жестокостью не отличался. И даже в качестве «исполнителя» воли государя вовсе не перегибал палку в стремлении сделать положение литератора, зависящего от полиции, невыносимым. Да, шеф жандармов был зачастую холодно-официальным и не в меру занудным. Однако «сухарём» называть его я не торопился бы. Был он человеком порядочным и сильным, чему способствовали его убеждения и жизненные принципы.
Бенкендорф искренно полагал, что усердие и безусловная покорность несравненно выше всех добродетелей и талантов. Он сам был по отношению к Николаю I усердным и покорным. И это приносило свои плоды. Как несколько ранее его отец постоянно пользовался особенным благоволением и, можно сказать, приязнью Павла Петровича и Марии Фёдоровны (как писал князь Вяземский, «что не всегда бывает при дворе одновременно и совместно: равновесие — дело трудное в жизни, а в придворной тем паче»), так и Александр Христофорович, находясь близ трона Николая I, пользовался доверием императорской семьи. «От корма кони не рыщут, от добра добра не ищут», потому он того же ждал от Пушкина.
Надо признать, что, являясь чиновником, приближенным к царю, Бенкендорф не был бесхребетным, имел тот стержень, который помогал в любой ситуации оставаться самим собой. Одним из характерных качеств, какое у него имелось, он «питал инстинктивное отвращение ко всякого рода свободе и всего пуще — к свободе мысли и слова». Потому отношение к литературе вообще имел не самое доброжелательное.
Но в конечном счёте дело даже не в этом. Александр Христофорович тоже был сыном своего времени. И если мировидение Пушкина было вскормлено идеями Просвещения XVIII века, следуя которым, для поэта Свобода — это жизнь, не признающая никаких рамок, а самоограничение — разновидность духовного рабства. То Бенкендорф, соглашусь с мыслью писателя Дмитрия Олейникова, «вынес из XVIII века традицию воспринимать литераторов как государевых слуг на ниве изящной словесности».
В результате у Пушкина складывалось впечатление, будто граф Бенкендорф, что называется, постоянно находясь за спиной, стоял у него над душой и преследовал не только за каждый мало-мальски неосторожный шаг, но даже без всякого повода, в зачёт будущего. А граф Бенкендорф, как он сам полагал, делал всего лишь отеческие внушения царскому подданному. Поступал так из лучших побуждений, ибо, по мнению графа, «нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному, бесполезному». Это он таким образом в письме Пушкину пояснял царское и своё собственное вúдение общественной роли литературы.
Но надо признать, в этом он не оригинален. Вспоминается 1828 год, когда Блистательная Порта, как в истории дипломатии и международных отношений было принято именовать правительство Османской империи, в нарушение Аккерманской конвенции закрыла для нас пролив Босфор. Результат предсказуем — началась Русско-турецкая война. Пушкин и Вяземский тогда подают прошение направить их добровольцами на фронт. Оба получили отказ. Пушкину через Бенкендорфа было сказано, что его императорское величество, приняв весьма благосклонно готовность поэта быть полезным в службе, изволил уведомить о невозможности определить его в армии, «поелику все места в оной заняты».
Являлось эта причина истинной? Риторический вопрос. У которого, однако, есть вполне конкретный ответ. Его можно прочитать в письме Великого Князя Константина (брата царя) всё тому же генералу Бенкендорфу:
«Неужели вы думаете, что Пушкин и князь Вяземский действительно руководствовались желанием служить его величеству, как верные подданные, когда они просили позволения следовать за главной императорской квартирой? Нет, не было ничего подобного; они уже так заявили себя и так нравственно испорчены, что не могли питать столь благородного чувства. Поверьте мне, что в своей просьбе они не имели другой цели, как найти новое поприще для распространения своих безнравственных принципов, которые доставили бы им в скором времени множество последователей среди молодых офицеров».
Беречь армию от исходящих от Пушкина вредных идей — вот никакая не вымышленная, а реально названная причина. Хотя сегодня можно встретить точку зрения, позволяющую и даже предлагающую думать, что Николай I, которого ещё при жизни прозвали «рыцарем самодержавия», был царём-рыцарем, стремившимся сохранить жизнь гению поэзии. Выглядеть в глазах окружающих рыцарем император, можно поверить, хотел, но стремления быть рыцарем делами своими у него не наблюдалось. Не ставил перед собой такой задачи и Александр Христофорович. Оно и понятно: зачем бежать впереди паровоза? У него по роду деятельности другие должностные обязанности.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования «Как наше сердце своенравно!» Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—82) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!»
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 50. «С холста, как с облаков, Пречистая и наш божественный Спаситель» взирают на неё
Эссе 51. Пушкин: «Я женился, чтобы иметь дома свою мадонну»
