По возвращению с курсов застал полк обновлённым по личному составу. Пока я отсутствовал, масса людей из полка заменились за границу, оттуда — из ЮГВ и ГСВГ — прибыли подготовленные лётчики. К моей радости приехал дальневосточный однополчанин и однокашник Шура Никодимов. Появилось много знакомцев по Орловке и Мерзебургу. Боевой расчёт в полку изменили, но я остался в той же эскадрилье, с тем же комэской. Лётный состав — молодёжь нашей эскадрильи - тоже перетасовали, распределили по эскадрильям, назначили на новые должности. А вот Зуич, к моему сожалению, остался у нас.
Перед отъездом в Монино я успел пообщаться с новым замполитом полка и попросил его замолвить за меня словечко перед начальником политотдела дивизии о переходе с замполитской должности на должность штурмана-программиста. А вернувшись в полк, того замполита не застал. Мои опасения, что должности распределят в моё отсутствие подтвердились. Наверняка, замполит и не разговаривал с начПО обо мне. Но комэск мне рассказал, что разговор такой был у замполита полка с начПО, который категорически заявил, что мой переход возможен только с понижением на капитанскую должность. Да чтоб его…!
А в полку с сентября месяца уже опять новый замполит, который получил распределение после окончания академии. И этим замполитом полка оказался мой однокашник. В училище он был у нас замкомвзвода - большой начальник для курсантов. И опять будет у меня прямым начальником. Новость для меня хорошая — человек адекватный, можно под его началом служить и замполитом. И у меня опять затеплилась надежда, что с помощью однокашника мне удастся сдвинуться с этой должности.
Однокашнику эта идея не понравилась, он тоже имел на меня виды в своей работе, хотя острота момента вливания его в коллектив полка прошла без моего участия. Однако, надёжный товарищ в дальнейшей работе не помешал бы однокашнику. Однокашник обладал теми навыками, которые требовались замполиту, а я ему в этом — помощник неважнецкий. Он умел найти подход к начальству, был компанейским человеком, душа любой компании, сыпал анекдотами, декламировал стихи, умел сделать комплимент женщине. Мне показалось, что они с командиром полка хорошо подходили друг к другу и давно спелись. Вот только полк в это время был уже не тот, что раньше...
Полк лихорадило с дисциплиной: появились в полку «диссиденты», которые хотели уволиться из армии. Прибыли эти парни из ЮГВ, куда они попали после училища, насмотрелись тамошней жизни, захотели воли. Но, поскольку такой возможности у офицеров не было — уволиться по собственному желанию, - то пришлось им забить на службу болт и дожидаться, когда у командования лопнет терпение и их уволят за дискредитацию. Прошли суды офицерской чести, решением которых старлеев рекомендовали уволить. Командир, конечно, и рад был это сделать, но документы на увольнение возвращали с резолюцией «Воспитывайте!» А воспитывать их было некогда — летать надо было, слётывать новый боевой расчёт. Да и старлеи на службу не ходили, чтобы не искушать командиров воспитательными мерами к ним, регулярно отмечаясь в лётной столовой и ежемесячно - в финчасти.
Вели себя «диссиденты» мирно, командирам не докучали, агитацию не вели, но были они, как открытая язва на теле полка — не разрастается, но чешется, зараза. Как говаривал соседний комэска Карпов: «В полку ЧП, а у нас собачья радость — личный состав чужой эскадрильи в этом участвовал». Нам с комэской это и было собачьей радостью — «диссиденты» по боевому расчёту были в другой эскадрилье. Однако, мне не понравилось, что Зуич водил с ними компанию. Скажи мне кто твой друг…
Новый год встретил в кругу семьи и в компании Пилюшкиных (штатный РП в полку) и Никодимовых. Шура прибыл в должности командира звена, впрочем, командование ЮГВ отметило его заслуги на службе орденом. У них в семье появилось там прибавление — сын. Попал Шура в другую эскадрилью.
9 января участвовал в лётной смене. Лётчик четыре месяца в глаза не видел самолёта — сколько дадут контрольных полётов? На первой смене получил одну провозку днём в облаках с закрытием-открытием шторки на высоте 50 метров и две — ночью. Слетал на малой высоте в зону и по маршруту в облаках, а потом сделал три захода двумя разворотами на 180 градусов. Все полёты на спарке МиГ-23УБ. Через день — на следующей смене — уже на спарке МиГ-29УБ меня проверили на сложном пилотаже и в заходе на посадку по дублирующим приборам в СМУ, а следующим полётом уже отметился на боевом в СМУ тремя заходами по системе. Дали четыре контрольных полёта после длительного перерыва (больше четырёх месяцев) и полетел сам.
Комэске надо было быстрее слетать звено управления, у нас поменялся и замкомэска и начальник штаба, поэтому он был щедр ко мне заправками. А, кроме того, приближался срок моего отпуска, комэск хотел, чтобы я отметился на всех видах боевого применения — после отпуска буду ещё в сроках.
За январь месяц и семь лётных смен я восстановился на малой высоте, в облаках и при установленном минимуме погоды днём и ночью. Слетался с комэской парой и дошёл до маневренных воздушных боёв в составе пары. Штык к бою готов. Осталось отметиться в стратосфере и слетаться звеном. За месяц налетал около девяти часов на шестнадцать полётов. Вошёл в свою лётную норму.
Февраль был ещё насыщеннее полётами. Комэск гнал к лётно-тактическому учению эскадрильи в новом составе на полных парах. Налетал за месяц почти пятнадцать часов на 24 полёта. Красота! Да и полёты были разнообразными по задачам — надо было отметиться на всех видах боевого применениния и на всех высотах. И мелочи восстановил всякие: пробивание облаков в плотном строю, посадка парой, посадка ночью без прожекторов.
В начале месяца отметился на разгоне максимальной скорости в стратосфере с перехватами днём и ночью, восстановил навыки атак малоскоростной низколетящей цели. В середине месяца слетались звеном управления эскадрильи и сходили на перехват. Замкомандира полка Абушенков проверил меня с инструкторского сиденья и дал допуск к инструкторским полётам на сложный пилотаж парой и посадку парой. Умел комэск планировать контрольные полёты — и проверку мне плановую организовал и очередную клетку в моём плане подготовки инструктором закрасил. После этой проверки мы с комэской уже постоянно стали садиться парой. Проверили меня на спарке и по наземным целям, а на боевом отметился фотострельбой и фотобомбометанием в районе аэродрома.
Ночью возобновил посадки без прожекторов.
На крайней смене февраля сходили с комэской парой на воздушную разведку и на полигон Кулеви. Два полёта, в каждом по три захода: бросил практическую бомбу, а потом два захода со стрельбой из пушки, один из них — стрельба с малым углом 10 градусов. Результат меня не радовал: обе бомбы бросил на двояк, а из пушки отстрелялся на «тройки» и «четвёрки». Как ни крути, а результат — закономерный. Слишком давно не летал на атаки наземных целей, а стрельба требует твёрдости в руке и регулярных тренировок.
Обстановка в эскадрилье меня напрягала: неоднократно заставал Зуича в классе с разговорами о том, как хорошо оплачивается служба военных лётчиков в американской армии и как не ценят своих лётчиков у нас. Не раз приходилось прекращать это нытьё, даже угрожал ему заслушиванием на партбюро за такую агитацию. Что-то он развинтился совсем, до меня доходили всякие слухи о неладах в семье и конфликте с тестем, о неудаче на пути в испытатели. Но лезть к нему с нотациями и не собирался — у него воспитатели полкового и дивизионного уровня есть, приструнят. Зуич не забывал мимоходом демонстрировать свои приятельские отношения с командиром полка. Однако, дисциплина Зуича мне всё больше и больше не нравилась, он плохо влиял на молодых пилотов. Мне было понятно, что он взял курс на увольнение, но открыто об этом не заявлял. Я опасался, что он что-нибудь сотворит в полёте - какое-нибудь хулиганство.
Я уже рулил по магистральной рулёжке после посадки, когда Зуич доложил, что у него ухудшение самочувствия в воздухе и просил срочную посадку. Руководитель полётов расчистил ему пространство, Зуич произвёл посадку. Свободные лётчики тревожно следили за его самолётом, но самолёт приземлился штатно. Все выдохнули с облегчением. Я увидел его идущим со стоянки с каким-то землистым лицом и сгорбленным. Но, вместе с сочувствием ему, ощутил и большое облегчение: теперь-то он в воздухе не набедит, отлетался курепчик. Пока медики разберутся, да и неизвестно чем это разбирательство закончится, в эскадрилье станет поспокойнее без Зуича и его вредных агиток.
Доктор до нас довёл, что у Зуича, скорее всего, были почечные колики, весьма болезненные, мол, удивительно, как ему удалось благополучно посадить самолёт с такими болями. Лётчику предстояло ехать в ЦНИАГ на обследование.
Грузия начинала бурлить, оппозиция грезила свободой и выходом из Союза. Обстановка в Тбилиси стала такой, что пришло распоряжение прибывать в штаб армии по делам в гражданке, если приходилось добираться своим ходом, а не служебным транспортом. В Миха-Цхакая тоже было националистическое брожение среди молодёжи, но обстановка была терпимой. Местные оппозиционеры проверяли свои силы требованием вернуть городу историческое название — Сенаки. Начинали всплывать старые обиды между грузинами, абхазами и аджарцами. Я бы даже сказал, что в нашем регионе — на стыке границ — они превалировали над отношениями между русскими и грузинами. Это в грузинской столице мечтали срочно перестать кормить РСФСР.
Зуич отправился в госпиталь, а я ушёл в плановый отпуск.
