Не стала смешивать первое знакомство с Белоруссией и поездку в деревню...
Муж Тии был младшим сыном в семье. Причём настолько младшим, что моя тётя вместе со статусом жены получила статус "двоюродной бабушки". А дети Тии и её мужа были младше своих племянников.
В такие тонкости семейной иерархии, меня с родителями, посвятили заранее. Как говорят, "во избежание всяких казусов".
Поездка в деревню планировалась по нескольким причинам:
Во-первых, надо было помочь свекрови Тии. И, во-вторых, все многочисленные родственники мужа хотели посмотреть вживую на родичей невестки аж из "самой Украины".
К слову, русскоязычная Тия, у которой в свидетельстве о рождении в графе национальность было написано "русская", в Беларуси получила прозвище "хохлушка". Причём прозвище оказалось очень прилипчивым.
Так что, в родной деревне мужа Тии нас ждали с нетерпением и любопытством.
Мы сели на электричку, которую местные называли "дизель", и поехали. Впереди нас ещё ждала пересадка на автобус.
На пересадочной станции, прямо за зданием автовокзала простиралось поле, усыпанное цветами. Я такого ещё никогда не видела. Через поля пшеницы, ржи и кукурузы мы ездили с дедом на Азовское море. И я с детства знала чем отличается ростки пшеницы от овса, или ржи. Ну, ещё видела поля рапса и люцерны. Цветы на поле в Белоруссии не были похоже ни что.
Дядька сказал, что это цветёт гречиха. Будучи анемичным ребёнком, я уже испытала на себе все пытки гречкой с печенью и успела даже возненавидеть безобидную кашу. А вот цветение гречихи мне понравилось.
Уже намного позже, во время обучения в "помидорной академии" я узнала, что гречка не является зерном. Биологически это трёхгранный орешек. Ещё позже я узнала, что гречка с молоком разрешены тем, кто частично соблюдает пост Экадаши. Но это совершенно другая история 😉
На деревенской остановке нас встретила большая шумная толпа родственников. Их было так много, что запомнить их по именам и степени родства не представлялось возможным. Вносили сумятицу и всякие слова, определяющие родственные связи, типа: шурин, золовка, свояк... Из разговоров я только поняла, что "свояки" — это мы с родителями.
С дороги нас, конечно же, усадили за стол. Вот в этот момент я и поняла, насколько отличается то, что нам предложили, от привычной домашней еды. Самыми знакомыми для меня оказались драники и грибы. Их я и ела, вежливо отказываясь от незнакомых блюд.
Помню, что папа вместе с другими мужиками выпил "бурячихи". Потом тихонько, чтобы не слышала принимающая сторона, ругался в стиле: "какая же гадость, эта ваша... бурячиха!"
После застолья, затянувшегося до вечера, мы всей толпой пошли к дому Тииной свекрови.
С первого взгляда одинокий домик на краю поля, примыкающего к лесу, вызвал в маленькой мне, стойкую ассоциацию с избушкой бабы Яги.
Впоследствии, я узнала, что доля истины в этом была. Мать мужа тётушки считалась местной знахаркой. Она была сухонькой старушкой, невысокого роста. Особенно разница в росте между миниатюрной бабушкой ощущалась, когда она стояла рядом со своим младшеньким сыночком, вымахавшим под два метра.
Ночью я спала плохо. Всю ночь мне чудилось, что на чердаке кто-то есть. Этот кто-то топал, хлопал, ворчал и бубнел... Среди ночи я разбудила всех криком, что возле кровати стоит индюк.
Взрослые постарались меня успокоить тем, что мне привидилось и, вообще, в деревне ни у кого индюков нет. Одна бабушка с причитаниями принесла мне "заговорённой воды".
Утром, когда папа с дядькой полезли чинить крышу курятника, бабушка безапелляционным тоном заявила:
— В дом никому не входить! Буду страхи с девочки выкатывать!
Моя мать пробовала возразить, но дядька попросил не мешать. Мол, если мать сама так решила, то пусть занимается. В любом случае, мне от бабкиных заговоров точно хуже не будет.
Бабушка сходила сама в курятник, выбрала несколько яиц и мы остались в доме вдвоём.
Некоторое время бабушка суетилась: каким-то специальным образом ставила старые иконы, с местами облупившейся краской и облезшей позолотой с рам, зажигала свечи, ставила несколько стаканов с водой. В это время я молча, как мышка, сидела на деревянном табурете и наблюдала с неподдельным любопытством.
Все свои действия бабушка сопровождала пришёптываниями.
А потом она начала катать своей сухонькой ладонью, с огрубевшей кожей деревенской жительницы, яйцо по моей голове, спине, рукам...
В один из сеансов заговора, бабушка сказала, что на меня страхи кто-то специально навёл. Кто и зачем это сделал осталось для меня загадкой...
Следующие два дня, пока папа с дядькой занимались ремонтом, бабушка выкатывала меня яйцом. После каждого раза, она отдавала склянки с разбитыми в них серыми яйцами, моему отцу с наказом отнести в лес и там вылить. Ещё предупреждала подальше отходить, чтобы кто-то из домашних животных ненароком не съел.
Обычно в лес с нами ходил и дядька. Он показывал интересные места и рассказывал истории из своего детства. В лесу папа с дядькой собирали землянику и грибы.
Лисички и опята я собирала с удовольствием, а вот землянику я опасалась даже руками трогать. Мы поехали в Беларусь уже после того, как у меня обнаружили аллергию на клубнику. Причём аллергия вылезла боком уже когда я по своему опыту узнала, что такое анафилактический шок.
Вскоре мы вернулись в город. А ещё через несколько дней уехали из Белоруссии, увозя с собой гостинцы в виде сушёных и консервированных грибов.
Моя следующая поездка в Белоруссию случилась спустя десять лет, когда я уже была студенткой. О том, как в нашей академии случилась авария, нас разогнали на каникулы, я уехала в Беларусь на неделю, а осталась почти на месяц, я расскажу в следующий раз.
