«Несчастливая я, видно проклятая…» – в минуты грусти повторяла Татьяна. Вот только в последнее время этих минут накопилось на многие-премногие часы.
Да, она с раннего детства чувствовала себя несчастной. Когда отец был жив, пил по-чёрному. Не помнит она его трезвого. Ни одной такой светлой картиночки память не сохранила. Только вечно хмуро-злое лицо с грубыми чертами, будто из камня высеченное. Особенно страшно было, когда губы его тонкие искривлялись и желваки начинали играть, глаза бешено таращились, а из груди звериный рык вырывался. Вот уж тут-то надо было бежать без оглядки, куда глаза глядят. Что они с мамой, в общем-то и делали. Правда, побег далеко не всегда удавался. И вот тогда начинался подлинный, рафинированный ужас. Большая часть сатанинской злобы, перепадала маме. Но и маленькой Танюшке, бывало, доставалось прилично. И ручонку ломал и нос разбивал, а уж сколько раз по голове бил, да за волосы драл, так и вовсе не сосчитать. Но, когда исполнилось ей девять лет, внезапно избавление пришло. Попал под машину зверь. И сразу насмерть. В закрытом гробу хоронили. Ни слезинки ни проронили ни Татьяна, ни мама её. Ни единого следочка скорби не появилось у них на душе. Баба Маня, отцова мать, женщина неулыбчивая, вечно сердитая, долго потом попрекала их. «Ишь, две тварины, небось и рады, что Вадим-то погиб! Хорошо им теперь стало, в его-то квартире!» – зло рассказывала она всем встречным-поперечным. Ну, рады-не рады, а чувство свободы пришло. Приятное чувство, светлое, освежающее! Ну и, конечно же, спокойствие появилось. Даже и не верилось, что больше нет источника страха, казавшегося вечным. Перестала тогда Танюшка от других девчонок отличаться печальными глазами взрослой женщины. Теперь и подружек стала время от времени к себе домой приводить. А раньше, при отце-то, мыслимо ли было такое?
Спокойствие и умиротворённость длились недолго. Баба Шура, мамина мама тяжело заболела. Рак прямой кишки обнаружили. Сначала-то всё на больной позвоночник списывали. Таблетки, мази да физиопроцедуры назначали. Спустя время чухнулись, ректороманоскопию сделали, а там уж третья степень. Прооперировали, вывели стому на живот. Ну и без толку всё, ещё полгода прожила бабуля, точнее, промучилась. Горе тогда затмило весь белый свет. Впервые пришло осознание трагедии расставания навеки с любимым, родным человеком.
Вот и школа окончена. Точнее сказать, девять классов. Нет, не хотела Татьяна высшего образования. Даже к среднему профессиональному душа не лежала. Чувствовала она, что не потянет никаких наук. А потому, решила рабочую профессию освоить. Окончила профлицей и швеёй стала.
Работать пошла на чудом уцелевшую швейную фабрику. А тут новая беда обрушилась, настоящая, страшная. Мама внезапно умерла. Сказали, что обширное кровоизлияние в мозг. Так и осталась Татьяна одна-одинёшенька на всём белом свете. Нет, дальних родственников чего считать, они же, по сути, посторонними людьми были. Пробрало её до глубин души чувство абсолютного одиночества. Жутко стало от мысли, что случись с ней чего, то и некому будет на помощь прийти.
Вышла Татьяна замуж в девятнадцать лет. За хорошего человека, постарше её на три года, внешне приятного, к спиртному равнодушного и незлого. Вот только любви-то у неё ни капельки не было. Душа, что ли, высохла? Но, несмотря ни на что, отношения между ними хорошими были, добрыми.
Через три года у них сын Кирилл родился. Хороший мальчишка получился, здоровый, крепенький, не крикливый. Но вот заметила прямо сразу Татьяна, что тёплых материнских-то чувств у неё и нет вовсе. Думала, что придут со временем, но нет, не пришли. И заменила она их отсутствие старательностью и показной любовью. А ещё, пропало напрочь чувство скорби по маме. Душа какая-то холодная стала, жёсткая.
Долго ли, коротко ли, а у Татьяны на работе вдруг любовник завёлся, моложе ее на четыре года. Ну понятно, что не сам завёлся, чай ведь не таракан какой. Да и странно как-то вышло: вообще без малейшего влечения к нему. Всего лишь по принципу: у всех есть, а почему и у меня не быть? Отношения их недолго длились, месяца два всего. Но вот после этого, всё плохое и началось. Стало отчётливо казаться, что все товарки их обсуждают. Да ладно бы только за глаза, но ведь и лично к ней недвусмысленные намёки обращались. То улыбочки этакие издевательские, то специально громко произнесённые матерные слова про интимные отношения. Из-за всего этого и настроение держалось, что называется, ниже плинтуса. И курить она стала немерено, больше двух пачек в день. Муж, хоть и тактично, но стал твёрдые замечания делать. Ну а при ребёнке дымить, это уж вообще никуда не годится. Сама-то Татьяна всё это понимала прекрасно, вот только ничего не могла с собой поделать. Уж слишком слабовольной она была. А тут как раз подруга подсказала адресок бабки-лекарки. Далековато, правда, аж на другом краю области, но, говорит, мол, дело того стоит. Ну что ж, поехали. Оказалось, что и не бабка она вовсе, а женщина, лет пятидесяти с чем-то. Велено было утром не курить, чтоб ни-ни, ни одной затяжечки. Сама лекарка темноволосая, с черной бородавкой возле верхней губы, взгляд нехороший, недобрый. Полумрачная комната, хоть вся в церковных свечах и иконах, а благодати и успокоения в ней нет. И даже наоборот, тяжко и тревожно на душе стало. Само «лечение» нехитрым было. Пошептала что-то, руками над головой поводила, да и всё на этом. Хотя, как всё, денежку-то взять не забыла.
Как ни странно, но от курения действительно отвернуло. Всё желание напрочь пропало. Но вот в голове и на сердце как-то не так сделалось. Возникло ощущение, будто кто-то недобрый завладел её мыслями и волей. Думала в церковь сходить, но что-то не пускало её, словно некая преграда непреодолимая. Да ещё и апатия какая-то появилась, вкус к жизни померк.
Тревожно и смутно было на душе. Муж будто бы о чём-то догадываться стал. Всё посматривал искоса, точно знал, чего-то нехорошее. «Наверняка наболтали ему о нас с Витькой, это уж как пить дать. Не люди, а скоты какие-то!». – со злостью думала она.
Однажды утром, охватило её чувство враждебного вокруг. Стало нестерпимо страшно на улицу выйти. А на работу-то как идти? Но, пересилив себя, всё же приехала, заявление написала по собственному, и чтобы без двухнедельной отработки. Начальница пошла навстречу, уволила тем же днём. Уже хорошо. Хотя, Татьяну от страха это не избавило. Все окружающие смотрели на неё пристальными, злыми, наглыми взглядами. Но не просто смотрели, а угрожали откровенно. И ведь как хитро делали-то: вроде бы между собой или по телефону беседовали, а на самом деле, к ней обращались.
«Убьют!», «Запытают!», «Изнасилуют!» – слышалось ей. «Домой, только домой!» – лихорадочно, сквозь парализующий страх, думала Татьяна. Торопливо проходя мимо стоявшего у магазина мужчины, она вдруг услышала клацанье зажигалкой. Да, некоторые бензиновые зажигалки издают такой звонкий металлический звук: «Клац!». Ну и казалось бы, что же тут такого особенного? А то, что теперь Татьяна чётко и ясно осознала, что за ней установлена глобальная, всеобъемлющая слежка. Кто и зачем это делает, она доподлинно не знала, но подозревала, что это напрямую связано с её любовником и коллективом.
Домой пришла рано, муж был на работе, а Кирюша – в садике. Не раздеваясь, в уличной обуви, она стала беспокойно ходить по квартире. Вдруг, взгляд её устремился в окна дома напротив. «Клац!» – громко раздалось в голове. «Камера включилась! – осенило её. – Это специальная видеокамера, которая полностью всё обо мне снимает!». Татьяне стало предельно ясно, что буквально каждый её шаг известен преследователям. И ни стены, ни занавешенные окна, не были для них препятствием. «Клац!» – снова раздалось в голове. «Отключили, слава богу! Хорошо, что хоть слышно! – с великим облегчением подумала она. – Так, теперь надо быстренько переодеться, пока не видят».
Тишина в квартире угнетала, а потому, решила включить телевизор. Шло кулинарное шоу с участием какой-то звездули. И буквально с первых минут, Татьяна поняла, что это её напрямую касается. Ведь это же была издевательская пародия над тем, как она готовит! Переключила на другой канал. Показывали какой-то художественный фильм. Тётка в полицейской форме со злющим лицом, угрожающе сказала: «Знаешь, что если мы тебя посадим, то ты там просто не выживешь?!». У Татьяны всё внутри похолодело. «Так вот они чего от меня добиваются!» – пронзила её очередная страшная догадка. Переключила на следующий канал. А там прямо сразу начались намёки про её личную жизнь. Хотя, намёками это было сложно назвать, скорей уж это был открытый текст. «Господи, какой позорище-то! Ведь обо мне на всю Россию рассказывают!» –с ужасом подумала она.
Вдруг в голове раздался хорошо поставленный мужской голос: «Внимание! Сейчас будет воздействие электрического тока!». И через секунду, всё тело пронзил чудовищной силы разряд. Не удержавшись на ногах, Татьяна рухнула на пол. «Господи, да за что мне такие пытки? Ой, как больно-то!». С трудом она поднялась, рухнула в кровать и забылась. Очнулась от того, что муж тормошил её за плечо.
- Тань, Танюш! Ты чего, заболела, что ли? – встревоженно спросил он.
Тут же и Кирюшка, со слезами в голосе, спросил:
- Мамочка, ты болеешь, да? Мама, ну вставай, не болей! А когда мы кушать будем?
И только сейчас до неё дошло, что она сегодня даже и не готовила ничего. «Да что же со мной творится-то?» – мысленно воскликнула она.
- Танюш, может, «скорую» вызвать? На тебе вообще лица нет! Что случилось-то, можешь сказать?
- Нет, нет, Гриш, ничего, я сейчас, сейчас очухаюсь.
Татьяна не стала откровенничать, поскольку тон мужа показался ей неискренним и откровенно наигранным. Впрочем, как и Кирюшин. «Маленькие детки врать не умеют, по ним сразу видно, что их научили. Да и из тебя, Гришенька разлюбезный, актёр никаковский. Нет, дружок, всё-то ты знаешь и понимаешь, только прикидываешься неумело». В голове вдруг сделалась некая карусель из мыслей. Закрутило, завертело, да так, что даже уцепиться не за что, ни за единое словечко. Но вот, наконец, остановился мыслеворот. Ох, еле дух перевела. Нет, надо, в конце концов, выяснить, что такое происходит, расставить всё по своим местам. Лучше уж самую страшную и скверную правду знать, чем в таком страшном неведении метаться. И решила она откровенно с мужем поговорить.
- Гриша, давай поговорим с тобой по-честному, открыто?
- Давай, мне и самому этого хочется.
- Хм, хочется? Ну тогда скажи, что, вообще, происходит? Зачем вся эта клоунада разыграна? Чего ты от меня добиваешься?
- Слушай, Тань, ты меня пугаешь! Ты сейчас о чём, вообще?
- Дааа, ну надо же, напугали его бедненького! Прекрати уже дурачком-то прикидываться, хватит! Зачем ты меня на посмешище-то выставил? Зачем про меня по телевизору говорят? Следят за мной, угрожают, зачем?! Ты хоть, в двух словах скажи, цель-то какая?!
- Таня, да успокойся ты, в конце-то концов! Если ты сейчас не прекратишь, я тебе точно «скорую» вызову!
- Кирилл, Кюрюша, поди сюда! – позвала она сынишку, хотя тот и так был рядом, выглядывал испуганно из-за папы со слезами на глазёнках.
- Чего, мам? – спросил он.
- Кирюшенька, солнышко, скажи мне, пожалуйста, чему тебя папа сегодня учил?
- Папа учил? – переспросил он.
- Так, Татьяна, а ну-ка хватит! – жёстко рявкнул муж. – Оставь ребёнка в покое!
- Да сначала ты, со всеми своими следильщиками, отцепитесь от меня! Мне ничего не надо, я и квартиру вам с Кирюшкой оставлю, только не трогай меня! Пожалуйста!
- Татьяна, да что с тобой происходит, а? В общем, как хочешь, а я вызываю «скорую»!
Кирюша окончательно разрыдался, но у Татьяны не возникло ничего тёплого, жалостливого, материнского. На этот раз, эмоциональная холодность не была ей в тягость. Наоборот, ощущалась трезвость мыслей, не затуманенная никакими наносными чувствами. А это ей сейчас ох, как нужно! «Так, только бы уйти, только уйти, пока «скорая» не приехала. Иначе упекут навечно, так и буду до конца жизни овощем лежать! Блин-блинский, этот скот как раз возле прихожей маячит, никак с ним не разминёшься, <самка собаки>! А он ведь здоровый, как лось, драться же с ним не будешь».
- Понял, всё, спасибо, ждём! – сказал Григорий телефонному собеседнику и тут же вернулся к ней.
- Ааа, «спасибо»?! За что спасибо-то, за то, что меня в психушке сгноят, да?! Ну ты и падаль, вообще конченная! – вызверилась Татьяна.
- Господи, Таня, да перестань, пожалуйста! Ну очнись уже!
- Нееет, я уже давно очнулась, и ты это понял! Вот ты с чего взбесился и «скорую» вызвал!
- Всё, Тань, ты, главное, сиди спокойно.
- Ага, щщщас! Уйди от меня, ты, <…>! Оставь меня в покое, иначе я тебя сейчас зубами порву! Дай мне уйти и всё! Мне ничего от тебя не надо, я никуда не пойду жаловаться, я просто всё забуду и всё!
- Таня, хватит! Успокойся, не пугай ребёнка! Ты понимаешь, что он после всего этого ненормальным будет?!
- Да плевала я на вас! Вы уже давно ненормальные! Ты – зверь, а он – зверёныш! Нелюди!
И тут, Татьяна резко вскочила и попыталась пойти на прорыв. Она готова была бежать из плена босой и полуодетой, но лишь бы сбежать туда, где нет опасности. Однако Григорий был начеку. Он повалил её на кровать и стал, что есть силы, удерживать. Да, силы ему было не занимать, но и невысокая, хрупкая Татьяна, сопротивлялась не хуже взрослого мужчины. И как назло, поблизости не было ничего, чем бы её можно связать. Руки его были безжалостно искусаны и исцарапаны, но он терпел, что есть мочи.
- Кирюша, сынок, выйди, пожалуйста и закрой дверь, просто мама заболела! Сейчас всё будет хорошо!
Но, бедный ребёнок уже не воспринимал никаких слов. Он беспрерывно кричал, переходя в пронзительный визг.
Душа Григория разрывалась на части. Но, Татьяну нужно было удерживать во что бы то ни стало, иначе она могла страшных бед натворить. Вот, устала, наконец, на какое-то время расслабилась. Кирюша больше не кричал, только сидел и дрожал, а штанишки были мокрыми. Но, Григорий бдительности не терял. Проклятое время тянулось нестерпимо медленно. Где же эта «скорая», чёрт её дери?!
«Клац!» - в очередной раз, раздалось в голове у Татьяны.
- Выключи камеру! Выключи сейчас же! – пронзительно закричала она.
- Какую камеру, Таня, прекрати уже, приди в себя, в конце концов! В тебя кто вселился, что ли?
- Ты, изверг, прекрати надо мной издеваться! Что ты от меня хочешь, вообще?!
- Танюша, я просто хочу, чтобы ты успокоилась и стала такой, как раньше!
- Какой, «как раньше», дурой, подопытным кроликом?!
Нет, разговаривать с ней бесполезно. Надо только держать, но сколько же можно-то?! Чёртова ты «скорая», до утра, что ли, вас ждать?!
И вновь в голове Татьяны повторился тот же самый дикторский мужской голос: «Внимание! Сейчас будет воздействие электрического тока!».
- Аааааа! Всё, не надо, больно! Не убивай, пожалуйста! – взмолилась она.
- Да я же ничего не делаю, Тань, ты чего?! – удивился Григорий.
- Всё, всё, я буду лежать спокойно, только не убивай! Только не убивай! Не надо, пожалуйста! – исступлённо, дрожа всем телом, повторяла она.
Вот, наконец-то, раздался звонок домофона. Григорий побежал открывать, а Татьяна послушно осталась лежать. В прихожей, он, как мог, объяснил приехавшей бригаде, что произошло.
В комнату вошли двое мужчин и женщина в скоропомощной форме.
- Здравствуйте, что случилось? – спросила женщина.
Но Татьяна не спешила с ответом. К ней мгновенно пришло понимание того, что они – соучастники всего происходящего. Никаких следов сострадания на беспристрастных лицах. Настоящие хладнокровные убийцы. Может и не повезут никуда? Сейчас сделают укол и всё на этом?
- Татьяна Вадимовна, что случилось? – повторила вопрос врач.
- Ничего, ничего не случилось! Только не убивайте меня! Я уже про всё забыла и никому ничего не скажу!
- Честно говоря, я ничего не поняла. Почему вы решили, что вас кто-то собирается убить?
- Нет, нет, нет, я ничего не решала, извините. Просто отпустите меня, пожалуйста!
- Татьяна Вадимовна, вам обязательно нужно в больницу!
- Ой, нет, ну пожалуйста, не надо!
- Так, Татьяна, давайте, успокаивайтесь и поехали!
«Нет, ничего не поделаешь. Положение безвыходное: с ними мне точно не справиться. Ладно, будь, что будет, может и из больницы убегу. А если они и не повезут меня туда? Завезут куда-нибудь в лес, да там и прикончат?».
- Ну так что вы затихли? Вставайте, одевайтесь и поедем.
- Ладно, поедем. Мне всё равно с вами не справиться. Понимаю я, что на смерть меня везёте. Поехали прямо так, не надо мне никакой одежды.
Но Григорий обул её и накинул куртку. Он даже пакет собрал со всем необходимым, но она категорически отказалась его брать. Так и пришлось одному из фельдшеров передать.
- Ну ты и сволочь лицемерная! – сказала ему на прощание Татьяна. – Хочешь меня успокоить своей заботливостью? Да не получится у тебя ничего! Всё я понимаю, не старайся!
И не стал Григорий с ней спорить. Осознал он, что бессмысленно пререкаться с больным человеком.
В приемном отделении Татьяна категорически отказалась отвечать на вопросы. Только повторяла одно и то же:
- Ведите и убивайте, я готова!
Конечно же, убивать её никто не стал. Положили, как и положено, в наблюдательную палату. В связи с беспокойным состоянием, прификсировали к кровати вязками.
В течение первых двух дней, она ощущала электрические удары и каждый раз после этого, слышала в голове Гришкин издевательский голос: – «Ну что, больно? Получила своё?».
- Ааа, ну прикончите меня уже, зачем вы издеваетесь?! – в отчаянии кричала она.
А вскоре, ощущения болезненного воздействия полностью прекратились. Стало чуточку поспокойнее. Каким-то образом Татьяна поняла, что в ближайшее время убивать её никто не намерен, но ощущение таящейся повсюду опасности её не покидало. Да и «голос», к сожалению, никуда не пропал, хотя был уже не таким издевательски-мучительным. Через десять дней перевели её в обычную палату.
Лечение продвигалось тяжко, с натужным скрипом. Критика к болезни формировалась медленно, мелкими шажочками. Была поначалу она хрупкой и формальной, затем поокрепла, хотя и не так, как хотелось бы.
Григорий приносил передачки, но от свиданий отказывался категорически. После всего случившегося, не мог он больше видеть Татьяну. Умом-то он понимал, что не со зла она так себя вела, а в силу болезни, но ничего поделать с собой не мог. А на психике Кирюши, мамино поведение, к счастью, никак не сказалось. Но вот разлукой с ней, он особо не тяготился. Хорошо и комфортно ему было с папой и бабушкой.
Выписали Татьяну с диагнозом «Параноидная шизофрения». Холодной она осталась, как Снежная Королева. С Григорием они развелись вскоре после выписки. Теперь живёт Татьяна одна-одинёшенька, работает в швейном цехе. Семью свою почти и не вспоминает, только себя, бедную, жалеет искренне, повторяя: «Несчастливая я, видно проклятая…».
Все фамилии, имена, отчества, изменены.
