Примерно в то же время, когда в России отмечалось 70-летие депортации поволжских немцев, Алексей Дмитриев побывал в штате Вайоминг на открытии мемориального музея на месте лагеря для интернированных во время Второй мировой войны американцев японского происхождения.
Самой высокой точкой в этом мрачном месте, если не считать торчащую на горизонте Харт-Маунтэн – гору-сердце, чьим именем и окрестили лагерь, была и есть кирпичная труба лагерного госпиталя, навевающая лично у меня весьма конкретные ассоциации. «Я так и не уверена, нужно ли было собирать все эти вещи под стекло и восстанавливать обстановку, в которой мы существовали. Чтобы представить, каково тут было, тут надо было жить... зимой», – говорит Роза, обращаясь уже вроде и не ко мне, а ко времени, которое 66 лет спустя становится для нее реальностью там, где я вижу лишь музейную экспозицию.
Вы когда-нибудь видели много очень пожилых японцев в одном месте? Сгорбленные возрастом, они кажутся совсем крошечными и трогательными. Я смотрю на их плоские восковые лица с пигментными пятнами, на высохшие руки, на слезящиеся глаза – от возраста или от эмоций? – и понимаю, что дети в очереди на депортацию на фотографии, увеличенной на всю стену в первом зале, – это они! Живые экспонаты, сохранившиеся хуже, чем другие, неодушевленные, но зато излучающие добрую энергию, присущую им там, на фото, по непосредственности детства и юности, а теперь – по опыту старости.
После нападения на Перл-Харбор 7 декабря 1941 года Америка была напугана. На тихоокеанском побережье опасались высадки японского десанта. В феврале 1942 года президент Рузвельт подписал «исполнительный приказ № 9066», который позволял гражданским и военным властям создавать специальные зоны в трех прибрежных штатах – Калифорнии, Орегоне и Вашингтоне – и решать, кому разрешено в них находиться. Хотя в указе не называлась конкретная этническая группа, поначалу в этих зонах был введен комендантский час для нерезидентов и лиц японского происхождения. Но уже в начале апреля были разосланы повестки, обязывавшие американских японцев в недельный срок явиться в накопительные центры, имея с собой лишь то, что они могут унести. В музее есть эти пожелтевшие повестки, они обращены к aliens (иммигрантам) и non-aliens (неиммигрантам), то есть гражданам. Приказать гражданам США собраться с вещами было как-то не комильфо. «Эвакуируемые», как они назывались в официальных документах, были вынуждены закрывать бизнесы, заколачивать дома и распродавать имущество в торопливой попытке уместить в пару чемоданов всю прежнюю жизнь. «Родителям сказали, что нас отправляют вглубь страны ради нашей же безопасности: антияпонские настроения были на подъеме. Я помню, как мой велосипед, зависть всего квартала, был продан за какую-то ерунду», – говорит Бекон Сакатани (в шутку мальчишки постарше как-то подержали его над костром, и кличка стала именем). Депортация проводилась под предлогом «военной необходимости»: в американских японцах подозревали пятую колонну. Полное отсутствие актов саботажа расценивалось как коварство потенциальных диверсантов, выжидавших для удара самый неожиданный момент.
СИКАТА-НАИ – НЕПРОТИВЛЕНИЕ БЕЗЗАКОНИЮ
Удивительно, что Верховный суд не оспорил неконституционность приказа № 9066, а счел законным ущемление гражданских свобод той или иной этнической группы, продиктованное «насущной общественной необходимостью». Не менее удивительно, с какой покорностью американские японцы, две трети которых были гражданами США, выросшими не при коммунистической диктатуре, а в демократической стране, подчинились такому невероятному нарушению своих гражданских прав. Они не преступали закон и не были судимы, но попали в «лагерь для перемещенных лиц», который могли покинуть, если доказывали администрации лагеря, что подыскали место для жизни и работы вне спецзон Западного побережья. «Не надо иллюзий, это был концентрационный лагерь. Другого названия рядам бараков за колючей проволокой с автоматчиками на вышках нет, будь то Аушвиц, ГУЛАГ или Харт-Маунтэн в штате Вайоминг. Мне до сих пор снятся шарящие прожекторы в ночи», – не соглашается с официальной трактовкой Алан Отани. Лагеря для интернированных японцев не чурались называть «концентрационными» ни сам Рузвельт, ни генерал Эйзенхауэр, ни министр внутренних дел Гарольд Айкс, ни члены Верховного суда Оуэн Робертс и Том Кларк.
Мне неловко, но я задаю вопрос о непротивлении почти всем бывшим лагерникам Харт-Маунтэна, с кем доводится беседовать. «Старшие говорили младшим: не надо поднимать шум. Мол, «сиката-наи» – надо подчиниться обстоятельствам. Да и JACL (Лига американских граждан японского происхождения) порекомендовала не протестовать против нашего правительства: значит, так надо. Мы потеряли все, но верили дядюшке Сэму, а он погнал нас, как стадо баранов», – говорит Шиг Токива, который познакомился в лагере с девочкой, ставшей его женой в 1956-м. Мэри тоже приехала с ним, но по музею они ходят раздельно, каждый в своем окружении из теней родных и друзей.
КОНУРА ДЛЯ ВРАГА
Пока около 120 тысяч американских японцев держали на стадионах и ипподромах, в десяти лагерях в глубине страны стучали молотки. Найти место для расселения такого количества почти врагов было нелегко. Губернатор того же Вайоминга заявил: «Если в мой штат привезут японцев, то они будут болтаться на каждом дереве». Но тут заголосили местные фермеры, которым нужна была рабочая сила в военное время, и за 60 дней в чистом поле сколотили 465 бараков. По шесть комнат в каждом, 6 х 5 м, 6 х 6 м и 6 х 7 м, куда селили в зависимости от размеров семьи. Столовая, баня и туалет – в отдельном бараке, что было особенно неудобно в холодные зимы. В лагере были лазарет, почта, суд, пожарная бригада, школа, газета и кинотеатр. Потом появился даже миниатюрный зоопарк из животных и змей, пойманных детьми, но отвергнутых их родителями.
11 августа 1942 года в лагерь привезли первую партию интернированных. Везли в вагонах с зашторенными окнами. «Платформа была рядом с лагерем. Но больше рядом с лагерем ничего не было. Женщины сели на землю и заплакали», – вспоминает Шиг. К холодам доски стен ссохлись и открылись щели, в которые можно было просунуть палец. Японцы заказали по каталогу Sears инструменты и принялись за работу. Второе японское слово, которое я слышу от бывших узников, – это «гаман»: мол, надо перетерпеть. В музее сделаны две комнаты. Одна такая, какой ее увидели новоприбывшие: голые стены, кровати, матрасы и печка. И другая – хоть и далекая от сладкого пропагандистского фото, что появилось в американских СМИ, но все-таки утепленная женскими руками, трудолюбием и толкованием «гамана» в позитивном ключе.
Лагерь просуществовал три года, три месяца и три дня. За это время через него прошло около 14 тысяч человек, что сделало его третьим по величине населенным пунктом в Вайоминге. В нем родилось 552 и умерло 185 человек. Лагеря были задуманы как самодостаточные, труд интернированных оплачивали как службу рядовых в армии – 19 долларов в месяц. «Белые» сестры в лазарете получали за ту же работу 150 долларов в месяц, «белые» учителя в школе – 170. Низкая плата и монотонность существования толкали японцев на поиск работы, в основном сельскохозяйственной, за пределами лагеря. Они прорыли полуторакилометровый канал и засеяли земли, которые местные считали бросовыми и с которых за два года было снято три с половиной тонны бобов, капусты, моркови и арбузов. Они добились паритета оплаты с местными, но при этом им не разрешалось показываться в соседних Пауэлле и Коди. Но уже в 1943-м две трети населения этих городков потребовали пересмотреть запрет: любой доллар, принесенный в их лавки японцами, был им необходим. Правда, на всякий случай в том же году в Вайоминге был принят закон, не позволявший интернированным японцам приобретать в штате недвижимость и голосовать.
КОНЬКИ, КОСТРЫ И РОЗЕТКИ
Детям и пожилым было труднее коротать лагерные дни. Последних уже не сохранилось, а для многих из моих собеседников, последовавших 66 лет тому назад с родителями в забытый богом уголок штата Вайоминг, Харт-Маунтэн был чем-то вроде затянувшейся бойскаутской вылазки. Встречаясь сегодня, они первым делом сверяются, кто в каком секторе жил – у бывших лагерников свои координаты. Горькие и радостные воспоминания то застревают у них в горле, то начинают литься, только успевай записывать. «Развлекались так: становились цепочкой, брали друг друга за руки и первый мальчик засовывал проволоку в розетку. Последнего трясло сильнее всех!» – смеется Шиг. «Иногда наша баскетбольная команда выезжала в соседний Пауэлл играть с тамошними ребятами. Они были такие высокие, а мы такие низкорослые! Но мы не сдавались...» – вспоминает Боб Хаяси. «Я проклинал день, когда родился японцем. Под одеялом молился Богу, чтобы он дал мне светлые волосы и кожу, и я бы стал настоящим американцем», – признается Алан Отани.
Летом купались в вырытом взрослыми пруду, зимой освоили коньки на бейсбольном поле, иногда к ним заглядывали скауты из Пауэлла, и тогда две команды соревновались, кто быстрее разожжет костер без спичек. На таком костре встретились скаут Алан Симпсон и лагерный скаут Норман Минета. Первый потом сделался сенатором от штата Вайоминг, второй – конгрессменом и министром транспорта в правительстве Буша-младшего, и оба много сделали для открытия мемориала в Харт-Маунтэне. Но еще раньше, в 1944-м, они стали друзьями на всю жизнь. И теперь, вместе взявшись за плоскогубцы, маленький Минета и долговязый Симпсон под аплодисменты перерезают колючую проволоку вместо ленточки.
«Мы тут не из-за прошлого собрались, а больше из-за будущего. У истории всегда есть возможность повториться. Я помню заседание кабинета десять лет назад, когда после атаки на ВТЦ я был вынужден закрыть воздушное пространство страны. Успели прозвучать призывы не пускать мусульман на самолеты и вообще ограничить свободу их передвижения. Это было очень похоже на риторику после атаки на Перл-Харбор», – напоминает Минета собравшимся.
Сенатор Симпсон, добившийся вместе с Минетой подписания Рейганом в 1988 году Акта о защите гражданских свобод, признавшего незаконными притеснения японцев во время Второй мировой, вспоминает, как странно было ему, 12-летнему, беседовать с приветливой мамой Минеты, а потом видеть в магазинах Пауэлла вывески «Не для япошек» и «Ты убил моего сына под Иво-Джимой»: «Это [депортация] не было военной необходимостью, это был расизм. Мы не могли ничего сделать с американцами итальянского и немецкого происхождения, потому что они были такие же, как мы».
А ВЫ ОТРЕКАЕТЕСЬ ОТ ИМПЕРАТОРА?
Симпсон благодарит всех, кто, несмотря на оппозицию со стороны организаций американских ветеранов, протолкнул проект и добился открытия музея.
После торжественной части я набредаю на Марион Мурату, которая вместе с сестрой Минаки сидит в зале для медитации. Здесь на колючую проволоку можно повесить бирки с именами тех, кто сидел в лагере (точно такие же бирки, как те, что выдавали депортируемым в 1942 году), смотреть на фотографию уходящих к горизонту бараков и вспоминать. Марион было тогда девятнадцать. Она пела в хоре, хор приглашали выступать в соседние городки. «Нас отвозили туда на автобусах и потом сразу везли обратно. Мы пели в церквах и на благотворительных концертах Американского легиона, на которых собирали деньги на нужды фронта... Вчера я второй раз залезла на эту гору, – говорит она и показывает на Харт-Маунтэн за окном. – Первый был в сорок третьем. Вы мне не поверите, если я вам скажу, что мне 88. Но мне нужно было замкнуть круг». Минаки работала в лагере зубным техником и через год нашла место горничной в Колорадо: «Тех, кто находил работу, выпускали. Выпускали и на учебу, если тебя принимали в университет – скажем, на Восточном побережье. Только японцев неохотно нанимали и принимали».
Выпускали лагерника или нет, часто зависело от того, как он заполнил «анкету лояльности», которую в феврале 1943-го раздали лагерникам 17 лет и старше в основном с целью определить отношение к службе в армии и проверить настроения вообще. Между «иссеи» (первое поколение иммигрантов) и «нисеи» (те, кто родились в Америке и были американскими гражданами) разгорелись споры, как отвечать на вопросы. Первые боялись, что если ответы в одной семье будут разные, то ее разъединят. Камнем преткновения был вопрос 28: клянетесь ли вы быть безоговорочно верными Соединенным Штатам Америки и защищать США от любого внешнего или внутреннего врага и отказываетесь ли вы от любой формы преданности и подчинения японскому императору или любому другому иностранному правительству либо организации? Боб Хаяси: «Сколько бессонных ночей мы провели, ломая голову, как ответить на этот вопрос! Ответив «да», мы признавались в былой преданности Японии. Ответив «нет», мы отвергали лояльность Америке. Что бы мы ни написали, мы оказывались виноватыми!»
Выпускали лагерника или нет, часто зависело от того, как он заполнил «анкету лояльности», которую в феврале 1943-го раздали лагерникам 17 лет и старше в основном с целью определить отношение к службе в армии и проверить настроения вообще. Между «иссеи» (первое поколение иммигрантов) и «нисеи» (те, кто родились в Америке и были американскими гражданами) разгорелись споры, как отвечать на вопросы. Первые боялись, что если ответы в одной семье будут разные, то ее разъединят. Камнем преткновения был вопрос 28: клянетесь ли вы быть безоговорочно верными Соединенным Штатам Америки и защищать США от любого внешнего или внутреннего врага и отказываетесь ли вы от любой формы преданности и подчинения японскому императору или любому другому иностранному правительству либо организации? Боб Хаяси: «Сколько бессонных ночей мы провели, ломая голову, как ответить на этот вопрос! Ответив «да», мы признавались в былой преданности Японии. Ответив «нет», мы отвергали лояльность Америке. Что бы мы ни написали, мы оказывались виноватыми!»
Во время службы в 442-м полку потерял руку, но получил медаль Почета и сенатор от штата Гавайи Дэниэл Инуэ, рассказавший на открытии мемориала, как после войны, несмотря на увешанный медалями китель, его отказывались пускать в ресторан, говоря: «Мы таких не обслуживаем». Инуэ тоже сделал немало для принятия в 1988-м Акта о защите гражданских свобод, по которому в 1990 году каждому бывшему интернированному была выплачена репарация в 20 тысяч долларов. «Нелегко было Америке признаться, что она сотворила зло, – медленно выговаривает 88-летний сенатор. – Не каждая страна способна на такое. Но Америка тем и сильна, и мы это сделали».
Я догадываюсь, что читателя уже не раз посетило сомнение в правомерности сравнения Харт-Маунтэна с нацистскими или сталинскими лагерями: «Да у этих ребят курорт был, если они могли уехать учиться, заказать детям коньки по каталогу и в баскетбол с местными играть! В России в годы войны такое не то что депортированным, такое и свободным гражданам не снилось». Хочу еще раз напомнить, что происшедшее с американскими японцами рассматривается в контексте именно их страны, ее конституционных гарантий, регулируемой системы «сдержек и противовесов», призванной предотвратить «разбухание» какой-то одной из трех составных частей власти в ущерб двум другим. Похоже, в случае с интернированием сбой дали все три – прецедент, который будоражит многих, так как ставит под сомнение действенность Конституции во время кризиса, то, насколько хорошо плавит американский плавильный котел, и другие общепринятые положения.
В декабре 1944 года президент Рузвельт объявил, что «военная необходимость» отпала и интернированные японцы могут возвращаться по домам. Но к июню 1945-го в Харт-Маунтэне все еще оставались почти 7 тысяч человек. Каждому давали по 25 долларов и билет на поезд – поезжай куда хочешь. Но только ехать им было некуда: их дома были разграблены, рабочие места заняты, дискриминация процветала. «Когда мы уезжали, мы оставили практически все. Когда мы вернулись, у нас не было ничего. Не было продуктовой лавки, где бы согласились принять от нас деньги», – вспоминает Марион. Поэтому мало кто возвратился на насиженные места. Тех, кто не торопился уезжать, администрация отправила в города, из которых их когда-то забрали. 10 ноября 1945 года поезд увез последних лагерников. Имущество лагеря пустили с молотка, засеянные японцами поля достались возвратившимся с фронтов. По иронии судьбы, организация «Ветераны зарубежных войн» в Пауэлле располагается в одном из бывших бараков, только обустроенном. В связи с закрытием лагеря «Пауэлл Трибьюн» написала: «С японцами у нас обращались хорошо, и весь инцидент с их размещением здесь был исчерпан без особых негативных моментов».
РАБОТА НАД ОШИБКАМИ
В 1980 году президент Картер создал Комиссию по переселению и интернированию граждан, которая три года спустя опубликовала отчет, признавший соображения «военной необходимости» вымышленными и заключивший, что интернирование было результатом «военной истерии, расовых предрассудков и провала политического руководства». Среди рекомендаций комиссии значились принесение извинений правительством, компенсация в 20 тысяч долларов и создание общественного образовательного фонда с целью не допустить подобного в будущем. Я пробую вызвать на разговор об увиденном колоритного байкера из Монтаны, который желает остаться неизвестным и отказывается фотографироваться. «Американская демократия жива и здорова, но только она сильно неповоротливая. Шестьдесят лет потребовалось, чтобы исправить ошибку», – говорит он. «Здорово, что создали музей. Люди должны об этом знать», – заключает его подруга, пытаясь уложить символические вещи в символический чемодан, чтобы стало понятно, как мало интернируемые могли взять с собой (в Америке даже музеи для взрослых славятся подходом «попробуй сам»).
Сами бывшие лагерники признаются, что музей, который, кстати, называется «образовательным центром», рассказывает их историю за них и во многом делает это намного красноречивее. «Дети всегда спрашивали меня о жизни в лагере, но я отмалчивался. Может быть, стыдно, что мы так безропотно пошли. Да и про групповые туалеты без перегородок и про уход за свиньями за гроши тоже рассказывать не хочется», – почти про себя бормочет Шиг Токива. «Я никогда не забуду, как пела со сцены перед Рождеством «Тихую ночь». Как вспомню, так комок в горле, – ненамного громче говорит его жена Мэри. – Ведь я ее и дома до этого пела. Каждый раз, как слышу эту мелодию, вспоминаю нахлынувшее на меня тогда на сцене осознание, что моя жизнь уже никогда не будет такой, как до лагеря. Ощущение приниженности осталось со мной навсегда».
Я вчитываюсь в проникновенный текст письма с извинениями, принесенными президентом Бушем японцам, и чувствую, что эмоционально плыву – но не поддавшись на президентскую риторику, а думая о миллионах безвинно депортированных, интернированных и отсидевших в куда более суровых лагерях, которым главы государств такого письма не написали.
В статье использованы снимки из книги «Цвета заключения: редкие фотографии лагерей для лиц японского происхождения во время Второй мировой войны». Фотограф Такао Билл Манбо, редактор Эрик Л. Малер. 2012 University of North Carolina Press. www.uncpress.unc.edu
