В утренней, в обморочной полудреме, в начале октября, прохладно, как будто после анестезии.
Воздух брезжащий, словно кисея.
В семь часов утра пустота улиц городка фатальна. Автобусы возят сквозняки, пешеходы напоминают призраков. А призраки пешеходов. Автобусы, выглядывающие из-за угла, словно забывшие свое время ходики в антикварном магазине.
Елец антикварен, его аквамариновый воздух напоминает аквариум. Его душа только что выдувается на стекольном заводе в Дятькове. Она еще не одушевленная, невыдуманная.
Парк культуры и отдыха об эту пору, в густой листве, кукиш пожарной каланчи напоминает отточенный грифель.
Дорожка – в клеточку, как тетрадный листок, где можно играть в морской бой. Ели в Ельце голубые, каштаны свернули листья в трубочку. Чертово колесо – запотевшее пенсне.
Алкоголики с остекленевшими глазами проходят сквозь нас, мы проходим сквозь них. Душа Ельца еще не проснулась, еще не наполнилась слезой и ипохондрией.
Все еще прозрачно, словно обморок.
Глаз натыкается на табличку: Пузыреплодник калинолистный! И пузыреплодник калинолистый безжалостно протыкает глаз насквозь. Забыть его теперь вряд ли удастся, разве что – запомнить!
Кусты топорщатся, как нафабренные усы!
Ветер метет сиротливые листья пузыреплодника.
Весь мир сад и огород, брусчатка, словно шахматы.
А в глубине парка, в печально поэтических зарослях сирени – одинокий памятник. На табличке: Бунин!
Поставили его, видимо, недавно. И, наверное, скульптор готовил другое, а тут такой случай. В общем, памятник на Бунина похож, как пасынок на отчима. Хотя из-за черемуховых кудрей и особливо напыщенного пустырнеплодника и не поймешь, кто там на самом деле: Бунин – не Бунин? Фуражка, косоворотка, прямой прибор.
В лучшем случае – Есенин, в худшем – Высоцкий или кто там еще?
На груди - швы, следы того, что голову ему поменяли. Пухлые щеки пришлось убирать, и вместо щек две впадины. Прибор прямой, лакейский, как сказал бы Чехов. Можно было бы уточнить - Н.Е.Бунин!
Возможно, лик его еще не прояснившийся, не разгладившийся. Возможно, его терзают сомнения, как и Бунина во дни молодости. Все еще впереди. Кто его знает, куда кривая выведет? Он еще в перспективе. Не ясной и туманной, как и весь утренний, схваченный морозцем, город.
Черт его знает, куда выведет? Может и некуда
Это утренняя мантра, настоянная на пустырнеплоднике. Это – памятник деменции. Вспомнив имя, фантазия нарисует любой силуэт: Есенин, Пришвин.
Не Пришвин тоже не хажевал в этом парке. Возможно это даже не Розанов, который прогнал Пришвина с урока истории или географии как раз в Ельце.
Изгнанный Розановым Пришвин с урока по русской не литературе – вот кто это!
Памятник растерянный, смущенный.
И Елец тоже весь какой-то смущенный. Он еще цел, но, словно из последних сил.
Рухнувшая кровля колокольни Владимирской иконы Божией Матери - в Чёрной слободе.
В Черной слободе мир обрушился. Но службы идут.
Такого времени в русском нет: будущее в прошедшем. Но так бывает. Время, как ходики, уходит, пустые клеточки заполняются чем-то другим. И в этой временной непрерывности вроде бы движение, жизнь.
Елец весь в прошлом. В настоящем только милые, поющие скорбную молитву, руины.
В Ельце живет только прошлое.
Будущего нет.
Даже у руках у кружевницы в магазине «Елецкие кружева».
Испуганная в маске, она, словно парка, прядет нить судьбы. 8 часов в день. Почти без перерыва. Перерыв 10 минут. Можно съесть пирожок.
Ох, не простой Елец, очень не простой…
