Улыбался Гришка, а в глазах темнело… Катерина, Катюшка, – родная и любимая… И – бесконечно чужая, даже будто незнакомая: белое платье в чуть заметных серебристых снежинках… Непривычно высоко собранные тёмные волосы, и лишь одна прядь непослушно, по-девичьи беззаботно виднеется из-под фаты, спадает на Катюшкино плечо… а фата невесомыми крыльями подхватила Катюшу, – не достать…
Жених с дружком – серьёзные и строгие. А поселковые мужики незаметно переглядываются: бывает… В какой-то месяц поменялись местами жених с дружком. И, смотри, – ничего, поладили. Глубокомысленно вздыхали: случается!.. Жизнь.
А бабы после первого «горько!..» пригорюнились: кто ж в посёлке не знал, что Гришка с Катей со школы встречаются… И дождалась Катюшка своего солдата, а теперь вот – за свадебным столом – невеста другого… Жених, Серёга Степанов, будто рад и не рад. Бережно держит Катюшину ладошку в своей руке, а брови хмурятся.
Григорий – заботлив и нетороплив: на такого дружка можно положиться на свадьбе. Им с Серёгой хватало встретиться глазами, чтобы понять друг друга: на том краю стола явно не хватает бутыля с самогонкой… А автомеханика из гаража и бригадира Гришка незаметно по разным углам развёл: рановато для драки.
На невесту не смотрел… И Катерина, казалось, не спускала с мужа счастливых глаз. А потом… на неуловимый миг встретились всё же взглядами. Замер Гришка: а в глазах-то Катюшиных чуть приметная грусть колыхнулась… Невеста тут же отвернулась, рассмеялась… Потащила Сергея танцевать. Призывно рукой махала, – подружек приглашала.
Григорий не пил до сих пор, – так, приподнимал бокал: не полагается дружку. А сейчас тяжело опустился за стол, пятернёй взъерошил густые волосы. Подсел бригадир, Володька Левашов. Размахивал руками, громко возмущался:
- Я ж ему говорю!.. А он!.. Безголовый… а – туда же!
Григорий угрюмо, исподлобья, взглянул:
- Наливай!
Володька вмиг забыл про автомеханика Тольку Хуторного, с готовностью поискал глазами ближайший бутыль самогона:
- Гришка!.. – Мотнул головой: – Уважаю! Даавай! Ну, – за Катьку… твою… – Осёкся, неудачно поправился: – нашу… за Катьку… Серёгину, за Сергея, – чтоб жили долго и… счастливо…
Потом Толька и Володька сидели в обнимку, деловито о чём-то рассуждали, согласно кивали, – по-видимому, страшно довольные друг другом… Григорий пил один. Одну за другой, – не закусывал. Ждал, когда закачают тёплые, лёгкие волны: самогонка у деда Василия Коршикова на всю округу славилась вот этой своей желанной лёгкостью… умела счастливо поднять над землёй, – без последующей тяжести… А Гришка не пьянел. Поднялся, встряхнул упавшего лицом в салат из помидоров и огурцов Тольку Хуторного… Володька Левашов безмятежно спал на Толькином плече.
Григорий вышел из-за стола: ого!.. что ж так зашатало-то… Дедова самогонка уверенно напомнила, что всё же она хороша… Гришка поднял голову… и натолкнулся на такой счастливый… испуганный и – одновременно – смелый взгляд… На него смотрела девчонка. Гришка силился припомнить: чья такая-то?.. И куда ж ты… ко мне-то, – со своими кудряшками светлыми… с губами чуть вздрагивающими, с густой просинью в серых глазах… А девчонка шла к нему. Справилась с робостью, положила ладошки ему на плечи:
- Потанцуем, Гриша? Свадьба же!
Григорий облегчённо вздохнул: Любаша!.. В Говорухе Гришкин крёстный живёт… так соседка его. С удивлением присмотрелся к девчонке: когда ж ты вырасти-то успела… В армию уходил – совсем девчонкой была. Босоногой в степь за телёнком бегала, колечки светлые подпрыгивали по спине, худые коленки мелькали из-под выгоревшего короткого платья. Григорий обнимал её талию, сквозь громкую музыку расслышал прерывистый вздох:
- А я ждала… что пригласишь.
Гришка нахмурился:
- Уроки сделала?
Любашины ресницы обиженно затрепетали:
-Грииш!.. Я на фельдшера поступила в этом году… Учусь вот.
Стеснялась… а тянулась вся к Гришке. Он даже грудь её почувствовал… И что-то вдруг вспыхнуло в нём. Но он тут же отмахнулся: последнюю рюмку самогонки дедовой всё же не надо было пить…
А после танца Любаша протянула ладошку. В ладошке – яблоки. Любаша улыбнулась:
- Дикие. Сладкие-сладкие, Гриш! Знаешь яблоню, что над Луганкой? Их поздней осенью собирать надо, вот как сейчас. – И – совсем осмелела : – Хочешь, сходим туда?
А у Гришки земля качалась под ногами… Он уже не понимал, от чего: то ли от неожиданной сладости диких яблок, то ли от светлых Любашиных кудряшек… или всё же от того, что лишнюю рюмку выпил… Гришка незаметно вздохнул: нет, Любаня… Тебе вон… с Мишкой Заречным к яблоне-то… а не со мной. И тут снова встретился с Катиными глазами… Она смотрела на Гришку через Серёгино плечо… Григорий оторопел от вдруг ставшей бесстрашно откровенной грусти в её глазах… а потом как-то весело разозлился: чего уж так-то, Катюш! Что ж грустить-то теперь, – свадьба!
Уверенно взял Любашину руку, обнял девчонку:
- Ну… пойдём, посмотрим, что там за яблоня.
Когда выходили из-под свадебного навеса, оглянулся. Катя смотрела им вслед.
И Гришка видел перед собой её глаза… И от грусти её разрывалось сердце, и во всём чувствовал Григорий безысходную горечь. Любаша потянулась к ветке, сорвала несколько яблочек. Григорию хотелось заглушить эту горечь, но сквозь осеннюю сладость диких яблок всё равно ощущал горький привкус. Резко и властно притянул к себе Любашу, нашёл её губы, – прямо на полуслове прервал её… А Любашины губы – тоже с едва уловимым привкусом горечи…
Сбросил куртку на траву… Взял Любашу на руки:
- Не боишься?
Люба спрятала лицо у него на груди. Листьями светилась в темноте над Луганкой дикая яблоня…Чуть слышные Любашины слова были похожи н шелест тихо падающих багряно-золотистых яблоневых листьев:
- Гриишенька… люблю тебя… Ещё с пятого класса… А ты Катерине воронцы привозил. – Стыдливо подняла глаза: – Сколько я плакала тогда… И в армию ты уходил, – плакала…
Горечью листьев пахла свежесть с Луганки… А Любаша изгибалась в Гришкиных руках, слёзы катились:
- Ой, больно как, Гришенька…
Потом он кутал её в свою куртку, а она дрожала, – от холода ли…
После свадьбы с Сергеем почти не разговаривали: Серёга хмурился… А виноватым почему-то чувствовал себя Гришка: будто не Серёга на днях женился на его невесте, а он, Григорий, виноват, что Катя смотрела им с Любашей вслед… и через край из глаз её лилась печаль, которой совсем не место на свадьбе…
До морозов надо было успеть со вспашкой, – чтобы оставить вспаханную землю зимовать. Григорию очень нравилось мягкое, ласковое слово, которым называют, как зимует вспаханная с осени земля: зябнет… Отсюда – и зябь…
Темнеет совсем рано. А Григорий после пахоты не домой, в Замостье, пошёл, а в Говоруху направился. Потоптался у дома Логвиновых, решительно открыл калитку. Отец Любашин, агроном, возился в гараже с машиной. Выглянул:
- Ко мне, Григорий? – Вышел, протянул руку: – Допахали с Сергеем на той стороне?
Григорий кивнул. Закурили. Андрей Михайлович улыбнулся:
- На Луганке сегодня ледок позванивал, – успели, значит. Ты ко мне чего? Насчёт ремонта?
Григорий затянулся.
- Поговорить бы… С Анной Васильевной… с Вами.
В глазах у Логвинова мелькнуло недоумение:
- Ну… в дом давай, Анна как раз на стол собирает.
Анна Васильевна приветливо кивнула, хотя во взгляде тоже удивление.
- Анюта, налей нам. Там оставалось чуток, – как раз за окончание пахоты.
Выпили. Анна Васильевна подвинула солёные помидоры, разложила по тарелкам дымящуюся картошку, колечки поджаренной домашней колбасы:
- Закусывайте! Гриша, не стесняйся, – ты же с поля.
После второй Андрей Михайлович напомнил:
- Так разговор-то о чём, Григорий?
Гришка отважился, – огорошил отца с матерью:
- К свадьбе готовьтесь. Мы с Любашей… Женюсь я на ней.
Мать застыла… А батя прищурился:
- А она, Любка-то, знает об этом?
Григорий не отвёл взгляд:
- Знает. И откладывать нам нечего.
Логвинов склонил голову к плечу:
- Беременна, что ли?
Мать всплеснула руками:
- Что говоришь такое, Андрей!.. Любаша только на первый курс поступила!
Григорий коротко взглянул на мать:
- Может, и беременна.
Мать растерянно посмотрела на Андрея Михайловича, на Гришку:
- Да как же это!.. Девчонка же… только из школы…
Уронила голову на стол, заплакала.
Продолжение следует…
Начало Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»
