- Да положи ты её в кровать! Что ты день и ночь держишь её на руках! Дома она тебе ничего сделать не даст, узнаешь тогда! – ворчливая акушерка Лидия Марковна хотела взять из Любашиных рук девочку.
Любаша покачала головой:
- Она спит. Ей со мной лучше.
Малютка на секунду открыла тёмные глазки, серьёзно посмотрела на Любашу. Люба склонилась над дочерью, тихонько убаюкивала девочку.
Лидия Марковна пожала плечами, вышла.
Любаша любовалась дочерью: не только глаза Гришкины. Волосики тёмные… Улыбнулась: губки – будто срисованные с Гришиных…
А встречать Любашу с дочкой пришла одна свекровь. Григорий с отцом – третий день на позициях. Луганск беспрерывно обстреливался танками, САУ, миномётами – из посёлка Металлист, из района аэропорта. А над Краснодоном небо озарялось неправдоподобно белыми вспышками. Любаша ещё не осознала, что началась война: последние дни перед родами она каждую минуту прислушивалась к самой счастливой, сокровенной тайне, – когда вдруг крошечная Гришкина девочка осторожно плескалась ручками у неё под сердцем… Что-то происходило в мире, – и уже здесь, совсем рядом, в степи за Луганкой, рвались снаряды, надвигалась на Замостье дымовая гарь… Мужики собирались по вечерам у спуска к речке, хмуро курили: тут уборка в разгаре, а, скорее всего, придётся воевать. Надеялись, – недолго. Рассказывали, что шахтёры с ближней шахты сменами уходят в ополчение, – в забой спускались лишь несколько бригад, чтобы не остановилась шахта.
Какой-то невидимый барьер спасал Любашу в эти дни: нашлись силы, чтобы возвести этот барьер, отодвинуть пахнущую незнакомой гарью действительность, – потому что надо было родить Григорию дочку. А потом роды, – ночь, день, и ещё одна ночь показались бесконечностью никогда неиспытанной боли. А когда увидела малютку, – устало прикрыла глаза: да хоть сто… тысячу таких бесконечных дней и ночей, только бы свершилось это счастье, лишь бы появилась на свет крошечная девочка с Гришиными глазами и губками…
Мать что-то ласково говорила… хотела взять малышку из Любиных рук, а Любаша вдруг застыла, крепче прижала к себе дочку. Куда-то неотрывно смотрела. Мать оглянулась: к роддому бежал Григорий. В запылённой полевой форме, – а Любаша привыкла видеть его в промасленных брюках и футболке, – но сейчас она узнала бы, отличила его среди тысячи таких же парней в полевой форме… И теперь она шагнула Гришке навстречу, – ему и тому, что рвалось в степи за Луганкой, пахло дымом и гарью. Словно Гришкина полевая форма, прожжённая на левом рукаве, безмолвно и сурово рассказала ей о том, что в Луганске – война…
Григорий взял дочку. Бережно приподнял кружевной уголок одеяльца, виновато взглянул на Любашу: застыдился своих почерневших, пропахших дымом ладоней… Перехватило дыхание, – малютка открыла глазки, внимательно смотрела на отца. Григорий склонился над её серьёзным личиком и вдруг расслышал, как бьётся крошечное сердечко. Он говорил какие-то ласковые слова, – каких никогда и никому не говорил, и даже не догадывался, что он знает и умеет говорить такие слова.
Григорию посигналили, – командир предупредил, что у него есть минут десять, не больше: надо было заехать в Зимогорье и возвращаться на позиции под аэропорт. Гришка обнял Любашу, стеснительно взглянул на мать. А мать смотрела с таким простым и ласковым пониманием, что сквозь стеснительность в Гришкиных карих глазах плеснулась благодарность. И уже на ходу он оглянулся:
- Анютой… Анной запишите.
Мать кивнула: имя славное. И к отчеству подходит,– Григорьевна.
Любаша перевела дыхание: Анной назвал Григорий дочку, – не Катериной…
А через два дня, вечером, – они с матерью только что искупали малышку, – Любаша кормила Анютку, улыбалась: не только глазами похожа дочка на Григория… Характер тоже его, Гришкин, – совсем кроха, а так уверенно и смело сосёт грудь.
- Мам, я завтра с утра – в медпункт.
Мать замерла от Любашиных слов. А Люба пояснила:
- Нельзя, чтобы сейчас медпункт закрыт был. Я же одна здесь. А гремит уже под Зимогорьем. Сабовку обстреливают, слышно же.
Мать всплеснула руками:
- И что говоришь такое!.. Демичевы, Настя с малыми, на днях уезжают под Ростов. С ними поедешь, – у меня там брат двоюродный.
Люба уложила дочку в кроватку.
- Мам, я Гришу не оставлю.
Мать горько усмехнулась: больше, чем война, – Катерина Степанова. Как оставишь!..
Прижала к себе Любашу:
- Не до Катерины сейчас Гришке. А я присмотрю, если что…
Любаша молча покачала головой.
И стыдно было, что мать так поняла её тревогу, – про Катерину Люба и самой себе не признавалась, – и хотелось слова найти, ласковые и добрые, чтобы догадалась мать про её благодарность.
С Катериной увиделись в тот же вечер, когда с матерью и малышкой вернулись домой из роддома. Катя с детьми тоже жила сейчас у родителей, а Родионовы и Остаповы соседи – огороды вон без межи почти, сколько жили, – и так знали, где чья капуста и помидоры. Любаша выбежала к колодцу. Ещё не стемнело. Катя провожала подругу, учительницу Ирину Витальевну. Любе показалось, что Катерина специально заговорила громче, – рассказывала подруге, что вчера вернулась из Луганска: ездила мужа проведать… ну, и других ополченцев. Ирина что-то ответила Кате, Люба не расслышала. Катерина вызывающе засмеялась:
- Неет, Ир!.. Война войной… а любовь – любовью.
… Так и шла эта война – с тем, что надо было пахать землю под озимые… и ополченцы возвращались с позиций на пару-тройку дней, потому что – война войной, а пшеницу сеять надо… Шла, как и положено любой войне, – с любовью и разлукой… И разрешала война, – своенравно и безжалостно разрешала, – любви тайной вдруг стать открытой…
Серёгино бесстрашие злило: не мальчишка давно, чтобы вот так, безоглядно. А Сергей усмехнулся:
- Зря, Гришка, переживаешь за меня. У меня пацанов двое. И со мной ничего не случится, увидишь.
А каратели стреляли по полям, по тракторам. По шахтам, – чтобы оставить здесь, в степи, выжженную и безжизненную пустыню. А в короткое затишье снова не верилось в войну. Разбитые дома казались сном. А осень, видно, решила: война войной… И тихо кружила пожелтевшие яблоневые листья над Луганкой, любовалась собой, – склонялась над потемневшей водой.
Пахали урывками: неделю – на позициях, день-другой – дома. Гражданская война не признаёт никакого расписания, – в этом её сумасбродная, страшная непредсказуемость. Вдруг позволит и свадьбу сыграть, – чтобы не забыли люди, что такое надежда… И тут же разорвёт тишину миномётными обстрелами посёлков.
Катерина каждый день после уроков приходила на берег Луганки, к дикой яблоне. От Сергея почти не таилась: случалось, плакала, когда Гришка так и не приходил на берег. В поле Сергей искал Гришкин взгляд, старался понять, – надолго ли его неожиданная твёрдость: после работы Григорий спешил домой. Помогал Любаше купать маленькую, тихонько убаюкивал Анютку на руках, сам укладывал дочку в кроватку…
Жалеть было о чём: разбиты ремонтные мастерские, домов – целая улица! – как и не было… Среди яркой зелени озими – воронки от мин… А Григорий жалел, что так и не купил Любаше то колечко, что присмотрел незадолго до родов в ювелирном магазине в Луганске. Ночью целовал Любашины пальчики и прямо горевал, – вспоминал тоненькое ажурное колечко, что так надо было надеть на Любашин пальчик, – за доченьку, за Анютку… Отчаянно утешал себя: не навеки война! И сына ещё надо…
Случилось так, что Сергей работал на восстановлении мастерских: война войной, а комбайны ремонтировать надо… Теперь уже видно было, что ожидания не сбываются, и завтра … и послезавтра, и через месяц здесь будут греметь выстрелы. А в затишья надо было пахать и сеять, спускаться в шахту. Так своевольно здесь распоряжалась взбалмошная гражданская война, – чтобы и комбайн, и танк… взрыв и тишина, любовь и разлука – рядом…
Григорий остановил трактор, спрыгнул на землю. Там, на берегу Луганки, за яблоней, – криница… Спускался по заросшей тропинке, а сердце вдруг забилось: как-то неумолимо отодвинула война за эти дни всё, что волновало недозволенным счастьем… решила сама, что прошлое надо оставить в прошлом. Это война так решила… А Катерина поднималась навстречу Григорию, не сводила с него счастливых глаз, – будто и не было войны.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»
