Часть 1-я здесь:
Часть 2-я здесь:
Часть 3-я здесь:
Часть 4-я здесь:
Часть 5-я здесь:
***
Свободного времени у Славки в училище почти не оставалось. Полчаса между обедом и самостоятельной подготовкой уроков — с пяти до полшестого вечера. Написать письмо в это время было нереально. Курсанты галдели, шатались туда-сюда, а кое-кто норовил заглянуть через плечо: что такое он там пишет? Было ещё время вечером, перед отбоем, причём целый час — с 20:50 до 21:50. В распорядке дня про этот час было написано так: «Время для личных потребностей. Встреча с посетителями. Просмотр информационной программы “Время”». Мама работала допоздна, бабушка Зина вечерами занималась Славкиными младшими братьями Валькой и Игорьком, так что посещать Славку было некому. Зато в воскресенье у него увольнительная, весь день он проводил дома. Раньше ему даже в голову не приходило, что он будет так скучать по братьям.
Как только Славка появлялся на пороге бабушкиной квартиры, начинался шум и гвалт. Упитанный Валька тяжёлой гроздью повисал на Славке с одной стороны, Игорёк — с другой.
Валька кричал:
— Чур, я первый мерить бескозырку!
— Нет, я, — обижался Игорёк. — Ты уже в прошлый раз был первый.
Славка разрешал спор, моментально водрузив бескозырку на голову Игорька:
— Валёк, где справедливость? Подожди, сначала Игорёха!
Глаза Игорька счастливо блестели. Оба близнеца не отходили от Славки.
— Ребятки, дайте же Славе снять куртку! — призывала бабушка Зина, у вас же ещё весь день впереди!
— Бабушка, разве это много? Весь день — это совсем-совсем мало, скажи, Игорёха? — отвечал Валька.
Покладистый Игорёк неизменно подтверждал:
— Конечно, бабушка. Всего один день. Это так мало.
— Бабушка, вообще-то, это не куртка, а бушлат, я тебе ещё в прошлый раз говорил, — заметил Славка.
— Ох, точно! Говорил! Это я, голова садовая, забыла! Какой же ты красавец в этой форме! Настоящий морской офицер, — любуясь Славкой, бабушка обняла его и поцеловала.
После завтрака мальчишки не отходили от Славки ни на минуту: Вальке срочно требовалось нарисовать крокодила, а Игорьку — лошадь. Как только Славка выполнял одну просьбу, тут же возникала вторая, третья, четвёртая. За увольнительную он должен был научить их драться, чтобы во дворе не обижали мальчишки, рассказать историю про пиратов, объяснить, как забивать гвозди, не повредив при этом пальцы, и ещё им позарез нужно было получить ответы на вопросы. И Славка отвечал, почему верблюд плюётся, а медведь нет, почему у человека уши не падают, есть ли у комара сердце и почему, если по тополю никто не топает, он всё равно тополем называется.
Но когда наступал вечер, самым желанным делом для младших братьев оставался просмотр диафильмов. Фильмоскоп и битком набитую коробку с пластмассовыми баночками, в которых хранились диафильмы, они привезли с собой из Приморья. Смотреть диафильмы мальчишки не уставали. Раз за разом просили показать им полюбившиеся плёнки, хотя знали текст, который читал Славка, наизусть.
Вот и в этот вечер, когда Славка показал им подряд целых четыре диафильма, братья начали выпрашивать ещё один, «самый последний». Но Славка был непреклонен. Он прекрасно знал, что за «самым последним» будет «самый-самый последний», а потом «самый-пресамый последний», поэтому он строго сказал Вальке и Игорьку, чтобы они убрали фильмоскоп в коробку и разложили диафильмы по коробочкам, и предупредил их, чтобы не входили в комнату, потому что у него там важное дело.
Ничего более важного нет в Славкиной жизни. Пусть Люся не отвечает на письма, он всё равно будет ей писать. Может, это почта плохо работает? Он отправил уже восемь писем. Скоро середина октября, а последнее письмо, в котором Люся забыла написать свой номер телефона, пришло в конце августа. Сейчас нет никакого смысла писать на адрес её хабаровской бабушки Зои, ведь давно начался учебный год, значит, Люся живёт дома и ходит в школу. Он и пишет на её домашний адрес. Сколько писем уже отправил! Что могло случиться? Почему она не отвечает? Как интересно было бы узнать, что нового произошло в её жизни!
Слава вырвал двойной листок из тетради в клеточку, написал посередине: «Здравствуй, Люся!». Подумал, надписал сверху: дорогая. Получилось: «Здравствуй, дорогая Люся!» Сочинять письма было для Славки огромным мучением. Так много слов ему хотелось ей сказать. Но писать всё это на бумаге было сущей мукой. Фразы выходили натянутыми, не похожими на мысли в его голове. «Не могу понять, почему ты не отвечаешь на мои письма», — написал Славка и задумался. Непонятно, как дальше писать. Если она получила все восемь последних писем и не ответила, — это одно дело. А если не получила? Он подумал, вырвал из тетради чистый лист и написал: «Здравствуй, Люся! Я не могу понять, читала ли ты мои письма, которых я отправил уже восемь. Поэтому прошу: напиши мне, если ты не хочешь со мной больше переписываться и вообще знать меня. Меня эта неизвестность мучает. Я тебя…» Славка задумался, вскочил, прибежал на кухню, где мама жарила котлеты, выкрикнул с порога:
— Мам, как пишется «по-прежнему»: через чёрточку или нет?
Мама улыбнулась:
— Конечно, только чёрточка называется дефисом. Через дефис пишется. Молодец, что помнишь!
Славка уселся за стол, продолжил: «…по-прежнему люблю» и поставил восклицательный знак. Засомневался, может, не стоило восклицательный? Вдруг она обо мне уже забыла, а я весь такой… восторженный. А и пусть! Пусть Люся знает, что я её люблю, что ничего не изменилось за это время в моём отношении к ней.
Тихонько скрипнула дверь, и в проёме появилась мама. Она подошла к столу, а Славка непонятно зачем прикрыл письмо руками.
— Люсе пишешь, сынок?
— Да, — Славка слегка покраснел. — Не доходят мои письма.
— Эх, — мама вздохнула, обняла сына за плечи. — Всё бывает. Почта плохо работает. Знаешь, бывают случаи, когда письмо на сортировке завалится куда-нибудь за стол, его найдут через три месяца и отправят адресату. Адресат уже не ждёт, а письмо приходит. Вот как бывает.
— Мам, я понимаю, но я отправил целых восемь писем, а ни одного ответа не получил. То есть я получал летом, когда Люся была у бабушки на каникулах в Хабаровске. Она оттуда писала, и я ей отвечал на тот адрес. А теперь на её домашний адрес послал целых восемь писем. Неужели они все куда-нибудь завалились?
— Не расстраивайся, сынок. Всё выяснится рано или поздно. Не думаешь же ты, что существует чей-то злой умысел? А? Или думаешь? Есть у вас враги? У тебя или у Люси?
Славка вдруг вспомнил злое лицо Островской, её взгляд, каждый раз прошивающий насквозь их с Люсей.
— Не знаю, мам. Как я могу на кого-то думать? Там есть девочка, Островская, в Люсином классе. Она приревновала Люсю к своему парню. А он Люсе был совсем не нужен. Но Островская не верила. Она ненавидела нас обоих с Люсей. Не знаю, что там сейчас происходит.
— Вот как? А этот парень… Ну, парень Островской, с ней так и дружит?
— Нет, Люся мне летом писала, что он с девочкой из параллельного класса встречается.
— Ну, так значит, Островская к исчезновению писем вряд ли имеет отношение. Люся же не виновата, что он к другой девочке перебежал.
— Это ты так думаешь, мам. Потому что ты нормальный человек. А что в голове у Островской, нам никогда не узнать.
— Ой, Слава, что я вспомнила, — мама засмеялась. — Я тебе сейчас расскажу один случай. Когда я училась в школе, переписывалась с одной девочкой из Болгарии. И тоже как-то написала ей три письма, а ответа нет. Я сильно расстроилась. Всё ходила и думала про это. Неприятно всё-таки, когда на письма не отвечают.
— И что? — нетерпеливо спросил Славка.
— Однажды моя мама, твоя бабушка Зина, значит, заметила, что я хожу хмурая из-за этих писем, и говорит: «А хочешь, я тебе одно заклинание скажу? Перед тем как опустить письмо в почтовый ящик, надо проделать кое-что и проговорить заклинание. Тогда точно на это письмо ответ получишь». Знаешь, я тоже сначала не поверила. А потом думаю, какая разница? Почему бы не попробовать? Об этом всё равно никто не узнает.
— И что потом? — заинтересованно спросил Славка. — Испробовала ты это заклинание? Помогло?
— Конечно! Через две недели пришёл ответ. Оказалось, что эта девочка, Цветаной её звали, лежала в больнице. И как только выписалась, сразу мне ответила.
Мама снова улыбнулась, взъерошила Славкины волосы, спросила:
— Так что? Сказать тебе заклинание?
— Мам, ну это наверняка просто совпадение. Как можно в такое верить? Тем более мужчине?
— Мужчина ты мой! — мама наклонилась и поцеловала его в макушку. — А давай так сделаем: я тебе расскажу, а ты потом сам решишь, пробовать или нет, хорошо?
Славка кивнул. И тогда мама, понизив голос почти до шёпота, произнесла:
— Лети, лети, письмецо, на далёкое крыльцо, через реки и моря, прямо Люсе в руки, передай ей мой привет и скажи, что жду ответ!
Славка улыбнулся, шевеля губами, как будто повторял про себя это странное заклинание.
— Не смейся! Это работает! — сказала мама. — Только это ещё не всё.
Она наклонилась к самому Славкиному уху и прошептала несколько слов.
— Мам, ну что за детский сад? Кто в это поверит?
— А ты не говори зря. Попробуй — потом сам узнаешь.
Мама пошла к двери, а на пороге сказала:
— Слава, я ведь приходила, чтобы позвать тебя ужинать! Запечатывай конверт и приходи. Через пять минут, не позже. Бабушка режет хлеб.
За ужином мама спросила, не забыли ли дети, какой праздник будет у них в следующее воскресенье.
— Я знаю, — важно сказал Валька. — К нам Слава придёт опять. Его отпустит дядя начальник.
— А ты как думаешь, Игорёк? — повернулась мама ко второму близнецу.
— Мамочка, я думаю, как Валя.
Славка молча улыбался. Он прекрасно знал, что в следующее воскресенье у него день рождения.
Наутро, проходя мимо почтового отделения, Славка остановился у синего ящика с надписью «Почта» с выпуклым жёлтым гербом, вынул из внутреннего кармана бушлата конверт и, оглянувшись, чтобы никто не застал за этим колдовским занятием, стал быстро делать рукой с конвертом волнообразные движения, приговаривая при этом: «Лети, лети, письмецо, на далёкое крыльцо, через реки и моря, прямо Люсе в руки, передай ей мой привет и скажи, что жду ответ!» Когда обряд был совершён, Славка снова оглянулся по сторонам и быстро опустил письмо в почтовый ящик.
***
Прошла неделя с тех пор, как Люся вернула одноклассникам комсомольские билеты. И вот однажды перед первым уроком к ней подошла Света Пискунова, первая в классе ябеда, и во весь голос сказала:
— Люся, а когда ты мне вернёшь мой комсомольский билет?
— Что? — Люся похолодела. — Я ведь тебе отдавала. Я всем раздала. Сразу же, на следующий день!
— Ничего не знаю. Мне ты не отдала.
— Да этого быть не может! — воскликнула Люся, и щёки её запылали от несправедливого обвинения. — А почему ты молчала неделю? Только сейчас вспомнила?
— Я не знаю, может такое быть или не может, но билет ты мне не вернула. Поищи у себя хорошенько. Как-то мне совсем не хочется, чтобы меня разбирали на комсомольском собрании за то, что я билет потеряла. Так и знай, если меня начнут разбирать за это, я молчать не буду.
— Ну и ну! — прокричал откуда ни возьмись появившийся Пашка Яковлев, потрясая чёрной шевелюрой. — А ведь я предупреждал! Я спрашивал: законно ты у нас берёшь билеты или нет! Как чувствовал! Хорошо ещё, что ты не мой билет потеряла. Эх ты! Петрова! А ещё, называется, ответственный человек, в оргсектор выбрали. Ну и ну!
Люся втянула голову в плечи, готовая расплакаться.
— Что ты раскудахтался, как курица? — возмутилась Варя Кульбицкая, откинув на спину рыжую косу. — Люся никогда ничего не теряла!
— Раньше не теряла, а сейчас потеряла! — взвизгнула Пискунова.
Люся сидела за партой, съёжившись, а вокруг уже собиралась толпа. Надо, наверное, спросить каждого, кто видел, как она отдавала этой противной Пискунихе её потрёпанный билет.
Но ничего спросить она не успела. Прозвенел звонок, в класс вошла Инесса Викторовна, и начался урок истории. Люся не слышала, что происходило в классе. Хорошо, что её не вызвали отвечать. К уроку она была готова и историю любила, как и литературу. Но не могла отвлечься от мыслей об утерянном билете. Пискунова так неистово требовала, так кричала, обвиняя её в безалаберности, что Люся уже стала сомневаться: а вдруг она и вправду потеряла чужой комсомольский билет? За это можно и из комсомола вылететь. А чем это грозит, Люся отлично понимала. До поступления в институт остаётся два с половиной года. А при поступлении сразу обратят внимание, что она не комсомолка. И ещё десять раз подумает приёмная комиссия, нужна ли им в институте несознательная девушка, потерявшая чужой комсомольский билет. Оставалась всё-таки надежда, что злосчастный билет завалился под стол и она его не заметила. Хотя надежда эта была крохотная. Не слепая же Люся, в самом деле!
Инесса Викторовна уже закончила опрос и начала рассказывать новую тему. До Люсиных ушей долетали отдельные фразы, но существовала она теперь, как в параллельной реальности.
— Перешагнув через трупы казнённых декабристов, на престол вступил третий сын Павла I, Николай I, которого в народе прозвали Николаем Палкиным, — эмоционально рассказывала Инесса Викторовна. — Идеалом общественного устройства для Николая I была казарма. Он стремился всю страну превратить в огромную казарму и заставить её беспрекословно подчиняться любым, даже самым нелепым распоряжениям правительства.
На задней парте шушукался с соседом Пашка Яковлев.
— Повтори, Яковлев, что я сейчас сказала! — обратилась к нему учительница.
Яковлев встал, опершись на парту, почесал макушку, помычал себе под нос нечто неразборчивое, видимо, надеясь, что его сейчас посадят на место, но Инесса Викторовна грозно сказала:
— Я жду, Павел.
В классе установилась насторожённая тишина, а потом послышался голос Яковлева:
— Ну, это. Николай Первый перешагнул через трупы казнённых декабристов.
— Так, и что дальше?
— А потом захотел их заставить беспрекословно подчиняться, — пробубнил Яковлев.
— Яковлев! Что ты несёшь? — вскричала разъярённая Инесса Викторовна. — Кого он хотел заставить подчиняться? Казнённых декабристов? Ты в своём уме?
В классе послышались сдержанные смешки.
— Ничего смешного! — прогремел голос учительницы. — Яковлев, дневник на стол, будь любезен!
Лохматый Яковлев долго возился в портфеле, потом выудил оттуда дневник и хмуро понёс на учительский стол.
Бэшники готовы были взорваться от хохота, но сдерживались: понимали, что с Инессой в данной ситуации шутки плохи.
Ира тоже давилась от беззвучного смеха, прикрывая рот рукой. Только Люся Петрова не смеялась.
— И только один сознательный человек из класса понимает, что ничего смешного не сказал ваш товарищ, — выразительно произнесла Инесса Викторовна и посмотрела на Люсю.
Все, как по команде, обернулись в Люсину сторону. Знала бы учительница, почему Люся не хихикает вместе со всеми! Пискунова-то хорошо знает. Вон как ехидно сощурила глаза. Ничего, быстрее бы до дома добраться. Там она перевернёт вверх дном всю свою комнату (оттуда она комсомольские билеты никуда не выносила). И если пропажа найдётся, она завтра же вернёт билет Пискуновой, чтобы поскорее забыть об этой неприятности. Но как такое могло случиться? Хотя… И не такое случается. Письма теряются на почте.
Она уже почти привыкла, что писем от Славки нет, но каждый раз с замиранием сердца заглядывала сквозь отверстия почтового ящика. Правильно говорят, что надежда умирает последней. В этот день Люся очень спешила домой, чтобы найти злосчастный комсомольский билет Пискунихи. Но всё же привычно замедлила шаг около почтовых ящиков. Пусто. Одна газета «Тихоокеанский комсомолец». Она небольшого формата, даже через круглые дырочки видно, что внутри газеты нет никакого конверта.
Бегом преодолев два лестничных пролёта, Люся швырнула портфель в угол, наскоро сняла сапоги и, оставив куртку на тумбочке в прихожей, не переодевшись и не пообедав, стала искать комсомольский билет. Уже с порога комнаты было ясно, что на видном месте билета нет. Не могла же она за неделю его ни разу не заметить! Она стала по листочку перебирать содержимое ящиков письменного стола, вывалив на пол тетради, контурные карты, коробки с карандашами и прочей мелочью. Билета нигде не было. Не иголка же он, в конце концов! Чуть не плача, она легла на диван и бессмысленным взглядом уставилась в потолок. Непонятно, где ещё можно искать. Наверное, она всё-таки отдала этой Светке её билет, а та сама его потеряла, и теперь не придумала ничего лучше, как свалить всё на Люсю. Но даже если это так, как заставить её во всём признаться? Это не в Люсиных силах.
Есть не хотелось. Ничего не хотелось. Люся переоделась в домашний халат и села за уроки, но мысли были далеко. Она вывела ровным почерком в тетради по русскому языку: «Девятнадцатое октября. Домашняя работа» и только тогда подумала, что послезавтра двадцать первое число — день рождения Славки. Теперь уже поздно поздравлять его. Письмо дойдёт только через неделю. Да и вообще странно вспоминать, какой сюрприз она ему готовила на день рождения. Если он ей не пишет два месяца и совсем о ней забыл, смешно было бы сейчас отправлять ему самодельную объёмную открытку, на которую она потратила два сентябрьских воскресенья. Но почему бы не написать честно, что он не хочет с ней переписываться? Она бы ничего не ждала. Нет, всё-таки это несправедливо — так к ней относиться. Может, она ошиблась в Славке? Люся вдруг вспомнила его лицо, когда они в последний раз перед его отъездом разговаривали, и сразу же отогнала эту мысль. Не может такой человек, как Славка, обманывать её. Значит, что-то случилось. Хуже всего — неизвестность. Если бы знать, почему он не пишет! Она бы тогда сама писала ему каждый день до тех пор, пока бы он не ответил. Не зная настоящей причины его молчания, Люся из гордости не может писать ему первая. Как же тяжело на сердце… А тут ещё эта Пискунова со своими обвинениями!
Люся вздохнула и стала, не вникая в смысл, переписывать из учебника упражнение в тетрадь.
Вернулась с работы мама, заглянула в комнату:
— Привет, ребёнок!
— Привет, — тихо ответила Люся.
— Чем ребёнок опечален? Что случилось?
— Да так.
Мама прошла в ванную, включила воду. Руки моет. Потом пошла на кухню. Сейчас спросит, почему не обедала.
— Я не поняла, — раздалось за спиной Люси, — для кого я готовлю, стараюсь? Ты почему не обедала?
— Мам, мне не хочется.
— А ну-ка, рассказывай, — мама подошла к Люсе, заглянула в глаза.
И тут, сама от себя не ожидая, Люся расплакалась.
— Ну, Люсечка, девочка, что случилось? Расскажи. Что за трагедия? Славка так и не прислал письма? Пришлёт! Мало ли что бывает! Обязательно пришлёт.
— Нет, мам. Славка тут ни при чём.
— А что же тогда? — удивилась мама. — Что-то в школе стряслось? Иди-ка сюда, садись, — и она, потянув Люсю за собой, села на край дивана.
Люся уселась рядом. Мама обняла её за плечи, прижала к себе её лицо, мокрое от слёз. Люся почувствовала, что от её рук пахнет фиалковым мылом. Теперь мама не настаивала, а только гладила её по голове, как совсем маленькую гладила в детстве. И тогда Люся рассказала всё. Мама молча слушала, потом сказала:
— Дочь, если знаешь, что права, никогда не оправдывайся.
— Мам, ну я даже доказать не могу, что права. Я пыталась спрашивать сегодня после уроков, кто видел, как я отдавала Пискуновой билет. Никто не видел. Как назло.
— Ой, да это всегда так. Ты одноклассников не вини. Тогда ведь никто не знал, что нужно запомнить этот момент. Вот если бы они знали, что случится через неделю, в чём тебя обвинит эта Светка, тогда, конечно, нашёлся бы свидетель, и не один. Понимаешь? В жизни всегда так бывает. Мы ведь не ясновидящие, чтобы наперёд всё знать.
— Да я никого не виню, мам. Только себя. Зачем я притащила домой эти чёртовы билеты? Надо было сидеть в школе до последнего, пока все штампы не проставлю. Но так хотелось есть в тот день. Я и пошла домой с ними.
— Пойдём, вместе поужинаем и пообедаем заодно. Папа сегодня придёт поздно. А на сытый желудок, может, мысли умные придут. Пошли-пошли, — и она взяла Люсю за руку и повела за собой на кухню.
После ужина Люся ещё раз, уже вместе с мамой, перетряхнула всё содержимое письменного стола, заглянула даже под диван и за письменный стол.
— Знаешь, что, Люсь, я уверена, что ты не теряла этого билета. Ну куда он мог деться из твоей комнаты? Мы с папой сюда вообще почти не заходим и уж точно ничего без спроса здесь не берём.
Раздался звонок в дверь.
— А вот и папа! Лёгок на помине! — улыбнулась мама и пошла открывать дверь.
— Что это дамы такие хмурые? А кое-кто ещё и зарёванный?
Люся ничего не сказала, снова села за алгебру. Краем уха она слышала, как мама вкратце рассказывала папе на кухне про пропажу. После ужина папа дважды стукнул в дверь Люсиной комнаты:
— Можно? Ты ещё уроками занята?
— Нет, уже всё сделала. Осталось портфель собрать.
— Тогда садись и слушай меня внимательно.
Люся села на то же место, где недавно сидела рядом с мамой.
— Во-первых, даже если ты и потеряла чужой комсомольский билет, никто тебя из комсомола не исключит.
— Не исключит? Правда? — удивилась Люся. — Пап, ты точно знаешь?
— Я точно знаю. У тебя не было ни одного предупреждения, ни одного выговора. А без этого не могут исключить. Для исключения должны быть веские причины и неоднократные предупреждения.
— Точно, пап?
— Да. Это первое. А второе — я уверен: ты этого билета не теряла. Эта твоя Пискунова — бестолочь, сама потеряла и теперь пытается найти виноватого. Я тебе говорю: подожди немного, скоро всё выяснится. Не переживай так.
После разговора с отцом Люся немного успокоилась. Но каждый раз ей было так противно видеть Пискунову и слышать её упрёки, что хотелось сквозь пол провалиться.
Суббота — учебный день. Это очень обидно. Родители не идут на работу, а Люсе надо подниматься и тащиться в школу. Ноги и так туда не несли, как только она представляла себе физиономию Пискуновой.
Если бы папа оказался прав и всё поскорее выяснилось!
На перемене после урока алгебры, когда бэшники переходили в кабинет русского языка, Ира догнала Люсю в коридоре и тихо сказала:
— Представь себе, меня Островская пригласила в субботу на день рождения.
Люся приостановилась. Островская, которая вот уже целый год люто ненавидит её, Люсю, приглашает на день рождения новенькую, зная о том, что та сидит с ней за одной партой и общается.
— Зачем? — машинально спросила Люся.
— Говорю же — на день рождения, — улыбнулась Ира.
Вдруг Люсе пришла в голову мысль, а почему это она так болезненно восприняла эту новость? Никакие они с новенькой не подруги. Ну и что, что та была у неё дома? Подумаешь! Ничего общего у них нет, кроме того, что сидят они за одной партой. Так, может, и неплохо, что Островская решила её к себе приблизить? Хоть какая-никакая подружка будет у бедной новенькой.
— А зачем ты мне про это рассказываешь? Я же тебе говорила, что я эту Островскую вместе с её подпевалой Хохловой терпеть не могу!
— Ну, я просто решила с тобой посоветоваться.
— Со мной? О чём?
— Ходить мне туда или нет, — опустила голову Ира.
— Ой, я не могу! — Люся покачала головой. — Я тебе кто? Мать? Отец? Почему ты со мной решила советоваться?
— Ну, тебе же она не нравится. Если я туда пойду, может, ты со мной после этого не захочешь общаться, — пролепетала Ира.
Она стояла вся такая несчастная, даже волосы-пружинки, повисшие двумя пучками у висков, источали глубокую печаль.
— Знаешь что? — громко сказала Люся. — Можешь ходить туда, куда тебе хочется. Не задавай мне больше глупых вопросов. У нас с Островской была ссора, у тебя с ней никакой ссоры не было. Может, она нормальная девчонка. Ты по мне не равняйся. У нас с ней старые обиды.
— Правда? — обрадовалась Ира. — Ты точно не будешь сердиться?
— Вот глупый человек! С чего бы мне на тебя сердиться? Ты что, мой раб, что ли? Не говори глупостей. Пошли. Звонок звенит.
В классе между рядами сновала староста Лена Тихонова — собирала дневники на проверку.
Все сдали, только Пашка Яковлев слишком долго роется в портфеле.
— Что, Паш? Не хочется, чтобы Инесса тебе все двойки выставила? — остановилась у последней парты худышка Тихонова.
— А кому хочется? — с видом человека, отрывающего от сердца дорогую вещь, возмутился Пашка.
— Ну давай уже сюда дневник, урок начинается. Долго я буду тебя упрашивать? — взмолилась Тихонова, жалостливо глядя на Яковлева серыми глазами.
— Держи! — протянул ей Пашка свой истрёпанный дневник.
Лена Тихонова, подбородком придерживая тяжёлую стопку дневников, понесла их к широкому подоконнику.
На перемене за ними придёт Инесса Викторовна. А после уроков каждый получит дневник с оценками за неделю по всем предметам и по поведению.
Перед уроком физкультуры, когда классная руководительница принесла проверенные дневники, Яковлев полистал свой и стал мрачнее тучи.
— Ну вот, так и знал… Завтра меня на рыбалку не пустят! Но я что-нибудь придумаю!
После физкультуры, когда девчонки переодевались в раздевалке, Пашка постучал в дверь. Девчонки завизжали, но Яковлев не ушёл, а стал просить из-за двери:
— Девочки, у кого-нибудь ножницы есть?
Обращение «девочки» в его речи было редким, девчонки перестали визжать и с любопытством прислушивались, что он скажет дальше, а Хохлова сказала Островской:
— Оль, у тебя же есть ножницы, дай ему. Наверно, человеку очень надо.
— Очень, очень, — подтвердил из-за двери Пашка. — Тем более что я уже клей нашёл.
— Заклеивать двойки собрался, что ли? — спросила Островская и нехотя вынула из портфеля большие портновские ножницы.
Странно, зачем она таскает такую тяжесть в школу? На уроках труда нам пока не нужны ножницы, подумала Люся.
Верная Хохлова выхватила у Островской из рук ножницы и просунула их в узкий проём приоткрытой двери.
— Ничего себе! Вот это секаторы! — послышался из-за двери голос ошеломлённого Пашки Яковлева.
— Ты не очень умничай! — предупредила Островская. — Я ведь как дала тебе эти ножницы, так и отберу.
Люся сложила в пакет кеды и форму и направилась к выходу и уже на пороге услышала голос Островской:
— Ира, не забудь: сегодня в пять часов. Галя Хохлова за тобой зайдёт.
Люся невольно оглянулась: новенькая заискивающе улыбалась. Выглядело это глупо. И потом, спускаясь по лестнице, Люся всё не могла отделаться от неприятного чувства. Что за человек эта Ира? Ей, Люсе, конечно, нет никакого дела, к кому она ходит на дни рождения, но не очень приятно было почему-то знать, что собирается новенькая именно к Островской, к этой наглой, злобной и пакостной Островской. Фу… Как только Люся думала о ней, сразу же память подсовывала прошлогоднюю картинку: школьный стадион, мокрый грязный снег, удар Островской, толчок Хохловой в спину, боль при падении и новая куртка, японская, красная, всем курткам куртка, мокрая, пропитанная грязью. Мурашки пробежали по телу, когда она вспомнила, как холодно ей было. Хорошо, что тогда появился Славка. С ним даже в мокрой куртке она чувствовала себя надёжно и спокойно. Почему же он не пишет? Может быть, самой написать ему письмо, переступить через свою гордость? Девочки ведь не должны первые писать. Это всё равно что первой в любви признаться. Нет. Самой писать в этой ситуации очень неумно и легкомысленно. Надо ждать. Пусть от него придёт хотя бы одно письмо, маленькое письмишко в пять строчек. Тогда она сразу же ответит, накатает огромное письмище на четырёх страницах…
***
Как же здорово, что день рождения в этом году пришёлся на воскресенье! Сегодня ещё суббота, Славка спешит в увольнительную, домой. Но даже нудный осенний дождь не может сегодня испортить ему настроение. На душе радостно и отчего-то тревожно. Может быть, пришло письмо от Люси? Славка припустил к дому, не разбирая луж, и только у подъезда увидел, что форменные брюки обляпаны грязью. Эх, мама расстроится! Ну, всё равно их надо стирать. Ничего! Он открыл тяжёлую дверь парадного, махом преодолел первый пролёт, с колотящимся сердцем нажал кнопку вызова лифта. Дверь открыла бабушка:
— Славочка, мой золотой! Заходи скорее, скоро ужинать будем, — и она поцеловала Славку в мокрую от дождя щеку. — Что же ты в прошлый раз мой зонт не взял? Весь вымок.
— Бабушка, мне письма не было? — с замиранием сердца спросил Славка.
— Было, — улыбнулась бабушка и вынула из тумбочки в прихожей конверт.
Славка протянул руку, схватил его, пробежал глазами обратный адрес. Это было письмо от Сани Шапошникова.
— Бабушка, а больше писем не было?
— Нет, к сожалению, не было, — развела руками бабушка.
— Ты сегодня проверяла? — Славка замер вполоборота к двери, готовый тотчас побежать вниз, к почтовым ящикам.
— Да, каждый день проверяем. И сегодня тоже, — и, заметив, как враз сник и даже побледнел Славка, бабушка обняла его: — Ну, не расстраивайся, мой хороший. Мало ли что бывает. Придёт тебе письмо, обязательно придёт. Я однажды ждала письма от твоего дедушки целый месяц. А потом оказалось, что он написал четыре письма, а номер дома перепутал. Так что надейся и ни в коем случае не отчаивайся. Ну, раздевайся, руки мой и приходи помогать! Я на кухню.
В квартире было непривычно тихо. С кухни доносились запахи жареного мяса, картошки и ещё чего-то вкусного.
Славка снял мокрый бушлат, повесил его на плечики в ванной. Там всё-таки тепло от полотенцесушителя — скорее высохнет. Набил тяжёлые от влаги ботинки смятой газетой. Помыл руки, переоделся в старый спортивный костюм, который давно уже носил только дома, бегло прочитал письмо от Сани и только после этого заглянул на кухню:
— Курсант Чернышов в ваше распоряжение прибыл! — отрапортовал он с улыбкой. — А где все?
— Мама с мальчишками отбыла по секретному делу, — таинственно сообщила бабушка. — Руки помыл? Они скоро вернутся.
— Помыл. Что надо помогать?
— А вот сейчас я закончу с кремом, и будешь коржи промазывать.
— Ты печёшь торт? — глаза Славки загорелись.
— А как же! — улыбнулась бабушка. — Твой любимый! На холодильнике коржи, ставь тарелку на стол и приступай.
Бабушка несколько раз включила миксер. Сметана, сахар и какао сбились в крем цвета кофе с молоком. Бабушка вручила Славке большую ложку и сказала:
— Мажь, не жалей, чтобы пропитались хорошо. Я крема сделала даже больше, чем по рецепту нужно. Вот тебе праздничная тарелка, — бабушка открыла дверцу настенного шкафчика и подала Славке плоское блюдо — специально для тортов.
Славка наклонился над тарелкой с коржами, понюхал:
— Как же вкусно!
— Завтра! Всё завтра! Ночь торт должен простоять в холодильнике.
— Я знаю, — вздохнул Славка и плюхнул на первый корж две ложки крема.
— Слава, две ложки впитаются моментально. Подожди немного, а потом положи ещё одну. Торт должен таять во рту.
Сколько же работы с этим тортом! Коржей было двенадцать. Славка уже видел раньше, как бабушка его готовит. Сначала тонко-тонко раскатывает тесто, потом вырезает коржи, водя вокруг тарелочки острым ножом. И целая проблема потом, чтобы перенести эти тончайшие лепёшки на противень. Но бабушка и с этим прекрасно справляется. «Какая же хорошая у меня бабушка!» — думал Славка, добросовестно пропитывая коржи кремом.
Бабушка разделывала селёдку: выбирала все косточки, резала тонкими ломтиками и раскладывала в стеклянную селёдочницу — длинную, в форме рыбки.
— А в духовке что?
— Картошка тушится.
— Это тоже на завтра?
— Нет, это как раз на ужин. Сейчас мама с малышами придёт, и будем ужинать.
— Ура! Обожаю картошку с селёдкой! — улыбнулся Славка.
Бабушка порезала кольцами лук, посыпала селёдку, полила растительным маслом и, вымыв руки, уселась напротив Славки с другой стороны стола.
— Кстати, — завтра у нас будут гости. — Мы с мамой посоветовались и решили, раз здесь у тебя пока нет близких друзей, может, ты не будешь возражать, чтобы мама пригласила Нину с пятого этажа?
Нина была дочерью маминой школьной подруги, тёти Нади, Славка уже видел эту девочку несколько раз во дворе, когда мама останавливалась поговорить с её матерью. Нина — полная девочка небольшого роста, с двумя толстыми косичками, на Славку смотрела заинтересованно. Только он не понял, что её больше впечатлило: он сам или его курсантская форма, которая давала возможность надеяться, что в будущем он станет морским офицером. Да и не присматривался он к другим девчонкам. Зачем, если у него есть Люся? Задумавшись, он молчал.
— Слав, ты слышишь, о чём я говорю? — удивлённо спросила бабушка.
Славка тряхнул головой, вернулся в реальность:
— Да, я слышал. Пусть приходят. Мне-то что?
— Слав, так нельзя! — развела руками бабушка. — День рождения, конечно, твой. Вот я и подумала, что ничего плохого нет в том, чтобы поближе познакомиться с этой Ниной. Она хорошая девочка, отличница, к тому же на скрипке играет. А какое она печенье умеет стряпать! Пальчики оближешь!
Славка покачал головой. Он хотел сказать, что по фигуре Нины заметно, что она хорошо умеет печь печенье, но промолчал. Зачем огорчать бабушку?
А тут и звонок в дверь раздался — это мама вернулась с его младшими братьями, и квартира наполнилась радостными воплями. А после ужина мальчишки облепили старшего брата с обеих сторон, задавали по десять вопросов в минуту, одолевали просьбами научить бороться и нарисовать то танк, то самолёт, то подводную лодку. Спасения от малышни не было. Но Славка с удовольствием возился с ними. К вечеру успокоились, но затребовали показать диафильмы. Славка достал со шкафа фильмоскоп, Валёк с Игорьком уселись на диван и приготовились смотреть и слушать. Слава показал им «Снежную королеву», «По щучьему веленью» и «Чук и Гек». А когда почувствовал, что охрип, скомандовал:
— А сейчас — шагом марш в душ и ложиться спать!
Валька и Игорёк запротестовали, но Славка решительно убрал фильмоскоп в коробку, пообещав, что от перегрева тот сломается и тогда он совсем никогда больше не сможет показать им ни одного диафильма. Мальчишки, недовольно бубня что-то, отправились в ванную, а Славка выключил свет в комнате и стал смотреть в окно, которое выходило в узкий внутренний двор-колодец.
Дождь усилился. Ветер трепал куст сирени у противоположного подъезда, и в отсветах окон его листва блестела, как лакированная. Какая стойкость! Сколько уже было за эту осень ветров и дождей, а куст сирени всё не сбрасывает листья, упрямится. Славка задёрнул штору, прилёг на диван. Нельзя раскисать. Надо быть выдержанным. Мало ли что случается. В училище у него редко выдавалась минутка, чтобы спокойно подумать о своём. В последнее время он редко бывал дома, но тем больше ему нравилось вечерами, когда братья успокаивались, думать в тишине о Люсе. Отправлено восемь писем, ни на одно не получен ответ. Ни строчки. Ни слова. Сколько ещё будет длиться эта пытка?
В комнату заглянула мама:
— Сынок, ты не спишь?
— Нет, мам.
Мама щёлкнула выключателем, высоко под потолком вспыхнула пятирожковая люстра.
— Чаю хочешь? Мальчишки уснули, а мы с бабушкой на кухне чаёвничаем, болтаем. Пошли!
— Пошли! — Славка легко подскочил с дивана и вышел вслед за мамой в полутёмную прихожую. На кухне по-прежнему пахло вкуснятиной — мама только что закончила резать салат оливье, а бабушка разлила по пиалам холодец. Слава втянул воздух, улыбнулся, сел к столу.
— Неужели тебе завтра шестнадцать лет исполнится? Поверить не могу! — улыбнулась мама. — Как будто вчера всё было. Недавно только ходить научился.
Она улыбнулась, придвинула к Славе чашку с чаем.
— Ты же очень рано пошёл, в одиннадцать месяцев, а потом, когда тебе исполнился год и два месяца, сильно заболел и во время болезни больше лежал, а когда выздоровел, оказалось, что ты ходить перестал. Представляешь? Мы очень переживали, что ты совсем ходить не сможешь.
— Странно, ты мне никогда не рассказывала, — удивился Славка.
Бабушка смотрела на них и улыбалась, а потом сказала:
— Кстати, Нина, Вера Константиновна сегодня звонила (это была бабушкина приятельница, которая всегда всё знала про театр и кино). Она говорит, ко Дню милиции по телевизору покажут премьеру фильма по книге Вайнеров. Помнишь, я рассказывала тебе, года четыре назад он в журнале «Смена» публиковался частями? Как же называется роман? Не могу вспомнить. Вера Константиновна мне приносила журналы почитать. О, вспомнила: «Место встречи изменить нельзя» — это название фильма. А роман называется «Эра милосердия». Да, точно!
— Это там Высоцкий играет? — спросила мама. — Я на работе тоже про это слышала краем уха.
— Да, да, и Высоцкий, и Конкин, тот, что в фильме «Как закалялась сталь» снимался.
— Ну, тогда это будет очень хорошее кино, — улыбнулась мама. — Будем смотреть! Ну что? Спать пора! Завтра напряжённый день. Гости придут.
— Мам, а кто ещё, кроме тёти Нади и Нины придёт? — спросил Славка.
— Если не будет сильного дождя, приедет моя лучшая подруга из Пушкина, тётя Лариса. Я тебе про неё рассказывала.
— Она тоже с дочкой приедет? — улыбнулся Славка.
— Сынок! — мама укоризненно посмотрела на него. — Нет, тётя Лариса, если приедет, то одна. У неё вообще детей нет. А если ты против, чтобы мы приглашали Нину, надо было сказать. Неудобно же пригласить тётю Надю одну. Они вдвоём живут.
Тут в разговор вступила бабушка:
— Славик, а я пригласила Веру Константиновну, мы с ней дружим сто лет. Могу я пригласить человека на шестнадцатилетие собственного внука?
— Нет, я не против, пригласили — значит, пригласили.
Слава встал, помыл свою чашку и, пожелав всем спокойной ночи, ушёл в свою комнату. Надо спать. Завтра день рождения. Что я, в самом деле, так взъерепенился из-за этой толстушки Нины? Мама с бабушкой такой стол приготовили, хотят мне приятное сделать. Подумаешь, пригласили эту девчонку. Действительно, ведь неудобно пригласить мать, а ребёнка не пригласить, тем более что живём мы в одном парадном. А близких друзей, между прочим, у меня и вправду здесь пока не появилось. Не появляются они ниоткуда, близкие друзья-то. Должно время пройти, чтобы присмотреться к людям.
***
В это самое время на другом конце страны, несмотря на поздний час, в доме новой Люсиной одноклассницы Иры светилось окно. Её отец Александр Никифорович, седоволосый толстый мужчина лет пятидесяти, одетый в полосатую пижаму, был мрачнее тучи и нервно барабанил пальцами по подлокотнику кресла. Время от времени он вставал, подходил к окну, всматривался в темноту. Тихо. Вот же чёрт! Взять на себя ответственность за дочь, привезти её сюда от якобы больной матери и потом так бездарно проворонить! Что могло случиться? Двенадцать часов ночи! Ей уже надо десятый сон видеть в это время. Чёрт знает что происходит в доме, стоит только ему отлучиться в командировку ли, на охоту ли. Нелли, вторая жена, мачеха Иры, уже была им допрошена с пристрастием и даже доведена до слёз. Ничего. В следующий раз будет следить за ребёнком.
Во дворе залаяла собака. Кто-то мимо идёт или это, наконец, Ирка явилась? Ух, сейчас он ей задаст! Собака смолкла, тихо стукнула калитка и по деревянному тротуару раздались торопливые шаги. Желваки заходили на щеках Александра Никифоровича. Вот же дрянь!
Когда Ира неуверенно переступила порог, лицо у отца было красное, как раскалённая сковорода, дыхание — тяжёлое и прерывистое.
— Ну, рассказывай, тихоня, где была? Что делала? — начал он тихо, но ужасный звук его голоса так потряс Иру, что она не могла выговорить ни слова и только дрожала и заикалась.
— Что ты там мямлишь? — рявкнул отец.
— П-папа, я ходила на д-день рож-ждения к однокласснице. Она д-далеко живёт.
— И что? — голос отца стал громче.
Ира со страхом подумала, что он перебудит весь дом.
— Я спрашиваю: и что? Тебя там держали за руки, за ноги, не позволяли раньше уйти? Отвечай! Я к тебе обращаюсь! — он встал с кресла и направился к двери.
— Н-нет, я просто ждала, когда Галя Хохлова д-домой пойдёт. Нам с ней по пути.
— Какая же ты стервозная вруша! Вся в мамашу! Пили вы там?
Ира молчала.
— Я тебя спрашиваю: пили вы там? Вино, водку или что-то ещё?
— Н-нет, папа.
— А ну-ка, — Александр Никифорович больно ухватил дочь за подбородок, — дохни на меня!
— Папа, ты что? — Ира закрылась рукой, как от удара. — Ничего мы не пили.
— Дыши на меня! — приказал отец.
Ира зажмурилась и выдохнула.
— Значит, так. Ты наказана. Месяц никуда не ходить. Только в школу — из школы. В школу — из школы. Я по времени буду проверять. Нелли будет всё записывать, во сколько ушла, во сколько пришла, и мне всё передавать, не надейся на поблажки. А теперь — марш в постель.
Глотая слёзы, Ира проскользнула в свою комнату. Сонно проворчала что-то неразборчивое младшая сестра Наташка, дочь мачехи. До тошноты хотелось есть. Лёжа в темноте, Ира всё вспоминала лицо отца, его твёрдые пальцы, больно впившиеся в подбородок. А ведь хорошо, что Островская не умеет открывать шампанское. Только хвасталась, что умеет. А сама не удержала пробку, и всё вылилось в потолок. Плохо, конечно, что разбилась люстра и осколки от лампочки засыпали всю еду, девчонки и поесть почти не успели. Но, с другой стороны, хорошо. Если бы Ира сделала хоть глоточек шампанского, отец бы сразу учуял. И тогда даже предположить сложно, какое наказание он бы для неё придумал.
Неприятный разговор с отцом, к которому она, в общем-то, была готова, тем не менее оскорбил Иру и обидел до глубины души. Даже второе происшествие в гостях у Островской, потрясшее её гораздо больше, чем осколки, вонзившиеся в каждое угощение на столе, немного отступило на второй план. Она хотела дома в спокойной обстановке всё обдумать и понять, как ей вести себя в дальнейшем. Ну вот, теперь можно подумать. Хотя обстановку спокойной сложно назвать.
Итак, надо восстановить всё до мелочей. Приглашённых было десять, все девчонки, и сама Островская одиннадцатая. Сначала всё шло нормально. Ира даже успела поесть салат оливье. Потом именинница на пару минут вышла и вернулась к гостям с бутылкой шампанского в руках. Тут выяснилось, что никто шампанское открывать не умеет. Поступили предложения аккуратно отбить горлышко бутылки, после чего Ира подумала, что пить такое шампанское она точно не станет. И тогда Островская объявила, что она умеет. Долго возилась с пробкой, пока та не полетела прямиком в люстру. Моментально сверху брызнули мельчайшие осколки лампочки. Гостьи долго ахали, как им жаль, что на столе столько вкусностей, а есть ничего нельзя — кусочки стекла были в каждой тарелке, в каждом салатнике. Островская попробовала один салат, и сразу же у неё на зубах раздался хруст стекла. «Тьфу ты чёрт! — ругнулась Островская и выплюнула салат на салфетку. — Называется, мама полдня готовила стол».
Она пригласила девчонок в другую комнату, раз уж есть со стола ничего нельзя, тем более в полной темноте. Развлекала Островская гостей разговорами, с гордостью показывала коллекцию виниловых пластинок, среди которых были достаточно редкие. Кто-то листал альбомы с фотографиями, кто-то — журналы мод. Ира не была знакома с большинством из приглашённых девочек. Некоторые из них учились в другой школе. Она стала рассматривать книги в шкафу. Там было то же, что у всех: собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, целую полку занимали детективы. Вдоль корешков книг стояли фотографии: Островская в песочнице, с родителями на даче, на берегу моря. Видно было, что родители её любят. Вот бы ей так, Ире. Чтобы были и мама, и папа, и чтобы любили…
— А пойдёмте в большую комнату танцевать! — предложила именинница. — Люстра не горит, но можно включить торшер. У меня есть записи «Битлз»! Айда!
И все переместились в комнату, где стоял такой манящий запахами стол с едой, которую было опасно есть. Громкая музыка и смех наполнили дом.
— Хорошо, что у нас свой дом, — прокричала Островская.
— Это точно, — у нас так не потанцуешь после одиннадцати, — ответила Галя Хохлова.
Ира осталась в детской. Она услышала это «после одиннадцати», но содержимое книжного шкафа увлекло её настолько, что она не придала значения этим словам. Ира стояла, вглядываясь то в корешки книг, то в снимки на полках. «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви», — прочитала она вполголоса. Точно такая же книга есть там, в квартире у мамы. Ира её читала. А вот ещё знакомая обложка. Что это? Она открыла дверцу шкафа: конечно, это «Динка» Валентины Осеевой. И её Ира когда-то читала.
Странное дело, подумалось ей, вот живут люди в разных семьях, книжки одни и те же стоят на полках, а жизнь у всех разная. Эта Оля Островская, на первый взгляд, нормальная девчонка. Музыку любит, да и книжки читает, наверное. Но что-то же не заладилось между ней и Люсей Петровой. Но что? Люся не рассказывает. А у Оли спрашивать неудобно.
А это что за стопка конвертов? Ира машинально посчитала: конвертов было восемь, и выглядели они совершенно одинаково. Она бросила взгляд на приоткрытую дверь, протянула руку, схватила конверты и успела рассмотреть три верхних: улица Набережная, дом, квартира, Петровой Людмиле. Что это? Почему у Островской дома лежат письма на имя Люси? Ира стала перебирать остальные конверты. Они были подписаны одинаково. Она вдруг вспомнила, что именно такие письма она видела у Люси, и даже картинку на конверте вспомнила: красный флаг над крышей Дворца с колоннами, а на переднем плане — ёлки в снегу… Ленинград. Смольный… Это же… Она впилась глазами в нижние строчки: От кого… Ленинград, Малая Садовая улица, дом… Конечно, это были Славкины письма. Ира услышала шаги и быстро спрятала стопку писем за спину.
— Чего скучаешь? — раздался голос Островской.
Интонация её голоса сначала была добродушной, но тут же изменилась, как только она заметила раскрытую дверцу книжного шкафа и руку Иры, метнувшуюся за спину.
— Я не поняла, — начала Островская угрожающе, — а что ты ищешь в моём шкафу?
— Я просто книги смотрела, — Ира пожала плечами.
— Вот дела! Да ко мне, если хочешь знать, родители без стука не входят. Умница какая! Книги она смотрела! Их можно и через стекло посмотреть. — Островская вплотную приблизилась к Ире и схватила её за руку. — Дай сюда!
Ира не успела опомниться, как пачка Славкиных писем оказалась у Островской, которая раскраснелась, ноздри её раздувались от злобы:
— Вот что ты свой нос суёшь, куда не надо? Тетеря!
— Почему «тетеря»? — обидчиво спросила Ира.
— Конечно, тетеря, или квочка. Курица, короче. Ну кто тебя просил? Могли бы нормально подружиться и общаться. Я тебя потому и пригласила, что у тебя здесь подруг нет. Или ты уже крепко связалась с Петровой? А? Разболтаешь ей, что видела письма?
Ира растерялась. Она и сама ещё не знала, стоит ли рассказывать про письма Люсе:
— Я н-не знаю, — пролепетала она.
— Вот артистка! А кто знает? Пушкин? Ну чего ты туда полезла, дурья твоя башка?
В комнату заглянула Галя Хохлова:
— Пойдёмте танцевать? — весело начала она, но, заметив напряжённую позу Иры и воинственный вид Островской, спросила: — Ой, а что это вы?
— Полюбуйся, Галя! Наша тихоня залезает в чужие книжные шкафы, берёт то, что ей не принадлежит! — объявила Островская.
— Ну и новенькая, ну и ну! — удивлённо проговорила Хохлова и стала рассматривать Иру со всех сторон, как будто это была не девочка, а какой-нибудь диковинный экспонат музея.
— И что теперь с ней делать? — спросила Островская.
Ира вдруг возмутилась:
— Почему ты говоришь, что я взяла то, что мне не принадлежит? Ведь эти письма тебе тоже не принадлежат! Это подло — воровать чужие письма! Люся ждёт их, а ты…
Ира направилась к двери, но её схватила за локоть Хохлова:
— Стой! Мы не закончили с тобой разговор!
— А что, Галь, расскажем ей, чем может закончиться для неё такое дерзкое поведение?
Галя пожала плечами, а Островская закричала, захлёбываясь от ярости:
— Да, твоя Люся любимая, которая ждёт этих писем, никогда их не увидит! И следующих писем тоже! Никогда, запомнила? Заруби это на своём конопатом носу! Потому что не фиг было строить глазки чужому парню. Как только она приехала в прошлом году, Витька сра-а-а-зу от меня отвернулся! И провожать перестал, и вообще. Как будто я — пустое место! А мы ведь с ним дружили почти два года! Мы с Галей её предупреждали, и не раз, но она непонятливая бестолочь. А теперь Витька и вовсе переметнулся к этой дуре из «А» класса. А началось всё с Петровой. Как она припёрлась в наш класс, так всё и началось, все беды. Это ей за мои слёзы, за всё!
Хохлова делала предупреждающие знаки подруге: выпучивала глаза, качала головой, сжимала губы, но та не останавливалась.
— И впредь, если этот её Славка малахольный ещё ей напишет, я вытащу письмо из ящика, не сомневайся! Я всё вычислила: письмо приходит раз в неделю. Я даже уйду с последнего урока, чтобы опередить твою Люсечку, и я никогда не забуду взять с собой ножницы.
— Ножницы? З-зачем?
— Ты и правда недотёпа. Курица! Закройными ножницами вытащить письмо из закрытого ящика — пара пустяков! Ясно? Пусть она теперь страдает, как я страдала!
Островская раскраснелась, Ире показалось, что из глаз её летят искры.
— Оля, зачем ты ей всё выложила? Зачем? — спросила Хохлова.
— Пусть знает! — зло бросила Островская.
— А если она расскажет Петровой?
Глаза Островской превратились в щёлки, и она медленно процедила сквозь зубы:
— Не расскажет! Ты ведь не расскажешь, правда? — приблизила она к Ире искажённое яростью лицо.
— Н-нет, не расскажу, — пробормотала Ира.
— Вот и молодец, — кивнула Островская. — Галь, да посмотри на неё. Кому она что рассказать может? У неё же коленки от страха дрожат!
Она ещё раз внимательно посмотрела Ире в глаза и добавила:
— А если расскажешь, пожалеешь, что родилась на свет. Ты меня хорошо слышишь?
— Да, слышу, — пролепетала Ира.
Всю обратную дорогу Ира плелась за Хохловой, которая внушала ей, что они с Островской — самые передовые девчонки класса и что никто не должен с ними связываться. Ира вздохнула с облегчением, когда подошла к дому. Можно теперь не слушать бред Хохловой про их избранность. Недалёкие дурочки. Считают себя умнее всех. Думают, что наглость всё победить может? Ира невольно прониклась уважением к Люсе, что она осмелилась встать им поперёк пути.
И вот теперь, после событий этого странного дня, который обещал быть интересным и насыщенным, а оказался таинственным и даже страшным, Ира лежала в постели и размышляла, как бы ей не проболтаться Люсе про письма. Ей казалось, та сразу раскусит, что Ира скрывает тайну. И если Люся сможет докопаться до правды, что Ира знала и утаила от неё про кражу писем, то дружбе с Люсей конец. А если она сама расскажет Люсе, нарушит слово, данное Островской, значит, попадёт под прессинг Островской и Хохловой. Ира поёжилась, вспомнив железные кулаки Островской. Надо спать. Может, утром что-нибудь придумается, какой-то выход. И она заснула с тревогой в сердце.
Часть 7-я здесь:
Часть 8-я здесь:
Часть 9-я здесь: