Часть 1-я здесь:
Славка не заметил с дороги, что в доме во всех окнах горит свет. На крыльце наскоро обмёл сапоги веником, дёрнул ручку двери и, увидев в кухне мать, с порога спросил:
— Ма, до скольки лет люди раст…
— Тихо, сынок, — мальчики спят, — мама повернулась к нему. Глаза её были заплаканы.
— Что случилось, мам? — Славка остановился на пороге и только сейчас увидел раскрытый чемодан, стоящий посреди кухни на табуретке. В комнате заскрипела дверца шифоньера. Славка, не снимая уличной обуви, прошёл, заглянул в комнату. Ему навстречу шагнул отец с ворохом своих рубашек. От него пахло вином. Он потрепал Славку по макушке, но тот резко мотнул головой, отстранился.
— Я понял, мам, не плачь, — пусть идёт.
— Ну вот видишь, — встрепенулся отец. — Я ж тебе говорил, что дети поймут.
Славка вдруг затрясся, закричал:
— Ничего я не понял, слышишь? Я думал, ты настоящий мужик, я хотел быть как ты! А ты просто трус, вот ты кто! И врун! Я ненавижу тебя. Уходи отсюда, чтоб мама больше не плакала! Урод! — он вдруг скривился и горько зарыдал, вытирая лицо рукавом куртки.
— Ах ты, щенок! Отца обзывать? — отец кинулся на Славку, но мама заслонила его собой:
— Не смей!
— Мама, отойди, я не боюсь его, — крикнул Славка. Оттолкнув мать, он оказался посреди кухни. Отец был в бешенстве: глаза лезли из орбит, ноздри ходили ходуном. Он хрипло дышал и шёл прямо на Славку:
— Кто урод? Я тебя спрашиваю! Повтори!
В комнате заплакали братья. Славка обернулся туда, зло сказал:
— Ты урод! Ещё и детей напугал, гад.
И тут отец замахнулся, чтобы ударить его по лицу. Славка увернулся, кулак просвистел мимо.
— Убью, гадёныш! Отца обзывать! — он снова кинулся к Славке, но тот схватил у печки полено и, тяжело дыша, замер с ним наперевес.
Отец вдруг опустил руки, усмехнулся:
— Вон оно что! Да ты мужик. Когда успел вырасти? — он махнул рукой, взял чемодан и со словами «Да идите вы все!» вышел вон.
С того вечера в доме поселилась настороженная тишина. Об отце Славка с матерью не говорили. Лишь иногда замечал сын, как мама по привычке прислушивается к звуку проезжающей машины. Если она ловила Славкин взгляд, то сразу оправдывалась:
— Ой, что это я! Мы никого не ждём.
И улыбалась. Но улыбка была жалкой. Славка смотреть не мог, когда она так улыбалась.
Младшие, Валька и Игорёк, слишком малы, чтобы понимать, что отец их бросил, ушёл навсегда. Им бы только играть. Ещё они любили смотреть мультфильмы. Но по телевизору их показывали не так часто. Поэтому вечерами, когда у Славки были готовы уроки, братишки приставали к нему:
— Слав, давай диафильмы смотреть!
Собственно говоря, роль Славки ограничивалась чтением текста под кадром. Крутить ручку фильмоскопа Валька и Игорёк могли по очереди. Но любили именно так: чтобы старший брат был и за киномеханика, и за чтеца. Специального экрана у них не было. Славка направлял изображение на гладко выбеленный обогреватель печки. Чем не экран?
Братья были ненасытными зрителями. Одним-двумя диафильмами не ограничивались, начинали канючить: «Слава, давай ещё!» В десять вечера — так было заведено — маленькие укладывались спать. Но и это ещё не всё. Уже лёжа в постели (спали они на одном раскладном диване) мальчики просили послушать сказку. Славка включал проигрыватель, ставил пластинку с их любимыми сказками — «Кот-хвастун» или «По щучьему веленью». Дети знали текст наизусть, но слушали затаив дыхание, а к концу сказки уже клевали носами и мгновенно отключались.
В такие вечера мама обычно читала или писала письма. В последнее время она часто переписывалась со своей матерью из Ленинграда — бабушкой Зиной. О чём, Славка не спрашивал. А сама она рассказывала скупо: бабушка передаёт вам привет.
После того злополучного вечера 23 февраля Славка перестал обращать внимание на Люсю. Если встречались в школьном коридоре, отводил взгляд. После занятий шёл прямиком домой.
А в начале марта записался в спортивную школу, в секцию самбо. Теперь у него совсем не стало свободного времени. Вечерами тренировался, приходил поздно. Уроки едва успевал делать.
Первое время после размолвки со Славкой Люся возвращалась из школы одна. Но вскоре в провожатые набился Витька Климов, одноклассник, по которому сохла Оля Островская. Ему, как и Славке, провожать Люсю было совсем не по пути. Ей, конечно, льстило внимание такого симпатяги. Но почти сразу девочка поняла, что говорить ей с Климовым не о чем. Люся тяготилась этим общением. Но сказать: «Ты меня больше не провожай!» не могла. Она и сама не понимала почему. Стеснялась, что ли. Оля Островская об этом не знала и уступать своего бывшего ухажёра без боя не собиралась.
На уроках Островская без конца передавала записки подружке, Гале Хохловой. На переменах они шушукались в сторонке, бросая в сторону Люси красноречивые взгляды. Было ясно: назревает конфликт. Но до какой степени простираются их намерения, Люся представить не могла. Началось всё с малого: «нечаянно» опрокинутый стакан компота в Люсину тарелку в школьной столовой, записка угрожающего содержания в кармане пальто, приклеенная к её спине бумажка с обидным словом. Люсе совершенно не нужен Витька Климов. Пусть Островская его забирает, никто не держит. Люся сказала Климову, когда он провожал её домой, что им очень интересуется Оля Островская.
— Да ну её! Прилипала! Пусть интересуется. Считает себя неотразимой. А сама тупая как пробка.
Больше к этому разговору не возвращались. Витька по-прежнему провожал её из школы. По вторникам и средам, когда у Славки тоже было шесть уроков, Люся замечала Славку около раздевалки в вестибюле. Он смотрел хмуро и не здоровался. И она гордо проходила мимо, к ждавшему на крыльце Климову.
А вскоре ей пришлось встретиться с Островской лицом к лицу. Люся дежурила в столовой. Пока вытерла с двух столов своего класса, уже прозвенело два звонка. Она торопливо прошла по коридору, взбежала по лестнице и на площадке между этажами налетела на Островскую. Люся попыталась её обойти, но та преградила дорогу.
— Ну что, поговорим? — Островская грубо толкнула Люсю в плечо.
— Что? — Люся прищурилась. — О чём?
— Сама знаешь! — Островская снова толкнула её.
Люся оказалась на верхней ступеньке спиной к лестнице. «Если она толкнёт меня ещё раз, я рухну вниз и убьюсь», — подумала Люся.
— Убери руки и говори. Если есть что сказать.
Островская стояла раскрасневшаяся, губы её дрожали от ненависти.
— Какого чёрта ты припёрлась в наш класс?
— Тебя забыла спросить, — огрызнулась Люся.
Она немного развернулась спиной к перилам, чтобы в случае опасности сохранить равновесие.
— Витька — мой парень, поняла? — грозно сказала Островская.
Люся смотрела на неё и понимала, что никакая Островская не красавица. И глаза у неё хищные, как у зверька.
— Возьми себе на здоровье своего Витьку. Он не привязан. Дай пройти.
Сверху послышались шаги — со второго этажа начал кто-то спускаться. Островская отошла в сторону, пропуская Люсю. Крикнула вслед:
— Разговор не окончен!
После уроков Климов снова пошёл провожать Люсю из школы. Распрощаться с ним на крыльце школы — значило показать, что она боится Островскую. Самой Островской вблизи не было, зато около крыльца маячила Хохлова — её осведомительница. Люся ничего не сказала Витьке. Он, по обыкновению, взял её портфель, и они пошли по тротуару вдоль пришкольного участка. Люся спиной чувствовала сверлящий взгляд Хохловой и понимала: расправы не миновать.
На следующий день перед уроком географии Островская, которая в тот день была дежурной по классу, раздавала атласы — по одному на парту. Она положила атлас прямо перед Люсей, выдавила сквозь зубы:
— Читай внимательно.
В атласе оказалась записка: «Если не понимаешь слов, мы перейдём к делу. Потом не обижайся и не бегай по милициям». Люся скомкала записку, засунула её в карман фартука. Эти идиотки, похоже, и впрямь решили с ней расправиться. Что делать? Не жаловаться же учителям или маме. Потом одноклассники засмеют.
На удивление, в тот день после уроков ничего не произошло. Люся подумала было, что подружки разбрасываются пустыми угрозами. Но потом поняла: они ждут момента, когда Климов не сможет её проводить. А такой момент наступит прямо завтра. Потому что завтра дежурным по классу будет он.
***
Вечером Люсин папа принёс большой шелестящий пакет и прямо в прихожей вручил его дочери:
— Примерь-ка!
— Что это? — Люся замерла в предвкушении.
— Куртка. Японская, между прочим. На работе урвал. Случайно. Полина Ивановна принесла — её брат привёз для племянницы из Японии, но не подошла — мала.
С кухни прибежала мама. Не каждый день можно наблюдать такое явление: японские вещи в магазине, может быть, и появлялись, но ненадолго и не для всех.
Куртка была чудесная — ярко-красная, с капюшоном, отороченным белым мехом, лёгкая, почти невесомая, но при этом тёплая — на мягкой подкладке. Люся примерила, застегнула молнию, и родители восхищённо ахнули: как по тебе сшита!
Конечно, Люсе не терпелось нарядиться в обновку. Но в школу идти только завтра.
— Мам, нам хлеб нужен? — спросила Люся с тайной надеждой.
— Ты хочешь сходить за хлебом? — удивлённо подняла брови мама и понимающе улыбнулась. — Скорее ты хочешь выгулять куртку. Хорошо. Купи хлеба и сахара.
Люся собралась, пулей вылетела на улицу и здесь уже пошла медленнее. Как назло, никто из их класса не попался навстречу. В булочной она купила кирпичик пшеничного хлеба, три булочки и пакет сахара. На обратном пути ей тоже никто из знакомых не встретился. Только соседка с первого этажа, тётя Варя, похвалила обновку.
Люся села делать уроки, но что-то не давало ей сосредоточиться. О, вспомнила! Из-за приятных переживаний по поводу обладания дефицитной курткой девочка почти совсем забыла об опасности, что ждёт её завтра. А ведь Островская и Хохлова не упустят момента, когда она будет одна. От этой мысли стало неприятно. Люся встала, прошла на кухню, где мама готовила ужин. На сковородке аппетитно шипели котлеты, мама стояла у стола и большой деревянной толкушкой делала пюре из дымящейся картошки.
— Хорошо, что пришла. Вон из той маленькой кастрюльки плесни-ка сюда молока, — мама кивнула на плиту. — Осторожно, горячее!
Люся двумя прихватками осторожно взяла кастрюльку, вылила молоко в пюре. Потянула носом воздух: вкусно пахнет. Пока мама доводила пюре до идеального состояния, Люся стояла тут же.
— Ты что-то хотела, Люсь? — спросила мама.
— Мам, тебя в школе когда-нибудь девчонки били?
Мама прекратила орудовать толкушкой и посмотрела на дочку.
— А тебя что, уже бить собираются? — подозрительно спросила она.
— Нет, я просто так спросила, — попыталась отвертеться Люся.
Но маму не так просто облапошить. Она соскребла ложкой пюре с толкушки, закрыла кастрюлю, выключила сковороду с последней партией котлет и усадила Люсю рядом с собой, у стола.
— А ну рассказывай!
— Мам, да нечего рассказывать. Некоторым девочкам кажется, что мне нужны их мальчики.
— Так, — проговорила мама. — Уже кое-что. Дальше!
— Что — дальше?
— А тебе эти мальчики не нужны?
— Да нет, конечно. Просто ходит меня провожать один. А Островская бесится.
— Так скажи ему, чтоб не провожал! Зачем тебе лишние проблемы?
— Мам, если я так скажу, они подумают, что я боюсь их.
— Они? Их что — две?
— Ну да. Островская и её подруга.
— Ясно. Они угрожают тебе?
— Не то чтобы угрожают… Неприятно просто. Да я разберусь, мам. Думаю, ничего опасного не случится. Не переживай.
— Точно? Может, мне в школу сходить?
— Зачем? Чтоб меня потом на смех подняли? Пожалуйста, не надо, мам! — взмолилась Люся.
Мама подумала и, помолчав, сказала:
— Знаешь, а меня в школе девчонки тоже однажды хотели отлупить. Те, которым твой папа нравился.
— И что ты сделала? — оживилась Люся.
— Что-что… В глаз дала! — засмеялась мама.
— Да ну? Ты — в глаз? — не поверила Люся. — Ты ж не умеешь!
— Жизнь заставит — ещё не то сумеешь, — улыбнулась мама. — Зови папу ужинать, покорительница мужских сердец!
В школе, конечно, все сразу заметили её новую куртку. Но свой восторг озвучила только Лена Прохорова, общепризнанная серая мышка, которая ни с кем не соревновалась ни в модности нарядов, ни в покорении мальчишеских сердец. Утром, перед уроками, она подошла к Люсе в гардеробе и с чувством проговорила:
— Вот это да!
И даже легонько провела пальцами по рукаву куртки, как будто та была драгоценностью. Остальные смотрели завистливо и помалкивали. Зависть — страшная штука.
В субботу после уроков Люся по просьбе учительницы русского языка Анны Ивановны объясняла Ленке Прохоровой разницу между причастным и деепричастным оборотами, потому и задержалась в классе. А когда спустилась в гардеробную, то нашла свою новёхонькую куртку валяющейся на полу с оторванной петелькой, которая утром была вполне крепко пришитой. Люся страшно расстроилась. Не важно, кто это сделал. Просто неприятно, что зависть толкает людей на такое. Хотя… Кажется, она поняла, кто это сделал.
Люся уже вышла на крыльцо, застёгивая молнию на куртке, как вдруг, подняв голову, заметила неразлучную парочку — Островскую и Хохлову. Значит, их угрозы были вполне реальными. А сегодня как раз тот самый день, когда Витька Климов дежурит по классу и провожать её некому. Ну что ж. Не убегать же. Дождались, значит, девицы. Люся сделала глубокий вздох и шагнула на подтаявший грязный снег тротуара. Подружки стояли на тропинке в конце школьного стадиона, неподалёку от водонапорной башни. Здесь ходили все, кто хотел срезать дорогу. Люсин путь в школу и обратно всегда проходил именно здесь. Выбрать сейчас другую дорогу — значит, дать им понять, что она струсила. А вот шиш! Люся чувствовала себя не слишком уверенно — она никогда до этого не дралась сама и ни от кого ни разу не терпела побои. Сердце сильно колотилось.
Когда она подошла к парочке почти вплотную, Островская стояла на тропинке, полностью перекрыв путь своим упитанным телом.
— Отойди, — сказала Люся.
Островская не сдвинулась с места, хмыкнув, покосилась на Хохлову. Та насмешливо улыбалась.
— Долго будем стоять? — Люся попробовала оттеснить Островскую с дороги, но та стояла недвижимо, как скала.
— Ну так что? Отрекаешься от Витьки? — Островская сплюнула в снег. «Как уголовник», — подумала Люся и ничего не ответила.
— Говори! — потребовала Островская и схватила Люсю за капюшон куртки.
— Руки убери, — Люся беспомощно оглянулась. Кто-то шёл по тропинке в их сторону, но ещё далеко.
— Ой-ой-ой, какие мы нежные! Как уводить чужих парней, она может, а как отвечать — кишка тонка?
— Мне на фиг не нужны ваши парни, убери руки! — уже громче сказала Люся.
— А мы так не думаем! Гадина! — и Островская двинула ей кулаком прямо в глаз.
В голове зашумело, и что-то как будто сверкнуло перед глазами. «Так вот какие искры сыплются из глаз», — успела подумать Люся. Хохлова, как истинная боевая подруга Островской, подскочила к Люсе сзади, толкнула в спину. Люся не удержалась, поскользнулась и упала прямо в грязный мокрый снег. Подруги громко захохотали.
— Это только начало. Подумай над своим поведением, — Островская перешагнула через Люсины ноги, и обе неторопливо пошли по тропинке в сторону центра посёлка.
Люся попыталась подняться, но сапоги скользили, и с первого раза ей это не удалось. Одежда моментально пропиталась влагой: колготки, школьное платье, новая куртка — всё было мокрое и грязное. Люсе стало жаль себя, и она расплакалась. Подбитый глаз и щека опухли. Она сидела в подтаявшем снегу, покрытом частичками сажи и грязи, и ревела.
И только тогда появился Славка. Он слишком поздно оказался на крыльце, слишком поздно заметил её красную куртку. Когда бежал, задыхаясь, думал, какой же он кретин, ведь видел же утром её в этой куртке в вестибюле. Она ярко-красная и далеко видна. А он, идиот, не сразу заметил…
— Давай руку! — услышала совсем рядом Люся и подняла на голос зарёванное лицо.
— Слава, где ж ты раньше был? — спросила Люся и заплакала ещё сильнее.
Он помог ей подняться, отряхнул одежду, хотя отряхивай — не отряхивай…
— Меня надо в центрифугу, — попыталась шутить Люся.
— Домой тебе надо. Очень быстро попасть домой. Это не шутки, можно воспаление лёгких получить, — серьёзно сказал Слава.
Он нёс оба портфеля в одной руке, а второй поддерживал Люсю за локоть. Мартовское солнце светило обманчиво ласково. На самом деле ветер дул холодный. Люся сразу замёрзла. Разговаривать было некогда. Они неслись на всех парах, а когда в подъезде простились и Слава отдал ей портфель, то дождался, пока Люся поднимется и ей откроют дверь.
— Господи! Люся! Что случилось? — раздался голос её матери.
— Я упала, — буркнула Люся.
Славка вышел из подъезда. Хлопнула за спиной старая деревянная дверь. Как же, упала она. Он шёл домой и раздумывал, означает ли всё произошедшее, что они помирились. Если бы он хоть раньше успел, он бы спас её, и не было бы у неё фингала под глазом, и одежда была бы в порядке. А он так поздно добежал…
Мама сразу же усадила Люсю в ванну. Лёжа в ванне и глядя на кружевную пену, Люся раскаивалась, что обидела Славку, когда не пошла с ним танцевать на вечере. Она вспоминала его, запыхавшегося, взъерошенного, как он подал ей руку, как вёл домой и тащил её мокрый портфель, и думала, что под немодной курточкой, из которой он вырос ещё в прошлом году, билось благородное сердце настоящего мужчины.
Потом мама кормила её обедом и поила горячим чаем. Как же хорошо быть дома, сидеть на кухне, в сухой одежде и уплетать горячие блины, обмакивая их в малиновое варенье!
Часть 3-я здесь:
Часть 4-я здесь:
Часть 5-я здесь:
Часть 6-я здесь:
Часть 7-я здесь:
Часть 8-я здесь:
Часть 9-я здесь: