Узбекистан, Ташкент – АН Podrobno.uz. 76 лет назад был освобожден Бухенвальд – один из крупнейших концлагерей на территории Германии. Из примерно 280 тысяч человек, прошедших через лагерь, около 56 тысяч умерли от болезней, невыносимых условий труда или были убиты эсэсовцами. Были среди них и узбекистанцы.
"Людей убивали, травили и сжигали. Этот страшный черный дым от сожженных людей до сих пор со мной. Каждый день мимо нашего барака проходили толпы людей, их вели на смерть. Не знаю, как нам всей семьей удалось там остаться живыми. Повзрослев, я говорила про себя, что Господь нас помиловал", – рассказала Нина Ананьева.
Нина Ананьева – родилась в 1937 году в Смоленске (Россия). В годы Великой Отечественной войны в пятилетнем возрасте была угнана с семьей в Германию. Бывшая узница концентрационного лагеря Бухенвальд.
– Когда началась война, отец сразу ушел на фронт, а мать осталась с пятью детьми. Несмотря на то, что мне было всего пять лет, я хорошо помню время, когда немцы только пришли в город. В начале они относились к нам хорошо, давали еду и кусковой сахар. Но это продолжалось недолго.
Солдаты других немецких подразделений, которые пришли следом, выгнали всех людей на улицу, кто в чем был, а на дворе стоял февраль 1942 года. Всех погнали к железной дороге, собрали на товарных платформах и повезли в неизвестном направлении. Ехали мы долго, было очень тяжело, стояли страшные морозы, мы все были закопченные от дыма и гари паровоза. Мама, к счастью, успела захватить что-то из одежды, какие-то одеяльца и все время пыталась нас собой обогреть, обнимала, прятала, как цыплят, и все молилась, чтобы Бог спас хотя бы детей.
Сначала нас привезли в Польшу. Но здесь все лагеря были переполнены, и нас отправили в Восточную Германию. Так мы попали в печально известный концлагерь Бухенвальд.
Кругом колючая проволока под электрическим напряжением, везде ограждения, горят фонари, не сбежать, малейшее движение в сторону – расстрел. Мы жили в ветхих бараках. Каждый день мать с сестрой, которой на тот момент шел семнадцатый год, и других взрослых выгоняли работать, а мы – дети – оставались в бараке.
Кормили нас сырой мерзлой картошкой, иногда давали кусок черного сухого хлеба. Я не знала, куда маму с Фросей уводили каждый день, на какие работы. Уже намного позже, когда я, будучи взрослой, приезжала к ней после войны, сестра показала страшные рубцы на бедрах от ремней. Немцы в концлагере не только заставляли их работать, но и били, издевались, насиловали…
Поэтому мама с сестрой никогда не рассказывали, куда они ходили, берегли нас, чтобы не пугать. По ночам мама, накрывшись с головой одеждой, тихо и горько плакала. А нам она старалась даже вида не показывать. Сестра рассказывала, что меня с братом однажды увели куда-то. Вернулись мы бледные, по всей видимости, у нас брали кровь, мы были еле живы.
У матери на руке было клеймо – цифра 98. Я спросила сестру, а почему у нас, детей, не было клейма. Она ответила, что лагеря были настолько переполнены взрослыми, что на детей тогда даже не обращали особого внимания, просто не успевали клеймить всех…
В ушах тогда постоянно стоял протяжный колокольный звон, он часто возвращается и сейчас. Именно о нем поется в песне «Бухенвальдский набат». Я спрашивала у сестры, почему звонят колокола. Помню ее страшный ответ – они звонят, когда людей ведут в газовые камеры. А колокола звонили постоянно…
Людей убивали, травили и сжигали. Этот страшный черный дым от сожженных людей до сих пор со мной. Каждый день мимо нашего барака проходили толпы людей, их вели на смерть. Не знаю, как нам всей семьей удалось там остаться живыми. Повзрослев, я говорила про себя, что Господь нас помиловал.
Мы пробыли в концлагере до самого окончания войны. Я не помню, как нас освободили. Помню только, что в лагере был шум, люди кричали. Многие, заслышав, что идут советские войска, бросались на колючую проволоку чтобы выбраться, а она все еще была под напряжением. Они умирали…
Сестра рассказывала, когда пришли солдаты и начали освобождать пленных, многие им падали в ноги от радости, обнимали их, плакали.
В родном Смоленске, куда мы вернулись, было мало хорошего. Наш дом разбомбили немцы, затем пришла похоронка – отец погиб в Кёнигсберге 8 мая 1945 года. Мама прожила тоже совсем недолго. Здоровье ее было подорвано, она постоянно болела. Сразу после ее смерти мы попали в детский дом в городе Вязьма.
У нас не было детства. Я провела 11 лет в детдоме, где было холодно и голодно. С едой было плохо. Мы все время недоедали. Чтобы у детей не было рахита, нам давали рыбий жир и 125 граммов хлеба на день, хочешь – сразу ешь, хочешь – растягивай. Зимой мы этот хлеб закапывали в землю, потому что мерзлый хлеб дольше жуется. Бывало, что старшие забирали и эти крохи.
Тогда нас выкормил лес – там трава, ягоды, щавель. Мы их срывали да ели. У меня была одна фотография с детдома, мы на ней вместе с братом и сестрой стоим оборванные, в коротких пальтишках. Жалею, что не сохранила, на ней мы были вместе, но слишком болезненные это были воспоминания, и я ее разорвала…
Меня долго не отпускали воспоминания о том, что нам пришлось пережить. Я и сейчас сильно нервничаю, не могу смотреть фильмы про войну. Это очень тяжело. Я бы пожелала молодым, чтоб они больше читали литературу о войне, осознавали, какой путь мы прошли, что чувствовали и пережили. Чтобы они не поддавались никаким провокациям и берегли хрупкий мир, чтобы им не пришлось окунуться в тот ад, который видели мы – дети войны. Мы знаем и голод, и холод, и смерть, вы – дети мирного времени, и этого не знаете. Не относитесь к этому с безразличием. Берегите мир, Родину, своих родителей! Чтобы над нами всегда было чистое небо, мир и согласие!
Подсаживаем на новости: заходи на наш Telegram-канал.
