Знатная московская дворянка Елизавета Петровна Янькова (1768-1861) прожила долгую и увлекательную жизнь. Бессмертие ей подарил внук, Дмитрий Благово, который в 1850-х тщательно записал бабушкины рассказы. О старом быте, о родных, знакомых, знаменитостях, вместе с семейными преданиями, доходящими вплоть до эпохи Петра I.
Старушка была живой летописью. В указателе к мемуарам – полторы тысячи имен, включая несколько сот родственников. Как это умещалось в одной голове?!
Дама была старозаветная, «времен Очаковских и покоренья Крыма»… но притом умная и достойная. Ее воспоминания пахнут Грибоедовым. Будто читаешь мемуары той самой «Марьи Алексевны», которую побаивался Фамусов.
Как и все знатные московские старушки, Янькова не стеснялась иметь собственное мнение о каждом встречном и поперечном. В каком-то смысле, ее мемуары – это энциклопедия старинных чудаков. Это не Гоголь, это реальность!
Послушаем мемуаристку?
Марья Семеновна Римская-Корсакова, почтенная московская старушка, почти никогда не обедала дома. Только в гостях. Каждый день. Если ей нравилось какое-нибудь блюдо, она приказывала своему лакею увезти его домой.
Скупость? Чревоугодие? Но вся светская Москва знала, Корсакова – «почтенная и знатная старушка». Так что хозяева не возражали и сами предлагали Марье Семеновне блюдо на выбор. Если пожилая барыня умела правильно себя поставить, она могла творить совершенно невозможные вещи.
Ее дочь, Екатерина Александровна Архарова, тоже стала великосветской старушкой. То был неколебимый столп старомосковского общества. Она не могла попасть впросак! Однажды, в присутствии императора, с Архаровой упала нижняя юбка. Хладнокровная старушка сделала вид, что с ней ничего не произошло.
Брат ее, Николай Римский-Корсаков, был (в маму) фантастически прожорлив и по нескольку раз в день завтракал, обедал и ужинал.
Помещик Степан Волков очень любил кормить других. Быть может, наш великий баснописец написал «Демьянову уху», глядя на этого персонажа? Прекрасно приготовленные блюда превращались в орудия пыток и казней. Знакомые Степана Степановича мучились, проклинали судьбу, но продолжали поедать деликатесы. Отказаться – значило нанести кровную обиду.
Злая барыня Марья Сергеевна Неклюдова привязывала своих служанок к стульям их же косами. Чтобы сидели над пяльцами и не шмыгали! Такое обращение возмущало даже видавших виды современников.
Добрая барыня, княгиня Наталья Александровна Вяземская, ко всем лакеям, горничным, даже к крестьянам обращалась на «вы». Родственники рассказывали, хохоча, как в собственной деревне она говорила бурмистру:
«Послушайте, бурмистр, я хотела вас попросить...»
Старый помещик Василий Васильевич Титов вел себя ровно противоположным образом. Он «тыкал» и крестьянам, и дворянам, без различия пола и возраста. Но делал это так непринужденно, что казалось: так и надо. Дедушка был реликтом петровской эпохи, когда все так говорили.
Еще один ископаемый старичок, князь Николай Петрович Оболенский, держал себя средневековым феодалом. Когда скотина соседских крестьян заходила на землю князя, он брал в заложницы коров и требовал с них выкуп. Но так случилось, что большое княжеское стадо забрело на крестьянскую землю. Мужики перегнали этот скот к себе и тоже потребовали выкупа. Князь долго бушевал и требовал управы у хозяина этих крестьян, но хозяин принял их сторону…
Князь Николай Семенович Вяземский был раздражителен и по любому пустяку гневался на жену и детей. Однако этот гнев был безобиден, потому что князь в порыве гнева… засыпал. И мог проспать так целый день, пока его ярость не проходила. Рассказчица дает этому господину парадоксальную характеристику:
«Сердцем был предобрый, а характер самый неприятный».
Многие чудаки были не в состоянии повелевать своей прислугой, и тогда в доме все становилось верх дном. Спальня хозяйки превращалась в проходную для лакеев. Так случилось в доме старушки-графини Елизаветы Федоровны Орловой (вдова одного из «екатерининских орлов»). Эти порядки смело описала старая шутиха:
«Лизанька, а Лизанька, хочешь – я тебе правду скажу? Ты думаешь, что ты барыня, оттого что ты, сложа ручки, сидишь, да гостей принимаешь? Ты наша работница, а мы твои господа. Ну, куда ты без нас годишься? Мы господа: ты с мужичков соберешь оброк, да нам и раздашь его, а себе шиш оставишь».
Это она говорила барыне в лицо!
В иных домах хозяевами делались собаки (довольно современная деталь). Супруга генерала и московского предводителя дворянства Обольянинова была страшной собачницей. Все ее моськи по ночам оккупировали барскую кровать. Сама же генеральша
«как-то лепится на краю постели».
Что же касается генерала, то он по нескольку раз за ночь поднимался, чтобы впускать и выпускать из спальни собачонок.
«Раз кто-то из людей на собаку топнул, собака завизжала и бросилась бежать к хозяйке; из-за этого вышла целая история: Обольянинов возвратился домой, жена ему нажаловалась, – человека выбранили и рассчитали, потому что был наемный, а своему было бы и того хуже».
Если животные были любовью генеральши, то генерал обожал цветы. Десятилетний мальчишка-сосед хотел погулять в саду. Обольянинов предупредил:
«Иди, гуляй, сколько угодно, но, сохрани тебя Бог, ежили ты у меня сорвешь цветок – заставлю съесть, слышишь, уговор лучше денег».
Однако мальчик не удержался от соблазна, после чего ему пришлось исполнить уговор. Буквально. До последнего листочка. Повезло, что цветок не был ядовит!
Другие дети проводили жизнь в карете. Светская дама Федосья Ивановна Бартенева ездила на балы вместе со своими отпрысками, но оставляла их в экипаже. Чтоб дети не страдали от голода, были запасы еды. Кончилось тем, что в карете завелись мыши!
Зимою эти дети плакали от холода, пока об этом не узнал московский губернатор князь Голицын. Он велел слугам накормить детей Бартеневой и уложить спать.
Однажды Дмитрий Владимирович Голицын вернулся домой за полночь, когда все уже спали. Обычно ему помогал отойти ко сну камердинер. Однако теперь тот храпел на полу и пах водкой. Тогда генерал-губернатор сам переодел и уложил спать камердинера. И наутро ни одним словом не упрекнул его.
Бедный слуга долго не мог додуматься, кто же его разул и уложил, а когда понял, был настолько потрясен, что бросил пить.
Дмитрия Владимировича Голицына Москва любила как отца. Старушка-мать, знаменитая «усатая княгиня» – любила его как младенца. Шестидесятилетний вельможа был для нее просто «Митенькой». Когда князь приезжал к матери в Петербург, она приказывала камердинеру
«пуще всего смотреть за ним, чтоб он не упал, сходя с лестницы».
Наталья Петровна Голицына прожила почти до ста и стала прообразом Пиковой дамы – как только пушкинская повесть увидела свет, в «старушке-графине» узнали «старушку-княгиню». Впрочем, реальная Голицына на тот момент была жива. Она еще пережила Александра Сергеевича!
Еще одна старушка, Настасья Дмитриевна Офросимова, внушала страх всей дворянской Москве. Она исправно посещала все балы – и горе было молодому господину или девице, если пробегут мимо, не заметят, не поклонятся. После ее нотаций молодежь пылала от стыда.
Другую, добрую старушку – Настасью Николаевну Хитрово – Москва не боялась, а нежно любила. Однако и у Хитрово было свое чудачество – она до такой степени страшилась смерти, что не позволяла в своем доме упоминать о покойниках. К живым она была внимательна, но мертвый навсегда вычеркивался из памяти.
Среди московских старичков особо колоритен был князь Николай Борисович Юсупов – известный богач и любитель искусств. В юности он слыл записным ловеласом и теперь жил памятью о прежних днях.
«У него в деревенском доме была одна комната, где находилось, говорят, собрание трехсот портретов всех тех красавиц, благорасположением которых он пользовался».
Или, возможно, это было просто хвастовство?
«Говорят, у него была даже прекрасная картина, на которой под видом мифологических изображений Венеры и Аполлона были представлены Екатерина и он сам».
Наверное, в том же облике, в каком изображают греческих богов… Впрочем, на самом деле Юсупов никогда не был фаворитом Екатерины II , и огромное состояние (десятки тысяч душ!) досталось ему по наследству.
Николай Борисович не знал всех своих поместий (в барской Москве – удивительный случай!), и если князя спрашивали, есть ли у него имения в какой-нибудь губернии, Юсупов посылал слугу за записной книжкой. И почти всегда оказывалось: «есть!».
UPD. Тем, кто считает, что все эти персонажи вошли в историю только потому, что «ели, пили, развлекались» – см. следующая статья с настоящими биографиями «чудаков».
Каталог статей моего журнала (история, краеведение) вы можете посмотреть здесь.
Читайте также:
«Неспрашивай Алексеевич»… Курьезные старорусские имена (1)
Научный подвиг инвалида 200 лет тому назад
Спаленная пожаром... Три истории про 1812 год
Петровский переулок: театр по щучьему велению, палаты №6 и дом с легендой
