Наутро Григория Филипповича опять повели на допрос. Кроме начальника по противодействию в кабинете никого не было.
- Ну что, - начал разговор Герман, - испугался? Сознаваться будем?
Григорий заметил, что сегодня следователь говорил другим голосом, более спокойным, удивился и тому, что перешёл на «ты», вроде как и не близкие, а такую вольность себе позволяет.
- Не в чем мне сознаваться, - ответил Григорий. – Я всю жизнь был честен. Если нужно признаться в том, чего я не делал, то не буду. Если моё признание спасёт сына, то пишите, что это я создал ячейку и сойдёмся на этом.
Герман удивлённо посмотрел на Григория.
- Как-то быстро ты сдался, Григорий Филиппович, я думал, пытать тебя придётся, а ты вон как, сам признался.
Григорий опустил голову. Сердце бешено стучало.
- Хорошо, - задумчиво произнёс Герман. – А что ты скажешь на счёт Прохора?
Григорий Филиппович сжал невольно кулаки и произнёс громко, словно у него голос прорезался:
- И за Прохора отсижу, пишите всё мне. Только его не троньте, сердце у него больное. Его и на работе оставили на лёгком труде, чтобы с ума не сошёл от ненужности. Спасибо Парамонову.
- Начальник у вас что надо, - восхищённо сказал Герман. – Вы ему и не братья вроде, а пестует вас, как родных. Ладно, раз признался, завтра протокол составим. Посидишь ещё ночку, подумаешь, может ещё что вспомнишь.
Григорий вышел из кабинета, и его опять отвели в подвальное помещение.
А Герман присел за стол и начал писать.
«Успеть бы, - думал он. - Ох, Анна, Анна. Вскружила ты мне голову. Что ж, не дают нам счастья в небесной канцелярии. Ты ко мне, я от тебя. А раньше я к тебе, ты от меня. Словно защищает нас кто-то друг от друга. Далеко убегу, Аннушка. Чтобы слёз твоих не видеть, голоса твоего не слышать. А если близко схоронюсь, то вернуться же смогу, не выдержу, а тогда и тебе жизнь испорчу. Чем дальше, тем лучше, а Бог даст, свидимся».
Герман запечатал письма в несколько конвертов, положил их в карман. Открыл сейф, достал оттуда папку с делами Кирьянова Макара и его подельников. Полистал, сделал даже несколько пометок. А потом положил их обратно в сейф, сверху добавил ещё кипу бумаг и поджёг их прямо в сейфе. Когда документы догорели, он закрыл сейф, взял пальто, зонт. И вышел из кабинета.
***
Утром Григорию сказали, чтобы сходил домой и вернулся с вещами. Приказали ничего не говорить родным и для их же блага просто молчать, чтобы не было лишних вопросов. Григорий так и сделал. Собрал вещи и, ничего не сказав, вернулся обратно.
Но в кабинет его не пригласили, а под конвоем через весь город повели на мельницу. Перед самым входом конвоиры отпустили его и сказали, чтобы сам проследовал к начальнику. Григорий был взволнован. Когда его вели по городу, он озирался по сторонам, боялся, что сплетни начнут ходить и тогда он, как главный наладчик будет уже не таким уважаемым. Хватило однажды уйти в запой, до сих пор есть колкоязычные, чуть что, вспоминают. В кабинете его ждал Парамонов.
Григорий Филиппович вошёл, поздоровался и превратился в статую с опущенной головой.
Начальник ходил туда-сюда, был очень взволнован, потом спросил:
- О чём вчера был разговор с Германом? Что ты ему говорил? Что он тебе? Не беспокойся, не выдам. Мы с тобой давно в одной лодке. Если доверять друг другу не будем, то, как бы ни пришлось встретиться где-нибудь в ссылке. Выше голову, Гриша! – прикрикнул Парамонов.
Григорий Филиппович всё рассказал. Начальник протянул Григорию письмо.
- Это тебе, - произнёс он. – Свободен. Надеюсь, больше до тебя не доберётся никто. Сегодня отдыхай, завтра выходи на работу, Прохору ни слова.
Григорий Филиппович так и не понял до конца, что это было. От радости он почти выбежал из кабинета. На улице развернул лист, прочитал:
«Прости, Григорий Филиппович, если нанёс за эти два дня много душевных травм. Мне нужно было убедиться, что ты честный человек. Не хотел я защищать кого-то поганого. Сделал я это, само-собой, не для тебя, а ради любимой женщины. Её сын попал в эту передрягу вместе с твоим. Так что считай, что тебе повезло и когда всё утихнет, передай от меня привет Анне Левандовски. Верю, что исполнишь. Скажи ей, что я обязательно вернусь. С уважением, Г.Б»
Григорий Филиппович несколько раз прочёл письмо. Не понял, что должно утихнуть, и кто такая Анна Левандовски он не знал. Повторив про себя несколько раз это имя, чтобы не забыть, он порвал письмо на мелкие кусочки и частями выбросил их в разные мусорные корзины.
***
Евдокия Степановна тихо выла. Зоя сидела рядом и гладила её по спине.
В дверь постучали, девушка открыла.
Доктор кивнул приветственно и прошагал к Евдокии.
- Доброе утро, - весело произнёс он.
Но женщина не ответила, только смолкла.
- Маменька, - сказал Зоя, - доктор пришёл.
В ответ опять тишина. Доктор постоял некоторое время, потом раздражённо произнёс:
- Знаете что, у меня пациентов 20 человек. Если я над каждым буду так стоять, мне жизни не хватит. Немедленно повернитесь, я начну осмотр.
Евдокия нехотя повернулась. Глаза были словно пустыми. Она безразлично взглянула на доктора, скинула с себя одеяло.
Доктор внимательно осмотрел и без капли сожаления сказал:
- Вынужден вас огорчить, лечение не помогло. Стало ещё хуже. Я поговорю с другим докторами, возможно кто-то возьмёт на себя ваше лечение. Но ходить вы точно больше не будете. Вынужден откланяться, по надобности зовите.
Забрал свой чемоданчик и вышел.
Зоя ахнула, ей стало невыносимо жаль мачеху. А Евдокия так и лежала молча, смотря в потолок своими стеклянными глазами.
Зоя прикрыла её одеялом и вышла ненадолго за покупками, а в это время домой вернулся отец.
Он подошёл к Евдокии, и та очнулась, зашевелилась. В уголках глаз стали скапливаться слёзы.
- Гришенька, - прошептала она.
Григорий коснулся её щеки, потом аккуратно вытер собирающиеся слёзы, встал рядом с кроватью на колени. Коснулся лбом её раскрытой ладони.
- Не плач, Дуся, я уже дома, - прошептал он.
А Евдокия Степановна глубоко дышала, не в силах унять нахлынувшее волнение.
Когда Зоя вернулась домой, она застала такую картину: на кровати лежал отец, а на его груди посапывала Евдокия.
От лёгкого похрапывания отца и сопения мачехи Зое стало как-то легко на душе. Она оглянулась, поискала глазами Макара. Вздохнула и пошла готовить обед и ужин.
***
Пани Анна всю ночь пролежала с температурой. Янек глаз не сомкнул, менял салфетки, смоченные холодной водой, одну на другую и клал ей на лоб. Анна бредила, вскакивала с открытыми глазами, пыталась куда-то идти, выкрикивала имена: Милош, Густав, Герман, Берта, Ветта, Софья, папа…
Янеку казалось, что если так и будет продолжаться, то мать может и с ума сойти.
Несколько раз матушка гладила его по голове и говорила:
- София, Софочка, какая ты большая уже, доченька.
Янек терпеливо сидел и ждал, когда закончится эта ночь. Всё счастье, что он испытал вчера при встрече с Зоей куда-то улетучилось. Не было времени даже думать об этом. Не было сейчас Зои в его мыслях. Он, применяя силу, укладывал мать на кровать, а потом заснул сидя от усталости. А она встала и начала бегать по комнате, заглядывать под кровать, шкаф, на кухне забралась под стол и кричала громко:
- Герман, Герман, ты где?
От крика Янек проснулся и бросился к ней. С трудом уложил в кровать. Так и просидел, пока мать не затихла и температура не спала. Постелил рядом с материнской кроватью на полу одеяло и уснул.
Повесть "Зоя" 50 / 49 / начало
Продолжение тут
Приглашаю почитать другие рассказы моего авторства в путеводитель сюда
