Художник вторую неделю изнемогал от творческого штиля. Сюжет картины, над которой он работал последние три недели, перестал возбуждать его. Работа встала, и Никита Львович, как истинный творец, терпеливо ждал, когда его гулящая муза вернётся к нему и вдохнёт в его творение жизнь, а в существование — смысл. Иногда он брался за заказы: не брезговал делать упаковки для известных и не очень фирм, хотя эта рутинная работа лишь усугубляла творческий кризис. Агрессивный рекламный дизайн не способствовал вдохновению на создание шедевра! Реклама — это не искусство, сколь не пытались нас убедить в обратном бесталанные эндиуорхолы. Был бы Энди не гей, кто бы о нём вспомнил? Но в то время, когда он жил, этого было достаточно, чтобы о тебе заговорили. А родись он сейчас? Пролетел бы, как фанера над Парижем, геев сейчас пол Европы. А вот по-настоящему талантливых людей по-прежнему мало. Так что, фокус в том, чтобы оказаться в нужном месте и в нужное время. Размышляя так, художник скинул халат и нагишом прошлёпал к огромному антикварному шкафу, оставшемуся от бабули, что жила в этой комнате прежде. На одной из дверей изнутри было зеркало в полный рост. Никита Львович придирчиво осмотрел свою фигуру. «Н-да, увы, не Аполлон», — сказал он вслух, потирая заросший рыжей щетиной подбородок.
На столе всё ещё стояла засохшая роза; помнится, он купил её для своей Музы. Алый цветок, с шипастым стеблем, теперь превратился в чёрную тень былой красоты.
Странно, но роза так и засохла, не распустившись до конца. Все её лепестки были на месте, только высохли, стали шершавыми на вид. Так завянет когда-нибудь и его Муза, и он сам. «Всё тлен», — сказал сам себе художник, открывая мини-бар. Он как раз раздумывал, «пить или не пить», когда услышал характерное царапанье. Так стучалась в его дверь соседка, ровесница Революции.
— Один момент, Домна Капитоновна! — крикнул художник, спешно надевая халат.
Он подошёл к двери, щёлкнул замком и приоткрыл её.
— Никит, там к тебе внук Катерины Наумовны! Вместе с дочкой твоей, Музой, прости Господи! — старушка перекрестилась и прошаркала в свою комнату. Она очень страдала с тех времен, как её давняя подруга заболела и уехала к дочери, сдав свою комнату художнику. Никита, конечно, был вежлив и обходителен, правда изъяснялся как-то витиевато: «Раскумарим косячок, а, Домна Капитоновна?» в общем, был мужчина со странностями.
Какое-то время у него жила девчонка. Звал он её Музой. Старушке она не нравилась: рыжая, дерзкая, с татуировкой на шее в виде бабочек. К тому же, вела она себя вызывающе — увидев Домну Капитоновну впервые, обозвала её «раритетом»: так и сказала, «это, мол, что за раритет»? Художнику даже стыдно за неё стало. Извинившись перед соседкой, он увёл пигалицу в свою комнату.
А потом они включили громкую музыку. Не душевную, которую любила слушать Домна Капитоновна, а современную, скрип и грохот, от которого хотелось залезть под одеяло. Утром Домна Капитоновна встретила рыжую в туалете. Та курила, сидя на унитазе, бесстыдно расставив ноги в солдатских высоких ботинках. Срамота!
— Что бабуль, приспичило? Сейчас освобожу! — нахалка бросила бычок в унитаз, легко соскочила с него, и даже не смыв, пошла вразвалочку в комнату художника.
— А ты, милк, кем приходишься Никите Львовичу? — просила Домна Капитоновна, — дочка, штоль?
— Штоль! — засмеялась бесстыжая Муза.
— А, ну тогда ладно, — проворчала бабка, сразу поверив. Ей было спокойнее думать, что художник порядочный человек, хотя в глубине души она понимала, что порядочность нынче — вещь крайне зыбкая, как карточный домик. Ткни, и развалится.
И вот сейчас эта дочка Муза пришла под ручку с внуком её покойной подруги, Екатерины Наумовны.
— Аааа! Какие люди! — увидев незваных гостей, протянул художник, впрочем, без всякого энтузиазма. Он пригласил гостей в комнату, где они уселись за круглым дубовым столом.
Никита Львович всматривался в лицо Дениса. Он знал это лицо очень хорошо, гораздо лучше, чем собственное. Дело в том, что сняв комнату у бабки, художник невольно оказался в обществе её внука. Фотографии Дениса были повсюду. Вот он, маленький, учится держать ложку; вот, он на утреннике в садике; вот, впервые идёт в школу. Патлатый подросток со смеющимися глазами — тоже он. И студенческие фото и даже свадебные! Кругом Денис! Художник позвонил тогда ещё здравствовавшей Екатерине Наумовне и попросил разрешения снять фото со стены. «Ни в коем случае!» был ответ. Тогда Никита Львович нашёл изящное решение — он просто задрапировал стены комнаты недорогой тканью. Бабушку успокоил, что так фотографии не выцветут, а напротив, превосходно сохранятся на долгие годы. И старушка согласилась. О том, что она умерла, художник узнал от её дочери. Никита Львович опасался, что новая хозяйка выселит его, но опасения были напрасны — Ольга Валерьевна оказалась очаровательной женщиной, и сказала, что пока не планирует жить здесь.
Ну, а потом явился её сын, лицо которого он так хорошо знал. Денис пришёл заявить, что им с женой нужно выплачивать ипотеку, и он планирует продать эту комнату, чтобы сразу покрыть долг. Он дал художнику месяц, чтобы тот нашёл себе новое жильё. Но где же такое найдёшь? Прямо напротив — старинная площадь. Комната, которую снимал художник, находилась в единственной сохранившейся коммуналке, оставшейся в прекрасно сохранившемся, историческом доме. Квартиры сверху и снизу уже были расселены, сделав евроремонт, там теперь жили очень солидные, уважаемые люди — снизу известный певец, сверху — депутат Государственной Думы. Квартира художнику не по карману, да и ехать в спальный район он не мог. Нет ничего более убийственного для творческого человека, чем безликие, однотипные дома. Человеку искусства жить в бетонном коробе с видом на такие же короба немыслимо и небезопасно: он сходит с ума и в один прекрасный день путает дверь с окном! Статистика не даст соврать: в центре города, где присутствует нормальная, человеческая архитектура, такое происходит в виде исключения, тогда как на безликих окраинах — постоянно.
Муза жевала жвачку и елозила взглядом по драпировке стен.
— А где же «Человек дождя?» — спросила она, не увидев на стене картину, которая ей, по всей видимости, очень нравилась.
— Я тут ходил на юбилей к одному известному политику, — соврал художник, — взял в качестве подарка!
Ну не говорить же ей, в самом деле, что картину он продал, чтобы купить себе необходимое!
— Жалко. Она мне нравилась! — тяжело вздохнула Муза, но тут же оживилась, — ладно, трава-мурава есть?
— Нет. Есть портвейн, красный, крымский. Будете? — художник повернулся к буфету и загремел стаканами. Он всё хранил здесь, чтобы не возбуждать интерес соседки.
— Нет, спасибо! — побледнел Денис, и художник сразу определил, что тот вчера перебрал.
— А я выпью! — звонко щебетнула Муза, подставляя под горлышко бутылки мутный стакан. Художник впервые увидел её лицо так близко при свете дня. Сейчас он разглядел на нём морщинки у глаз и на лбу. «Всё тлен» — пронеслось в голове. Но, махнув стакан портвейна, он, забыв обо всём на свете, пал в ноги рыжей Музе и умолял вернуться к нему. Но Муза только звонко смеялась и морщила свой очаровательный носик.
— Так значит, договорились? — пожимая художнику руку на прощанье, сказал Денис, — через три дня, максимум четыре, комната должна быть свободна. Мы поняли друг друга?
— Да, — художник приставил ладонь ко лбу, словно отдавая честь. Проводив гостей и вернувшись к себе в комнату, он рухнул на кровать и заснул.
На следующий день он, как ни старался, не смог вспомнить суть разговора с Денисом. Лишь смутно припоминал, что Муза ушла от него к внуку Екатерины Наумовны, который вел себя вчера весьма недружелюбно. Несмотря на то, что Муза окончательно бросила его, художник вдруг ощутил такой прилив вдохновения, что уняв похмельную жажду, тотчас встал к мольберту. Творить!
Звонок в дверь был таким настойчивым, что Никите пришлось прервать работу. Домна Капитоновна, очевидно, ушла по делам, раз открыть было некому.
Художник набросил поверх рабочей одежды халат и пошёл открывать.
— Денис? — удивился он, открыв дверь, — не ждал тебя так скоро!
— Как так: «не ждал»? А договор?! — не снимая обуви, Денис прошёл в комнату, и увидев, что художник даже не начинал собирать вещи, нахмурился.
— Я думал, что… какое сегодня число? — лепетал Никита Львович, стыдливо загнув палец, высунувшийся через дырку в носке.
— Четырнадцатое! Расстались мы, если ты помнишь, десятого.
— Не помню… — потупился художник.
— Ладно. Хату себе нашёл? Я могу хоть сейчас тебя забросить, если быстро соберешься! — Денис смотрел на него с жалостью, если не сказать, с брезгливостью. Сам он был в обтягивающей рубашке-поло, подчёркивающей рельеф мышц.
— Не нашёл пока! — умоляюще посмотрел на него художник, — Денис, я прошу повременить! Будь человеком!
— Сколько?
— Неделю. Хотя бы…
— Нет, я не могу столько ждать. Собирайся.
— Но я заплатил за этот период! — вспомнил художник.
— Я вернул тебе деньги, дружище. Ты что же это, вообще ничего не помнишь? — он начинал разражаться, — в общем так, если завтра не съедешь, я вернусь с полицией, понял?
Он открыл дверь, и чуть не зашиб старушку-соседку, вернувшуюся из-магазина.
— Здорово, бабушка!
— Здравствуй, здравствуй, милок, — Домна Капитоновна проскочила мимо Дениса, и ловко скинув уличные тапочки, влезла в домашние, с неодобрением посмотрев на пыльные кроссовки Дениса, оставившие на темном линолеуме пыльные следы.
— До завтра, Домна Капитонна, — усмехнулся тот, — завтра у вас будет новый сосед! Я! — и он, выйдя из квартиры, поскакал по лестнице вниз, оставив старушку в сильном смятении.
— Чего это? — спросила она у художника, — ты что, Никит, съезжаешь? Нашёл куда?
— К сожалению, не нашёл, — не поднимая головы, ответил Никита, — но Денис требует освободить комнату до завтра.
— И он, значит, собирается тут жить с ... твоей дочкой?
— Ну какая же она мне дочь?— удивился Никита, — так, натурщица..
— Ай-яй-яй! Вот, горюшко! Нет, ну мне такое соседство совсем не нужно! Ты хоть и малахольный, Никита, но хоть пол мыл в свою очередь и не буянил.
— Может быть, среди ваших приятельниц может быть, кто-то сдал бы мне комнату на первое время, а?
— Да какое там? Мои приятельницы почитай, все на кладбище, — махнула рукой Домна Капитоновна.
— Я пропал! Завтра он меня выселит на улицу! — простонал художник.
— А по какому праву? Ты с Олей-то говорил?
— Нет, а что?
— А то, — старуха подняла указательный палец вверх, что она собственница комнаты, а не её сын! Позвони ей, попроси хотя б отсрочки! Она девка добрая, я уверена, пожалеет тебя!
Через полчаса Никита стучал в комнату старухи. В руках у него был торт-полено.
— Домна Капитоновна, это вам!
— Да что ты милок, я такое уж давно не ем! — ахнула та.
— А чем, чем вас порадовать? — сияя, спросил Никита.
— А за что? Ты толком скажи, что случилось-то? — она жестом пригласила художника войти. Комната у неё была намного меньше, и всё в ней было таким компактным, словно кукольным. На столе вязаная скатерть, на полированном секретере тоже.
— Садись, не стесняйся, — озвучила приглашение хозяйка, — так что, ты позвонил Ольге?
— Позвонил! Она вообще не в курсе того, что её сын меня выселяет. А я ещё удивился: чего это он дверь не открыл своим ключом? А оказывается, она и ключи ему не дала! Мне показалось, что он её обидел.
— Это всё поди, из-за пигалицы малолетней! — старушка сняла очки и положила их на стол.
— Ну, не такая уж она малолетняя! Ей, наверное, уж к тридцати идёт!
— Не может быть! — старушка всплеснула руками, — я в тридцать уже главбухом была на производстве, и меня по имени-отчеству величали!
— Ну, сейчас другое время, уважаемая Домна Капитоновна! — так что, торт? Может, чайком побалуемся?
— Чайком можно, а торт мне не полезен, улыбнулась соседка, и пошла за художником на кухню, включить электрический чайник.
Тем временем, Ольга Валерьевна пыталась дозвониться до сына, но он был вне зоны доступа.
