К зиме в Лисьей балке сухих деревьев – наперечёт. А у мужиков – нерушимый договор: живое дерево и в Лисьей балке, и дальше, по Северскому Донцу, не рубить. Здесь, в безлесом южнорусском краю, любой мальчонка знает, как долго – из крошечного семени – растёт дерево, чтоб вот так, бездумно, запросто срубить его на дрова… Если – в кои веки!.. – кто-то из пришлых и отваживался на такое, тут же изгоем становился. На него и глаз не поднимали, разве что старик какой взглянет угрюмо, исподлобья, головой покачает… Мимо проходили, не кланялись, не здоровались.
С осени хворост собирали, камыш резали-сушили… Птицы улетали – низко-низко над степью, чуть ли не касались крылом доцветающей полыни, – быть лютой зиме, говорили старики. Покров миновал, а лист на дубах так и остался… И снег выпал на не опавшие листья – предвестием скорых суровых морозов.
Ещё до снега мужики потихоньку копали по склонам Лисьей балки, – там, где земляное уголье наверх выходило. Поначалу прятали друг от друга глаза, когда несли домой мешки с горючим камнем. Каждый надеялся: авось, сосед думает, что в мешке хворост… Потом встречаться стали у Лисьей балки, – сначала молчком копали, потом разговорились: что у нас, – ум, что ли, бабий!.. По всему видно, – холода лютые надвигаются, натопишь ли рогозом… А ребят малых – полна изба, – оправдывались мужики друг перед другом. И догадывались, что в земле здешней – несметные богатства.
А после того, как батюшка Петро отслужил молебен на начало нового дела, понемногу и бабы смирялись, соглашались, что польза от горючего камня большая. Не без того, – к иным понимание приходило лишь после мужниной известной науки… Зато потом встречались и радостью делились друг с дружкой, щебетали без умолку:
- Никакой мороз не страшен! Жар-то в печке, – считай, с утра до утра.
Молодая черноглазая Лукерья про стыд забывала:
- Жарко в избе, – телешом ходить впору!
Бабы пересмеивались:
- Доходишься телешом-то… К сентябрю Панкрату своему третью девку родишь.
На такие предсказания Лукерья запальчиво возражала:
- Не девку, а мальчишку на сей раз рожу! Увидите!
После Лукерьиных слов переглядывались бабы, а щёки вдруг разгорались,– тайком каждая вспоминала минувшую ночь долгую… серебряную от луны россыпь снежинок за окном, а по стенкам в избе – несуетные блики от печного жара. Рогоз и хворост – что: тут тебе вспыхнули, дымом улетели в трубу, и поминай тепло… А горюч камень разгорится, и пламя потом медленно-медленно затихает, красный жар остаётся, – спокойной, уверенной силой… И сила красного жара – это и было счастливой, желанной тайной – непостижимым потоком вливалась в сокровенную мужскую силу… Кто знает, – может, права Лукерья: от силы такой непременно мальчишки станут рождаться… А если и девки, – то красивые и крепкие. И сладким жаром вспыхивало что-то внизу, в сокровенной глубине, и жаркой волной накрывало, – от воспоминаний про ласки мужние долгой ночушкой. В ласках этих тоже была сила горючего камня: одно дело, – вспыхнувший и прогоревший рогоз в печке, отчего изба тут же казалась выстуженной: впору поверх рубашки в овечий тулуп кутаться, – до ласк ли… И другое, – когда так хорошо опустить голову на мужнино плечо, вместе смотреть, как в печи затихает пламя, а тепло остаётся, не уходит, потому что горюч камень становится таким красивым – красным – жаром… И хотелось, чтоб на руки взял, на постель понёс… и рубашку поднял, – высоко-высоко…
…К концу зимы Иван различал уже не только светлые пятна, которые вдруг возникали вместо привычной ему кромешной черноты, – теперь он видел неясные, как в густом молочном тумане, очертания, подолгу останавливал на них взгляд, рассмотреть силился… Пугал этим мать. Может, о чём-то и догадывалась смутно Анисья, – самым сильным желанием её было, чтоб прозрел Иван, их со Степаном единственный сын… Только сразу вставала перед глазами Анька, бесовское отродье, бесстыдница эта, что целовалась с Иваном под дикой яблоней, в зарослях лебеды, что-то шептала ему,– не иначе, как заклинания колдовские, от которых он, может быть, и прозрел бы, да лучше – слепота, чем смертный грех колдовства… А вдруг наколдовала тогда Анька, – с чего бы это Иван так пристально вглядывался в печь, медленно водил по ней глазами, если отродясь, кроме темноты, ничего не различал… Анисья несмело спрашивала:
- Либо видишь что, Ванюшка?.. Что смотришь так на печь-то?
Иван встряхивал головой, чуть заметно улыбался. Головой качал:
- Не вижу, маманя… Батя сказывал, что жар красный в печке – от камня горючего… Тепло от него чувствую, – другое, не такое, что от хвороста бывало…
Анисья досадливо поджимала губы, видела: горюч камень напоминал Ивану про Аньку. На лице его – то ли отблески красного жара, то ли сам вспыхивал от ещё неясного желания… И точно: стыдился Иван мыслей своих, обрывал их сурово… и всё же отчаянно думал, как жаркой ночушкой раздел бы Анютку, чтоб в одной исподней рубашке осталась… а потом… Целовал бы её всю- всю, её одну…
В предзимье им с Анютой по шестнадцать исполнилось.
Степан – негромко, чтоб сын не слышал, – укорял Анисью:
- Так и злобствуешь? Так и думаешь… непотребное про Анну?
Анисья вскидывала на мужа глаза, – светилась в них стойкая непримиримость:
- А что мне думать про неё?
-Так, почитай, все печи в Дымках наших горюч камнем топятся в эту зиму. А ты всё злобствуешь на Анюту, – за то, что девчонкой камни эти со склонов Лисьей балки в ладошках приносила. А с них – видишь, польза какая?
- Чарами хочет… Чарами хочет к Ивану подобраться, чтоб замуж взял, – не знаю разве!.. Вон – одолень-трава в Донце – белый цветок… ( Одолень-трава, по поверью – водяная лилия, растение, обладающее большой колдовской силой, – примечание автора). А в руках таких, как Анькины, чарами становится… Так и земляное уголье: избе – во благо, а в её руках – бесовская сила. Зачем Ивану такая жена? Не будет с ней счастья ему!
- Ну, это мы увидим, – непонятно обещал Степан жене.
… А когда растаявший снег зашумел ручьями, что безудержно стремились слиться с Северским Донцом, появились в степи какие-то пришлые люди. Бродили по берегу, по склонам Лисьей балки, присматривались к земле. А потом увидела Анюта, как срубили они дикую яблоню, – ту, под которой стояли в то лето с Иваном, и он трогал своими губами её губы… Упавшую, будто горестно охнувшую яблоню порубили на дрова, костёр развели на берегу. Анюта задохнулась: про такое, чтоб вот так, для потехи, живое дерево, – у них слыхом не слыхивали. Беспомощно рукой повела, – искала, за что б ухватиться, потому что вдруг почувствовала, будто и её, как яблоню, подрубили в коленях…
А те, пришлые, громко смеялись, подбрасывали в огонь тонкие яблоневые ветки. Один заметил Анну, кивнул на неё остальным. Окликнул:
- Эй, красавица! Из местных будешь?
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»