Власовец (рассказ) С. Доровских

22 февраля 202322 фев 2023

16,9 тыс

10 мин

После утренней планёрки меня вызвал редактор отдела и произнёс фразу, которую не раз слышал любой из нас – корреспондентов:
– Что-то ты засиделся в кабинете, пора бы тебе, парень, и проветриться малость!
Значила она, что нужно ехать в командировку. Было это в середине девяностых годов, когда наша страна, народ, а значит – и редакция районной газеты переживали далеко не лучшие времена. Старенький, видевший много на своём бездорожном пути и потому вечно неисправный «Газик» у нас имелся, но рассчитывать, что помчусь на нём с ветерком, шансов не было. Если бы задание касалось встречи с главой какого-нибудь поселкового совета, руководителем хозяйства – ещё можно было попробовать уговорить редактора отдела дать мне водителя, но тут…
– Живёт в селе Ковыляй один человечек, участник вой_ны. Дело как раз к юбилею Победы идёт, сам знаешь, в этом году пятьдесят лет, – говорил он, по своему обыкновению, монотонно, и при этом не глядя на меня и внося правки в гранки. – Ничего о нём не знаю, обо всём расспросишь в сельсовете. Оттуда, кстати, и позвонили, просили написать про этого…
На столе редактора отдела царил беспорядок, однако он прекрасно в нём ориентировался и без труда находил нужное, даже если это был обрывок бумажки с его замысловатыми каракулями:
– Максима Кузьмича, вот!
Я ждал хоть какой-то дополнительной информации, но глядя, как хмуро редактор отдела продолжил водить карандашом по колонкам, внося правки, понял, что пора в путь…
Весна в девяносто пятом году хотя и выдалась дружная, тёплая, но с дождями. Как я добрался до посёлка Ковыляй, проехав сначала на дымящем автобусе, затем – на попутном грузовике, а ещё километров шесть пройдя пешком по чавкающему чернозёму, история отдельная, также достойная рассказа. Таких путешествий много было на моём корреспондентском пути. Помню – каждый раз, сидя у размытой дороги на мшистом валуне или трухлявом пенёчке, счищая палкой похожую на густой клей грязь, я повторял строчку из популярной у нас, работников печати, песенки:
Трое суток шагать, трое суток не спать
Ради нескольких строчек в газете:
Если снова начать, я бы выбрал опять
Бесконечные хлопоты эти…
В сельсовете узнал немногим больше про загадочного Максима Кузьмича, и, самое главное, что понял: и из него самого вряд ли удастся выжать даже эти несчастные «несколько строчек»:
– Да, чего уж там, подход к нашему Кузьмичу надо найти. Крутоват. У него орденов-медалей – гру_ди не хватит, а он их даже на 9 Мая не носит, такой вот характер, что ли, поди пойми его, – сказал мне местный председатель. Он, как и редактор отдела, тоже не смотрел на меня. Шла посевная, и тот нервно перебирал какие-то накладные. – В общем, удачи, молодой человек! Дом Максима Кузьмича – крайний справа, шлёпайте по главной улице!
И вот я шёл по этой самой главной улице, центральная дорога мало чем отличалась от той, по которой проделал путь в шесть километров – глубокая колея, которую чуть обожгло солнце, и потому напоминала она спёкшуюся корку хлеба.
Дом Максима Кузьмича был, как и сказал председатель, на самом краю, за ним начиналось поле, где по бескрайнему чёрному простору двигался трактор. Но что это был за дом – одно его описание достойно заметки! И обязательно – с фотографией! Я бережно достал фотоаппарат и снял с разных ракурсов этот, как часто говорят в прессе, шедевр деревянного зодчества. Без слов двухэтажная постройка рассказала мне многое о хозяине, и я предположил, что герой будущей публикации – вероятно, плотник. Это подтвердилось сразу же, как я постучал – мне открыла девчушка, видимо, внучка, и сказала, что хозяина могу найти в «столярке».
Понять, какая из построек на просторном дворе именно «столярка», а не сарай или баня, смог не сразу. Все они были аккуратными, небольшими, но крепкими срубами, и только по высокому, напоминающему сирену визгу какого-то инструмента я понял, куда именно нужно идти по утоптанной дорожке.
Открыл дверь и меня обдал, словно тёплый ветер, приятный запах свежих стружек. Спиральки цвета сливочного масла стелились ковром, а мужчина – большой, напоминающий медведя, стоял ко мне широкой спиной, подавая длинную дощечку к зубьям воющей циркулярки. Я громко поздоровался, но понял, что кричи – не кричи, не услышит.
Тогда я обошёл стоящий по центру воющий агрегат, и краем глаза посмотрел, как в небольшом окошке играет солнышко, высвечивая множество пляшущих, как снег, пылинок. Зашёл так, чтобы хозяин увидел наконец-то меня, даже руками помахал. Он же лишь на миг поднял кустистые брови, в которых также запутались древесные спиральки, но только сильнее нахмурился и продолжил работать, смерив меня, и особенно – болтающийся на моей груди фотоаппарат недобрым внимательным взглядом.
«Подлинный медведь! – подумал я. – Сколько же ему лет? Ближе к семидесяти должно быть. А то и чуть за семьдесят. А какой сильный, здоровый!»
Максим Кузьмич продолжал работать ещё минут пять, пока полностью не распилил все свои заготовки. Наконец он нажал на красную кнопку, и циркулярка, такая же злобная и недовольная, как он, наконец стала медленно унимать свой визг.
– Здравствуйте, уважаемый Максим Кузьмич! Меня зовут Александр… Можно просто Саша, я из районной газеты, – начал я, но ответа опять не удостоился. Продолжил свой неуверенный монолог, в котором сбивчиво попытался объяснить всю цепочку – звонили из сельсовета, редакция направила, я добирался полдня, и вот…
– Ух мне эти щелкопёры… Нечего про меня писать, ишь удумали! Глупости!
Тогда я попробовал зайти на новый круг, и начал монолог о том, как важно говорить о фронтовиках, что будет целый номер «районки», посвящённый землякам, участникам Великой Отечественной, но… чем дальше углублялся в аргументы, понимал, что меня, в общем-то, не слушают. Максим Кузьмич отошёл в угол, принёс новую охапку дощечек и собирался нажать теперь на зелёную кнопку, чтобы вновь закружились, набирая скорость и вой, зубья мощного столярного аппарата. И я подумал про себя:
«Нет, так сразу и не проймёшь, но нужны всё же слова – такие, чтобы уда_рили, вывели его, обожгли! Иначе – хоть разворачивайся и уходи, думая, как объясниться потом с редактором отдела, что проездил зря».
– Максим Кузьмич! Это важно! Нужно о вас рассказать! Сейчас время такое, идёт новая вой_на, за умы! Вы центральные газеты видели, а телевизор что показывает?! Вчера вон, аж целую передачу не постеснялись в эфир пустить, про генерала Власова, что он вовсе и не предатель был, что нам нужно понять и его, и тех, кто к нему подались, почему так произошло, что у них выбора не было, представляете!
– Про Власова, говоришь, гхм, – он нахмурился ещё сильнее, но при этом палец от кнопки всё же отвёл. – Про Власова – это да… Ладно, как тебя там, Саша-Паша? Пойдём в дом, там потолкуем.
Я вышел, посмотрел на солнышко, жмурясь и радуясь удаче. Всё же подобрал я «ключик» к этому медведищу! Сейчас, наверное, внучке прикажет на стол собрать, бутылочку запотевшую и мутную достанет, выпьем, подобреет, да и всё мне расскажет, как это принято в газетах называть, о своих «фронтовых и трудовых дорогах».
Но когда мы вошли в дом, дальше сеней не пошли. Впрочем, в сенях этих стоял столик с пустыми трёхлитровыми банками, а к нему были придвинуты стулья: само собой, работы хозяина-мастера. Резким движением Максим Кузьмич выдвинул один из них и сел, отодвинув со звоном банки к краю. Затем сомкнул массивные пальцы в «замок» и уставился на меня снизу вверх:
– Садишь, как там тебя, Саша-Паша, чего стоять!
Так началось наше интервью, которое больше напоминало издевательство. Говорил больше я.
– Вы были участником Великой Отечественной, где воевали?
– Был, воевал.
Сопение, молчание, и всё тот же недобрый взгляд.
– Вас призывали отсюда?
– Отсюдова, откудова ж ещё?
– Расскажите о ваших наградах.
– Имею награды.
– Ордена, медали?
– Ордена, медали. Слушай, Саша-Паша, мне там шпон шлифануть надо! Вот это всё напиши, раз умеешь, да и будет на том! – Максим Кузьмич уже начал подниматься, уперев ладони в столешницу так, что она, казалось, даже немного прогнулась.
И тогда я задал вопрос, на который – я знал, нельзя ответить односложно:
– Почему вы сначала отказались со мной говорить, но согласились после того, как я упомянул… генерала Власова?
И мой собеседник вновь сел, а вернее, рухнул на стул, ещё крепче сжав ручищи в «замок». Молчал, и мне показалось, что ответом и будет эта многозначительная тишина. Но всё же фронтовик заговорил:
– Значит так, Саша-Паша. Напиши, что я, мол, воевал, есть медали и ордена тоже давали. Живу здесь, в Ковыляе. А больше – всё, баста! – он опять замолчал. – А что сейчас тебе обскажу, не для газеты, да и вообще никому – молчок!
Я понял: произошла в жизни этого человека какая-то история, и она всё гнетёт. Возможно, что после этого он и сделался таким замкнутым, носит груз долгие годы, не может избавиться. Но – что ещё важнее, открыться ему надо, рассказать кому-то, чтобы стало немного легче. Хоть по небольшому, но имевшемуся у меня тогда опыту прекрасно знал, что чаще всего такие люди выбирают для откровения незнакомцев, вроде меня, но никогда ничего не говорят даже самым близким. Много, очень много я сохранил подобных историй, и решаюсь поведать о них только теперь, когда прошло много лет, а рассказчиков нет давно. Правильно это, или нет, но если смолчу и я, то тогда уйдёт в небытие то, что всё же заслуживает памяти.
– Дело было уже после вой_ны, – начал он. Я отодвинулся, вжался, боясь даже пошевелиться и сбить его. Мне почему-то показалось, что я чем-то схож со священником, который хотя и присутствует на исповеди, но его не видит кающийся. – После вой_ны, значит, я продолжил ещё служить. Стояли мы в небольшом городке, и там охраняли, следили за немцами, военнопленными, стало быть, которые строили жилые дома.
Он посмотрел на меня, и я кивнул, давая понять, что знаю – военнопленных ещё долго использовали на строительных работах. Даже в нашем райцентре есть восемь двухэтажных домов барачного типа, которые в сорок шестом построили бывшие солдаты Гит_лера.
– Я сам-то из плотницкой семьи, и до вой_ны дома строил, отец и дед учили, сызмальства к этому делу приучен. Вот, значит, смотрю, как один такой пленный работает, ловко так топором орудует, мах-мах! – и он показал движение ребром ладони. – Мне даже показалось, что дело происходит тут, в Ковыляе, и что строится дом, для наших, своими. А потом про себя кумекаю – мать честная, так-то растак и эдак, да не может же немец так, наши же приёмы, роднейские!
Максим Кузьмич хлопнул в ладони и поднёс их к лицу, долго растирая глаза.
– У нас старшой был, офицер, ну и я, не задумываясь, решил, так сказать, ну, поделиться, шепнуть ему, так мол и эдак, подозрительное дельце. Тот ещё выше передал. Оказалось, что немцы все эти, они… не выдали, в общем, затесавшегося к ним русского. Как ты говоришь, власовца. Двести с лишним человек их там было, и никто не крысанул, молчали, хотя ведь и знали поди ж, что он не ихний будет. Тогда-то, по молодости, я был горд своей наблюдательностью. Похвалили! А вот годки чешут и я всё больше думкать об этом стал. Не то, чтобы жалость какая, нет, сам не разберу. Тяжко как-то на душе, понимаешь! Может, хоть бы чёрт его! Да пусть бы и жил человек, итак ведь сколько народу в ту вой_ну покрошили!
Рассказ его оборвался, и я понял, что ничего не добьюсь. Да и не было у меня, что спросить…
– Про воевал, про ордена там – напиши, Саша-Паша, а про это вот – никому. Молчок! Пока я жив, – добавил он, и обернулся. – Машка! – он позвал внучку, и та прибежала, как по команде. – Вот, тут паренёк из газеты притопал, покажи ему мои ордена, коробочку ту из-под конфеток достань из серванта, пусть пощёлкает их своим этим аппаратом! А мне шпон шлифануть надо!
…Я вновь шёл по размытым дорогам, не поднимая глаз. Молодая трава медленно поднималась, пробивая себе путь сквозь мё_ртвую, хрустящую под сапогами повитель. Меня обогнал, обдав дымом солярки, грузовик, водитель свесился, держась пятернёй за дверь, предложил подвести, но я махнул рукой.
Долго пытался понять, взвесить как-то услышанное, но не мог. Не было ни вывода, ни итога. А только – сама история эта. Короткая, жгучая, непростая. Как и вся наша жизнь…