Все пахло бензином: вода, табак, одежда. Горячий, пропитанный бензином, воздух обжигал легкие. Вот так бывало на тракторе, в жаркую страдную пору тяжело дышать и радостно слушать неумолчный рев мотора. Капли пота на лице горели, как брызги бензина. И черно-фиолетовые пласты чернозема вздымались сзади, точно волны. Над головой голубело высокое небо, и солнце светило так ярко, что приходилось жмуриться.
Сейчас над головой скрежетала и звенела сталь, кругом было темно и лишь в узкую смотровую щель зеленело поле. Руки Василия Стороженко сжимали не руль трактора, а замок пушки. Глаза его искали не жаворонков, мирно заливающихся над широким раздольем родных воронежских полей, а черные, тупорылые машины с белыми крестами на стальных плитах. Он насчитал сорок немецких танков. Все они двигались навстречу, изрыгая пламя и смерть.
Где-то справа и слева шли машины товарищей. Стороженко не видел, но чувствовал их по земляным фонтанам и дымкам разрывов, возникающим около немецких танков.
Атака в лоб успеха не имела. Немецкие танки, маневрируя, избегали прямых попаданий и широкой дугой охватывали отряд, готовя контрудар.
«Крышка...», — подумал Стороженко, злобно досылая снаряд.
Ему, молодому танкисту, командиру башни, этот первый решающий бой казался проигранным. Не о себе жалел он и даже не о товарищах (он просто не представлял, что они могут погибнуть), Стороженко думал о машине. Видать, суждено новенькому советскому танку вспыхнуть факелом в этом бескрайнем поле и сгореть на радость врага.
«Хоть бы сойтись да поджечь парочку — другую... все бы легче, не даром машину сгубим...»
Но он понимал, что сблизиться на короткую дистанцию нельзя: численный перевес на стороне немцев. Они могли расстрелять одинокую машину издали, самим оставаясь в безопасности.
Стороженко покосился на командира. Он смутно различал его угловатые, приподнятые плечи, голова в кожаном шлеме глубоко ушла в них. Неотрывно всматривался командир в щель. Что он там видел? Какую решал задачу?.. Водитель колдовал со скоростями. Стрелок-радист возился у аппарата.
Стороженко навел пушку и выстрелил.
— Побереги снаряды... пригодятся, — сказал командир, не поворачивая головы.
— Есть, беречь снаряды! — откликнулся Стороженко, и великое спокойствие вдруг нашло на него.
Он по-хозяйски прибрал снаряды, удобно разложил их, чтобы они были под рукой. Глотнул из фляжки воды. И вкусной же показалась она, и совсем не пахла бензином.
Рывок танка в сторону отшатнул его на миг от пушки. Машина меняла боевой курс. На больших скоростях уходила она от врага. Лощиной прошла во фланг немцам. Там горел стог сена и дым стлался по траве густой пеленой. Стороженко понял план командира, усмехнулся и пересчитал снаряды.
Скрытый дымом от врага, танк подошел к горящему стогу и развернулся.
Стороженко припал к щели. Немецкие танки теперь были, как на ладони. И сквозь рев мотора он услышал веселый голос командира:
— По головному... без промаха, Вася!
Теперь все зависело от него, командира башни. Весь экипаж, затаив дыхание, ждал его действий. Стороженко расстегнул ворот комбинезона и зачем-то вытер руки.
Выстрел слабо прозвенел в колпаке башни. Снаряд ударил в бензобаки, и рыжие языки лизнули белый ненавистный крест.
— Один, — сказал радист, наклоняясь к рации. — Второй... третий...
Потом он сбился со счета и замолчал. Считать стал сам командир.
— Шесть... семь!
Фашистские танки горели в поле как свечи. Руки Стороженко аккуратно зажигали их каждые тридцать секунд. Сломалась угрожающая дуга, немцы спешно отходили. Вражеская контратака была сорвана.
— Одиннадцать! — сказал командир удовлетворенно, откидываясь на сидение.
Затем он протиснулся в башню и обнял Стороженко.
— Слышу... — застенчиво ответил Стороженко.
С тех пор прошло немало дней. Два ордена Красного Знамени пламенеют на груди гвардии лейтенанта Василия Стороженко. Он уже командует взводом танков. На его личном боевом счету 23 вражеских танка, 24 пушки, 20 разбитых дзотов, 6 бронемашин. Он истребил до 560 фрицев.
В. СМИРНОВ (апрель 1943)
