У непристойной ругани богатые исторические традиции. В новгородской берестяной грамоте начало 13 века некая Анна жалуется брату, что Коснятин обошёлся с ней грубо: «…назовало еси сьтроу курвою и доцере ...(женщиной низкой социальной ответственности)…». В другой рукописи из того же раскопа некто советует брату Якову быть как все и «...(выполнять заповедь о размножении)… лёжа». В третьей – почтенные горожане требуют покарать некоего Шильца, который ...(выполняет заповедь о размножении)... с козами и лошадьми. Содержание же четвёртой грамоты, в которой сваха поздравляет Марену с грядущим замужеством её дочери строкой из русской обрядовой свадебной песни, до того непристойно, что процитировать его в блоге нет никакой возможности. А уж что выцарапывали на штукатурке прихожане многочисленных новгородских церквей – даже пересказать сложно, проще съездить и прочитать…
Брешут, как выразились бы русские летописцы, срамно лаяют те, кто утверждает, будто могучий и славянский мат нам привезли завоеватели-монголы. Испокон веку русичи знали этот секретный язык и использовали его как должно. В обрядах плодородия, призванных повысить рождаемость у скота и урожайность у пшеницы и репы. На свадьбах, обещая славную жизнь и здоровых детей жениху и невесте. На похоронах, дабы покойник уходил весело и не стремился вернуться назад. На поле брани, чтобы разъярить и унизить противника. И конечно же для борьбы со сглазом и отпугивания нечисти – леших, оборотней, кикимор и прочей пакости.
Крепкое словцо шло и в пир и в мир и в добрые люди. Самым нечистым считался… не то, что вы подумали, а пёс – сравнение с ним гарантировало смертельную обиду, а то и хорошую драку. И даже церковные писания, объясняющие прихожанам греховность их слов и поступков, без стеснения называли похабные предметы и действия своими именами.
О письме запорожцев турецкому султану и говорить нечего - вольные казаки достойно ответили Владыке блистательной Порты.
"Вавилонський ти жихась, Македоньский колесник, Iєрусалимський бравирник, Александрійський козолуп, Великого і Малого Египта свинарь, Армянська злодиюка, Татарський сагайдак, Каменецький кат, у всего світу i підсвіту блазень, самого гаспида онук" - это лишь часть выразительного и емкого послания. Что характерно, Владыка Порты убрался за море, несолоно хлебавши - то ли испугался запоржских посулов, то ли казацкие сабли его убедили.
Частушки и пословицы
В русских деревнях и сёлах, у людей близких к земле, матерная брань навсегда осталась сакральным языком таинств. С одной стороны в быту ни один уважающий себя крестьянин никогда не ругался сам и не позволял домашним. «В бога-душу-мать» крыли пьяницы и босота, за что получали неодобрение односельчан. С другой стороны – без срамных частушек и «потаённых» сказок не обходилась ни одна свадьба, ни одно народное гулянье, особенно те праздники, которые продолжали языческую традицию – Духов день, Коляды, Купала. Смеховая культура, доведение до абсурда были сродни другим народным обычаям – вывороченным наизнанку шубам и «личинам», в которых бродили по селу ряженые.
Традицию непристойных словес хранили и передавали скоморохи. От их шуточек и «срамных игрищ» покраснел бы любой современный ругатель. Скоморохи делали маски «задней личины», жезлы с фаллическими символами и во всех подробностях рассказывали хохочущей публике, какую плату требует попадья с пастушка, а поп с молодухи, что именно учинили девки с немцем, как Петрушка-лекарь купчиху пользовал, и куда у старухи корова пропала. В ходу были поговорки и загадки с подтекстом, например такая: «стоит дерево мохнато, в мохнатом-то гладко, в гладком-то сладко, про эту сласть и у нас есть снасть». Ответ – орех, а не то, о чём вы подумали.
Про частушки и говорить нечего – частушка без мата, что суп без соли. Шуточек, поговорочек и приговорочек с упоминанием «тех самых» мест и действий, на Руси было пруд пруди. Знаменитая «Барыня» и «Камаринский мужик» до революции были запрещены к публичному исполнению отнюдь не потому, что призывали народ к борьбе. «У барыни платье длинно, из-под платья … видно» - один из самых приличных куплетов песни. Кстати, знаменитая строчка Чуковского про «Сорок кадушек солёных лягушек» - прямая цитата из частушки позапрошлого века, только неизвестный острослов сложил в кадушки солёные … - как говорится, слова из песни не выкинешь.
Большой Петровский загиб
Цари на Руси испокон веку были ревнителями национальных традиций. И бранились не хуже, а иногда и лучше подданных. Знаменитым ругателем был Иван Грозный. В жаркой эпистолярной полемике с боярином Курбским, царь писал своему противнику «паче кала смердяй», английскую королеву Екатерину Великую обозвал «пошлой девицей» когда она отказалась выйти за «московита» замуж. Шведскому же королю Эрику Грозный составил ноту протеста в таких выражениях, что дипломаты отказались везти её в Швецию, справедливо опасаясь, что обруганный монарх поотрубает им головы.
Пётр I можно сказать легализовал русский мат, ввёл его в общество. На всепьянейших соборах, пародирующих обряды православной церкви и хозяин-царь и его гости изъяснялись на смеси матерной брани с воровским жаргоном офень-коробейников. Со временем Пётр слегка остепенился и непристойную забаву забросил, но бранному лексикону остался верен. И соратников и врагов и особенно проворовавшихся царедворцев честил нещадно. В сохранившемся до наших дней «большом петровском загибе» 331 бранное слово, причём, по традиции всю фразу надлежало произносить на одном дыхании.
Матушка Екатерина тоже была вельми языката. Если верить историческому анекдоту, однажды к императрице прибыла делегация духовенства с прошением: «Царь-де, батюшка, Петр Великий, колокола на пушки изволил перелить, а когда их снимал, то обещал вскорости вернуть. Да так и не вернул. Не поспособствуете ли Вы в нашем горе?» На это Екатерина II полюбопытствовала, обращались ли с этой просьбой к самому Петру I. «Да, - ответили ей, - и даже петиция с тех времен у нас сохранилась». Императрица пожелала на нее взглянуть, и увидела кроме прочего, резолюцию, на бумаге начертанную: «А … вам моего не надо?» И подпись: «Петр I».
Екатерина велела подать перо и чернила и своей царственной ручкой добавила: «Я же, как женщина, даже этого предложить не могу».
Барков и эпигоны
Традиции русской эротической литературы ведут начало с галантного 18 века. По крайней мере бессмертные творения знаменитого Баркова писаны по образу и подобию классических од Сумарокова и Ломоносова. Та же форма, тот же речитатив, те же античные боги… только вместо Зевса и Аполлона поэт взывал к Бахусу, Венусу и Приапу. Барков был талантливым юношей, учился в Академии, служил помощником Ломоносова и графа Разумовского, отовсюду был выгнан за пьянство и хулиганские выходки.
В одах и поэмах Баркова без стеснения воспевались раблезианские радости вкусной еды, хорошей гульбы и восхитительного разврата. Иногда поэт позволял себе и литературные шалости с акростихами в девичьих альбомах:
Ходила девушка во храм оракул вопрошать,
Узнать, чем можно ей себя от бледности спасать.
Ей слышится ответ: "К леченью способ весь,
Моя красавица, в начальных буквах здесь.
Верным почитателем и достойным преемником Баркова был А.С. Пушкин. Плоды лицейской молодости озорного поэта ходили по рукам в списках, «Гаврилиаду» и «Царя Никиту и сорок дочерей» учили наизусть кадеты и гимназисты.
Впрочем, и в зрелости Пушкин не утратил вкуса к крепкому словцу. Даже нравоучительную лирику Пушкин умудрялся украсить матерной изюминкой:
К кастрату раз пришел скрипач,
Он был бедняк, а тот богач.
«Смотри, сказал певец без…,-
Мои алмазы, изумруды -
Я их от скуки разбирал.
А! кстати, брат,- он продолжал,-
Когда тебе бывает скучно,
Ты что творишь, сказать Прошу».
В ответ бедняга равнодушно:
- Я? я … себе чешу.
А вот небезызвестный «Лука Мудищев» так и остался анонимной поэмой – литературоведы датируют произведение 1860ми годами, ни Пушкин ни Барков написать его физически не могли.
21 век обесценил ненормативную лексику, выведя её на страницы массовой печати и литературы. Из сакрального языка мат стал обычной бранью – так поутру светская дама оказывается некрасивой пожилой бабой. И запрет "нехороших слов" отнюдь не повредил их популярности - великая русская брань шествует по городам и весям на лабутенах и в штанах.
Остаётся надеяться, что однажды мат из разговорной речи вернётся на своё место – в анекдоты, «заветные сказки» и забористые русские частушки.
