Проблема эвтаназии была и остается одной из самых актуальных в мире. Здесь есть сторонники и противники. Критерий жизни и смерти – не только медицинский, но и философский вопрос. И сейчас с различной интенсивностью данная тема горячо обсуждается многими.
В плане своеобразной иллюстрации весьма показательными являются обстоятельства последних лет жизни и смерти одного из известных людей XX века – Сигизмунда Шломо (Соломона) Фрейда, более известного как Зигмунд Фрейд.
Последние 10 лет своей жизни Фрейд вёл дневник, начав его в возрасте 73 лет и окончив за четыре недели до смерти – 23 сентября 1939 года.
В 1938 г. после присоединения Австрии к Германии и последовавших за этим гонений на евреев со стороны нацистов положение Фрейда значительно осложнилось. После ареста дочери Анны и допроса в гестапо Фрейд принял решение покинуть Германию. Однако власти не торопились выпускать его из страны и довольно долго не давали разрешения на выезд. Все решил звонок Бенито Муссолини (Фрейд лечил одного из его близких друзей). В июне 1938 г., после того как принцесса Мария Бонапарт внесла нацистам «выкуп» в размере четверти миллиона австрийских шиллингов, Фрейд и члены его семьи покинули Вену.
Первые симптомы болезни, сопровождавшей Фрейда на протяжении последних 16 лет жизни, появились в феврале 1923 г., когда он обнаружил на верхней челюсти опухолевидное образование, распространяющееся на нёбо.
20 апреля 1923 г. Фрейд был прооперирован профессором Маркусом Гаеком. Операция оказалась достаточно сложной, сопровождалась обильным кровотечением, и Фрейд смог уйти домой только на следующий день. Исследование удаленной опухоли показало, что это рак, но пациенту об этом ни Маркус Гаек, ни друзья ничего не сообщили. Когда спустя много лет, уже в Лондоне, Фрейд узнал это обстоятельство, он возмущенно спросил только: «По какому праву?»
4 октября 1923 г. профессором руководителем отделения челюстно-лицевой хирургии Гансом Пихлером была проведена радикальная операция. Операция Фрейду проводилась в два этапа с недельным перерывом. Первый этап состоял в перевязке наружной сонной артерии и удалении подчелюстных лимфоузлов, во время второго этапа была удалена верхняя челюсть, часть слизистой оболочки щеки и часть твердого нёба на поврежденной стороне, что соединило в одно целое носовую и ротовую полости и потребовало изготовления специального протеза. Операции проходили под местной анестезией.
После второй операции Фрейд в течение нескольких дней не мог говорить, его кормление осуществлялось через зонд. Правая щека оставалась парализованной, на ночь ему делали инъекцию морфия, а в середине ночи сестра повторяла укол.
Уже в ноябре Пихлер при очередном осмотре пациента, заметил изъязвленное маленькое пятно на мягком нёбе. Биопсия показала, что в этом месте росла ткань злокачественной опухоли. В тот же день была проведена резекция мягких тканей.
Для отделения рта от носовой полости был изготовлен протез, причинявший больному на протяжении всех последующих 16 лет исключительные неудобства. Хотя протез обеспечивал правильный прикус и отделял носовую полость от ротовой, он вызывал раздражение, давил на нижнечелюстной сустав и приносил ужасные страдания.
С течением времени здоровье Зигмунда окрепло, и он прошел курс лучевой терапии, но это не спасло его от дальнейших рецидивов.
Доктор Пихлер вынужден был произвести пересадку кожи на щеке, потом с помощью диатермии удалить еще один очаг рецидива.
Но настоящие мучения были еще впереди. Фрейд не смог справиться со своей тягой к курению. Сигары же приводили к постоянному раздражению ротовой полости и создавали предпосылки для появления очередных новообразований. Каждый раз поврежденная область удалялась или подвергалась электрокоагуляции. Так продолжалось больше тридцати раз.
В одном из своих писем Фрейд писал:
«Количество различных моих телесных недугов заставляет меня интересоваться, сколь долго еще смогу я продолжать свою профессиональную работу, особенно с тех пор, как отказ от сладостной привычки курить вызвал у меня в результате значительное снижение интеллектуальных интересов. Все это нависает грозной тенью над ближайшим будущим. Единственное, чего я действительно страшусь,— это длительной инвалидности без возможности работать, или, выражая то же самое более ясно, без возможности зарабатывать... Не примите это ошибочно за то, что я нахожусь в состоянии депрессии.
Я также знаю, что, если бы не беспокойство по поводу возможной неспособности работать, я считал бы себя человеком, которому следует завидовать. Дожить до таких лет, находить столь много теплой любви в своей семье, среди друзей, иметь столь значительное ожидание успеха в таком рискованном предприятии, если не сам успех. Кто еще достиг столь многого?»
С появлением в семье Фрейдов доктора Макса Шура многое изменилось. Он ежедневно сопровождал Зигмунда в кабинет доктора Пихлера, наблюдая за работой над протезами.
Летом 1938 г. Фрейд перенес очередную операцию, о которой в одном из своих писем после он писал, что это была самая тяжелая операция после радикальной первоначальной в 1923 г., что он все еще чувствует себя смертельно слабым и усталым и ему трудно писать и говорить.
Мучительные боли, не стихающие ни днем, ни ночью, не давали уснуть и полностью лишали какой-либо возможности работать. Со временем опухоль окончательно была признана неоперабельной. Все лицо больного покрывали многочисленные рубцы от разрезов. Болезнь неумолимо прогрессировала, в тканях щеки образовалось сквозное отверстие.
При всей мучительности своего состояния Фрейд никогда не проявлял ни малейшего признака нетерпения или раздражительности. До самой своей смерти он узнавал окружающих, и все его поведение свидетельствовало о четком осознании происходящего и принятии своей дальнейшей судьбы.
21 сентября 1939 г. Фрейд сказал своему лечащему врачу: «Мой дорогой Шур, несомненно, Вы помните наш с Вами первый разговор. Вы обещали не покидать меня, когда придет мой срок. Теперь в моей жизни не осталось ничего, кроме бессмысленных мучений». Шур пообещал, что даст ему седативное средство. Поблагодарив, Фрейд через некоторое время добавил: «Поговорите с Анной и, если она не возражает, покончите с этим делом». Его просьба была исполнена. На следующее утро Шур сделал первую подкожную инъекцию морфия, а после 12 часов ночи повторил укол. Этой дозы оказалось достаточно для истощенного организма больного. По словам врача, «он впал в кому, сознание к нему больше не возвращалось». Как пишет Пол Феррис (2001), фактически это была эвтаназия, и перед тем как писать отчет об этом эпизоде, Шур посоветовался с юристом. Смерть наступила в 3 часа ночи 23 сентября 1939 г.
Имеем ли мы право планировать свой уход из жизни? Имеет ли право человек уйти из жизни, если страдания сильнее страха небытия? Стоит ли поддерживать жизнь неизлечимых больных? Должен ли рождаться ребенок, если во внутриутробной стадии его развития выявлено, что он будет инвалидом?
К 1910 г. Фрейд знал о самоубийстве довольно много. Он выделил ряд клинических особенностей:
1) чувства вины за пожелания смерти другим людям, особенно, родителям
2) отождествление с суицидальным родителем;
3) утрата удовлетворения, точнее, отказ от принятия утраты либидинозного удовлетворения
4) акт мести, особенно за утрату удовлетворения
5) бегство от унижения
6) сообщение, крик о помощи
7) Фрейд признал наличие тесной связи между смертью и сексуальностью. Глубинные корни самоубийства он видел в садизме и мазохизме.
Когда в 1930 г. его мать умерла в возрасте 95 лет, Фрейд почувствовал освобождение: "Мне не разрешалось умереть, пока она была жива, а теперь это стало возможно"
Фрейд понимал различие между философскими размышлениями об общих причинах человеческих страданий и требованиями практической жизни, связанными с осуществлением определенных действий для их облегчения.
В письме к Эйнштейну (1933) он отметил:
"Лучший выход состоит в том, чтобы в каждом конкретном случае посвящать себя предотвращению грозящей опасности с помощью тех средств, которые есть под рукой".
