Есть на Руси земли, особо богатые на таланты
Кто из очарованных пространством, проезжая по бескрайней России и глядя на пропыленные и будто засаленные домишки вдоль воющего фурами тракта, не говаривал жене: "Как можно всю жизнь прожить в таком вот доме?"... А та отвечала, потягиваясь: "Никогда этого не понима-а-ала..." А голоногая дочура, оторвавшись от телефона, бросала: "С ума бы сошла в такой запендре́ жить... У нас вода осталась?" И путешественники еще некоторое время обсуждают усидчивость провинциального жителя, особенно переживая за его "кругозор" и неспособность рвануть туда, где "поперспективней"...
Текст: Михаил Тарковский, фото предоставлено автором
Мариинск — это Кузбасс и половина длины меж Красноярском и Новосибирском. 370 сюда и 430 туда. Федеральная трасса М-52. На трассе главное, набрав лёту, не встрять в городишко, не увязнуть, не влипнуть в светофоры и пробки, в повороты по узким улочкам. Поэтому все проезжают Мариинск по объездной: по пути из Кемерова сворачиваешь налево после острогообразной стелы с надписью "Мариинск". Большие красные буквы. Сам острог огромный, рубленый. На галерее пушка, а перед воротами в башню деревянная крашеная фигура: казак с пищалью и саблей на поясе.
...Есть на Руси земли, особо богатые на таланты. Рассказ наш о Кузбассе, но пойдем мы туда через Алтай, из сибирских регионов, пожалуй, первый по числу даровитых чад. Изобретатели Иван Ползунов, Михаил Калашников, космонавт Герман Титов. Актеры Пырьев, Усатова, Панкратов-Черный, Золотухин, Евдокимов. Воистину народный музыкант и собиратель Русского мира трагически погибший Василий Вялков. Поэты Владимир Башунов, Иван Жданов и Александр Еременко... Наверняка забыл кого-то... Да! Писатель Георгий Гребенщиков.
Но есть имя, особенно дорогое для русского сердца: это Василий Макарович Шукшин. Никто так не притягивает ярких и близких по духу людей, не пересекает их судьбы, связывая навсегда. Вроде бы известное дело, а жизнь нет-нет да и порадует новым подтверждением, дорожным узлом посреди бескрайней Сибири.
"Ярманка" — ансамбль народной песни, созданный Василием Вялковым. Мы и ехали на двадцатилетие "Ярманки" в Турочак, а по пути не могли не заглянуть в Сростки. Директор Шукшинского музея Лидия Александровна Чуднова доложила, что здесь только что был Юрий Михайлов из Мариинска: "Ка-ак? Вы не знаете Михайлова? Музей бересты! Он тоже в Турочак поехал. Там и встретитесь". Двинули дальше, а жена тем временем выудила из телефона и зачитала: "Юрий Михайлович Михайлов. Почетный гражданин г. Мариинска. Родился 19 мая 1951 года в Мариинске. После окончания средней школы трудился на судостроительном заводе в Красноярске, а вечерами занимался в художественной школе им. Сурикова. Он серьезно увлекся живописью и графикой. После службы в армии Ю.М. Михайлов возвратился в родной город. Он стоял у истоков открытия детской художественной школы и был в ней одним из первых преподавателей. Юрий Михайлович претворил в жизнь ряд интересных художественных проектов по оформлению городского краеведческого музея и музея им. Чивилихина. Он является автором герба г. Мариинска. В 1974 году Юрий Михайлович увлекся изготовлением берестяных туесов. Его изделия из бересты экспонировались на выставках Москвы, Санкт-Петербурга, Сочи и других городов нашей страны. Он участник фестивалей в Индии, Испании, США, Германии. Ю.М. Михайлову присвоено высокое звание "народный мастер РСФСР". Именно Юрий Михайлович является одним из основателей берестяного промысла Кузбасса. В 1998 году Ю.М. Михайлов становится "Почетным гражданином г. Мариинска". В 1987 году Ю.М. Михайлову присвоено звание "народный мастер России", в 2008 году он стал лауреатом премии Правительства Российской Федерации "Душа России". Является активным участником художественной самодеятельности. Был организатором и руководителем ансамбля "Казачий строй". Один из активнейших казаков Мариинского казачьего округа. В январе 2013 года Юрию Михайловичу присвоено звание есаул".
Почетный гражданин оказался веселым, невысокого роста мужиком, чуть прихрамывающим из-за больной коленки. Лицо характерное, знакомое, открытое. Усатое, лобастое. Повадка компанейская, с шуткой, и сразу на "ты". Энергия теплая — и разгульная, и созидательная одновременно. И мудрая: главная черта Михайлова — чувство смежности всех дел.
Бывает, забурится человек в свое ремесло. Завязнет, застрянет в нем, как топор в витой листвяжной чурке, и не взвидит ни мира окрестного, ни людей. Профессионал сугубейший, нет ему дела до других и говорить не может ни о чем, кроме своего. С такими поначалу интересно, восхищенно, а потом тесно. Людей мерит только собой, кто не в его лодке — черная кость. С такими неловко в компании — замкнут, наэлектризован: собственное знание томит, колет. И все стараешься уважить, спросить наконец про это "свое", чтоб не молчал, не ждал момента вставить слово, потянуть на себя теплое одеяло застолья.
Теперь другая крайность. Считается, что если человек и швец, и жнец, и в дуду игрец, то это верхогляд какой-то и суетун. Однако жизнь показывает, что способность проявиться в разных областях — как раз и есть знак Божьего дара. С детства сидит в человеке драгоценное ядрышко таланта. Оно еще не выбрало стезю применения и готово с трепетом перелиться в любую долю прекрасного — да больно жизнь коротка. Это про Михайлова. И еще: для него братья — все собиратели Русского мира, независимо от того, кто ты — писатель, промысловик, художник, музыкант. Ну а песня — как объединяющая сила. Михайлов из тех, про каких в народе говорят: "Он наш". Песенник, балагур, то и дело сыпет поговорками и побасками. Тогда в Турочаке кто-то из гостей вылез было, что старинная песня, которую они спели с женой Татьяной, похожа на какую-то современную. "Похожа... — возмутился Михалыч, — свиння на ёжа. — И добавил весело: — Кабан на быка, да шерсть не така". Посреди застолья он вдруг с жаром кому-то парировал: "Что значит трудно? Это же та-ко-е счастье заниматься любимым делом!" Жена Михайлова, Татьяна, профессиональная певица. "Как познакомились с Вялковым? На Шукшинских. На Пикете на траве прямо сидит парень с гармошкой и поет частушки. Я тоже запел с ним". Через полчаса они стали друзьями на всю жизнь.
Пикет — это холм в Сростках, на котором Шукшин любил сидеть и глядеть вдаль. На этой горе происходит заключительная часть Шукшинского фестиваля. Там же стоит памятник Василию Макаровичу работы Вячеслава Клыкова. Босые ступни затерты людскими ладонями до золотого блеска. Сколько таких ладоней породнилось через дорогие эти стопы! Так вот и мы познакомились с Михайловыми на Алтайской Шукшинской земле.
И кроме знакомства с ярким человеком порадовала давняя мечта — наконец располовинить дорогу Барнаул — Красноярск, особенно утомительную зимою: раз в снегопад попал в многоверстную пробку из четырехсот почти фур на Кемеровских лесных увалах. "Михалыч, а что если я к тебе заеду по пути? С ночевой?" — "Да заезжай — какой разговор!"
ФИГУРЫ СТАРОГО ГОРОДА
Мариинск после Новокузнецка самый старый в Кузбассе город. Стоит на берегу Кии, притока Чулыма. Русское село Кийское основано в 1698 году, до этого там жили чулымские татары. Стояло на Московском тракте. Городом стало в 1856 году и было переименовано в 1857 году в Мариинск в честь императрицы Марии Александровны. Облик города создавался купеческими домами и магазинами, многие из которых, к счастью, сохранились.
Подъезжаю к Мариинску со стороны Кемерова. Вижу знакомую стелу-острог на въезде. На сторожевой башне — икона Казанской Богородицы. Отхожу в осеннее поле сделать фотографию сквозь золотые колосья, косо, ярко и густо освещенные солнцем. Перед острогом фигура казака, которого все зовут Михалычем — в честь автора городища, Юрия Михайлова. Рядом шумит федеральная трасса, связывающая всю страну.
В Мариинск въезжаю в сумерках. Михалыч встречает на улице в папахе, сапогах и шароварах с лампасами. У него были гости — праздник песни. Михалыч весь еще полон встречей: "пошли-пошли!" Подходим к дому. Здание — бывший клуб. Здоровенный. Перед дверью лафет. Тут же маленькая собачонка вся заходится от лая. Стены музея увешаны шашками, картинами, предметами быта. Здесь же гостиная. И живут здесь же. На картинах — казаки. То несущиеся на конях, то сидящие крепко в седле, то привставшие. Особенно вдохновляет Михалыча передача движения — копыта, оскаленная конская морда, казак и замах шашки — искрученность могучего тела, слившегося с конем. Смотрим альбомы с эскизами. Собачонка лезет, Михалыч хватает ее, она подставляет пузо, Михалыч чешет, приговаривает: "Чесаки-пузяки". Потом вскакивает, хватает шашку и, прихрамывая, начинает показывать фланкировку. Рассказывает, как школьники приходят на экскурсии... Потом берет гармошку. Поет. Как-то легко, ненатужно.
Отдает гармошку Алексею, сыну Татьяны, тоже музыканту, и оба поют про кулачные бои. Песня озорная. Михалыч ухитряется одновременно комментировать: изображает, как "задирается" парень. Шепотом и подмигивая, будто в скобках, говорит: "Задирается, смотри, задирается!" Когда песня кончилась, рассказывает, как зашедшая чересчур далеко битва моментально прекращается по команде старшого, бойцы-кулачники братаются... И Михалыч с гордостью говорит: "Вот именно поэтому русские солдаты такие храбрые были!"
У Михалыча и мастеровой дар, и музыкальный, и педагогический, и форму чувствует — художник, скульптор и архитектор. Но и это ничего бы не значило, если б не широкая, приветливая и веселая душа, понимающая жизнь, от прибаутки до глубины самой слезной. Михалыч сидел-сидел у себя в мастерской, работал над скульптурой, а потом вдруг отложил инструмент: "Знаешь, Мишка, чо-то я так вчера по матушке своей загрустил... Что аж..." И только крякнул и глаза вытер.
Ночь. Засыпаю. Шашки, самовары лучат тихий таинственный свой свет. С утра с Михалычем и Татьяной едем по купеческому двухэтажному Мариинску. Смотрим наличники.
— У нас тут программа такая, долголетняя, называется "Деревянные персонажи старого города". Отец и сын плотники, вот... сын смотрит, как отец рубит. Еще есть памятник... Картошке. Ну да — картошке.
Оказывается, в 1942 году жители Мариинска собрали 1331 центнер картофеля с гектара — это мировой рекорд. Памятник открыли в 2008 году, в год, объявленный ООН Годом картофеля. Администрацией Мариинского района был объявлен конкурс, на который прислали более полуста образцов. Победил народный умелец, берестянщик, художник Михайлов.
Еще скульптуры. Фигура Николая Чудотворца, покровителя города. Фонарщик. В руке спички. В ногах бутыль с керосином. Смотрит на небо — не пора зажигать? Купец, купчиха и офицер казачий. У каждого из персонажей свое выражение. Казачий офицер с явным интересом смотрит на купчиху, купчиха скромно держит собачку, а сам купчина в какой-то своей хитрой мечтательности скосил глаза совсем в другую сторону. О чем он задумался? О прибыли в своей лавке? О том, что, мол, все видит: "Думаете, не замечаю... Щ-щ-щас. И смеяться-то мне, а не вам..."
Фигура городового. "А будут и пожарные, и гимназистки, и каторжники, — говорит Михалыч, — Сибирский тракт шел по городу".
Михалыч свое балагурство тоже хочет воплотить в фигурах. Рассказывал, как задумал сделать извозчика: "Бывало, зимой ждет извозчик седока, а того нет и нет... А морозяка. Бывало, стопочку примет. Потом еще одну... В общем, бывало, и напьется. И вот я придумал такую скульптуру: сидит извозчик в санях, в тулупе, только что проснулся. И две оглобли лежат: пока спал, лошадь увели! — и добавляет: — Не все ж серьезными быть!"
Вид деревянных фигур посреди асфальта, машин и суеты не то что инородный — беззащитный. За них и боязно, и гордо. Вроде бы стоять им на ярмарке или в подобном месте — душе бы спокойней было. Но для Михайлова эти фигуры — поступок. И стоят они там, где... жарко.
КАЖДЫЙ СВЕРЧОК...
Выехали на трассу: по правую руку мемориал жертв Сиблага, возведенный по решению властей Кузбасса совместно с Кемеровской епархией Русской православной церкви. Проект подготовил Юрий Михайлов — все, кроме часовни. Сигнальный рельс, узкоколейка с тачкой, расстрельная стена. Михалыч ударил по рельсу, и понесся звон... Еще здесь засохла береза, будто не выдержавшая пережитого. Михалыч не разрешил ее валить, и она так и стоит страшной памятью, ощерившись угловатыми мелкими сучочками, как скрюченными черными пальцами. С березами у Михалыча своя старая история.
А на обратном пути зашли в музей бересты — он через дорогу на той же улице, где музей-жилье Михайлова. Береста — удивительная стихия, глыбью веков от нее веет. Материал удивительно прочный, каменный, при всей вроде бы временной гибкости и даже эластичности в сыром и особенно вываренном виде. Да и процесс изготовления туеса — целый ритуал. А уж снятие сколотня — священнодействие. Многим нынче даже это слово незнакомо, и мало кто знает, как получают сколотень, то есть берестяную трубу — основу для туеса (см.: "Русский мир.ru" № 2 за 2014 год, статья "Уголок русского мастера". — Прим. ред.). Дело происходит в начале лета, в пору окончания сокодвижения. Эх, до чего мощно дерево тянет влагу, готовясь к росту! Нам бы с такой силой и верностью питаться соками родной земли! Ищут березу с гладкой кожей, валят аккуратно, оставляя на щепе, чтоб была на весу. Выбирают кусок чистой ровной бересты, надрезают его границы ножом, справа и слева очищают от коры, обнажают два круговых поля, потом рябиновым заточенным роженьком, как шампуром, начинают подсачивать шкуру. Загоняют шампур меж мокрой от сока древесиной и березовой шкурой. Подсачивают по всему кругу с обеих сторон — а потом, ухватив руками и прижав подбородком — срывают-проворачивают сколотень! Михалыч меня поправляет: у них чистое поле для подсочки зачищают с одной стороны, с другой — просто надрез.
Потрясают картины из старой бересты, наросшей на месте снятого пласта. Вид вроде бы неопрятный у бересты с березы, залечившей рану... Но, будучи забранной в рамку, такая береста открывается небывалым образом, таинственными очертаниями, в которых пытливое сердце откроет целые миры. Это сродни морозным рисункам на зимнем окне.
— Это ты придумал?
— Ну, нет. Вообще, это для тех, кто видит, — отвечает Михалыч. — Хотя это уже не традиция. Это современное...
— Ну а кто придумал-то?
— Художники. Это как туес белой стороной наружу. Крестьянин так не делал — пачкает белым. А художники могут.
— Как ты все успеваешь?
— А я — лентяй... Никуда не тороплюсь и все успеваю.
— Михалыч, ну... расскажи еще.
— Меня Господь сподобил познать мир через уважение к мастерам. Была последняя выставка при Союзе. 87-й год. Выставка мастеров-народников из пятнадцати республик. На ВДНХ. Монреальский павильон. А мы только-только с Валеркой (другом Михайлова. — Прим. авт.) начали становиться звездами в бересте. Ой! Как нас Москва принимала! Одна выставка за другой. Газеты печатают, "Советская культура", "Известия"... Фотографии. Мы только начали души разворачивать, и вдруг бах — эта выставка. И мы по ней пошли... Иду по коридорам... и работы-работы-работы! Кузнецы, чеканщики. Седла, стремена, керамика, кожа, резьба по дереву... И я себя поймал на ощущении, что я не иду, до того впечатлен был народным искусством! А народное — это же самое настоящее, это от сердца. И я почувствовал, что набекрень, — показывает с силой рукой, — набекрень вот так лечу, и аж испугался... И я сказал — стоп, Юра, стоп. Не такая уж ты и звезда. Есть и посильнее. Посмотри, их сколько — им несть числа... И я вот это понял и успокоился, и меня никто не может укорить, что я такой чванливый, нос задрал. Я сел и притих.
Опять же возвращаясь к пословицам и поговоркам — их нужно преподавать в школах! — не в свои сани не садись, каждый сверчок знай свой шесток. И я свой шесток знаю. Но и отвечаю на него. И если мне искусствовед предъявит критику, мол, у вас здесь не так что-то, я смогу ему ответить — да, у меня здесь не так, а вот так, потому-то и потому-то. И я это сделал сознательно.
— Про казачье расскажи.
— Вообще, я родился в Мариинске, а работал в Красноярске... А "Тихий Дон" был настольной книгой и до сих пор моя любимая книга. Я стал рисовать казаков, стал изучать анатомию лошадей, изучать оружие, то есть научился грамотно и профессионально рисовать казаков... Если что-то изображаешь, нужно изображать честно, без вещей придуманных. Например, если казаки носили винтовку на правое плечо стволом, то это только казаки. Все остальные — охотники, кавалеристы — на левое... И казаков всегда можно было узнать по силуэту. На фоне вечернего неба выскочил всадник. Темно, не видно ничего, ни погонов, ни лампасов, но винтовка — на правом плече. Это казак. А корней у меня нет казацких! Мама моя из-под Смоленска, отец — сибиряк, из чалдонов...
— У нас на Енисее не говорят "чалдоны"...
— Ну, вообще, чалдонами называют русских, давно живущих в Сибири, уже потерявших корни где-то тут...
— Вроде нас, что ль?
— Навроде.
ПОРЯДОК В СЕРДЦЕ
Михалыч усмехнулся. Задумался. Потом заговорил негромко:
— Знаешь, Мишка, у меня с определенного времени появилось стойкое ощущение, что я все знаю в мире. Это не гордыня. Это ощущение, что я это все когда-то прожил... Я не перестал удивляться — рисунку ребенка. Цветку. Шмелю... Но я перестал удивляться: "Как? Этого не может быть!" Нет... Мне скажут: "Тарелка летит". А я: "Может, и летит". Стал маленько меланхолично-спокойный, со стороны гляжу: и всему дивлюсь, но и готов ко всему. Такой порядок в сердце...
Может, это и суть моя. Как в той песне про Мариинск. "В этом городе мне жить нра-а-авится" (песня, которую Михалыч сочинил. — Прим. авт.). Это суть моя, отношение к родине. Меня звали, — Михалыч махнул куда-то вдаль на запад рукой, — обещали четырехкомнатную квартиру и прочее, серьезное предложение было. Но я никуда не хочу уезжать. И меня печалит очень, когда дети называют этот город унылым болотом и хотят "хотя бы в Кемерово", а лучше в Новосибирск. А лучше в Москву или даже за границу. А мой друг, режиссер нашего театра "Желтое окошко", маленького, камерного и очень сильного... Петька... Привез из Питера Гран-при "Золотого Арлекина". Обошел Театр Олега Табакова и других. И второй раз — чпок! И его в сторонку отозвали и сказали: "Петь, ты это... давай мы тебе дадим первую премию, а то если опять Гран-при, то нас никто не поймет..." Он сказал: "Давайте".
Болото — это когда у вас в сердцах болото. Тогда вам любой город — и Чикаго, и Лондон, и Москва — будет болотом. А если сердце у вас горячее и трепетное, тогда любое болото для вас будет родиной — милой, доброй и щедрой. И я ребятишкам хочу показать, не какой я талантливый, а как можно интересно жить на свете — в маленьком городке. Можно знать о казачестве, о природе, о животных, о скульптуре, знать, как называются разные горшки-вазы... О всем знать. В одном городе жить, а весь мир в кармане. И что миров вокруг — сотни! Вы не думайте, что телевизор это ваш мир, или вот кухня с кашей. Нет. Есть мир жуков-бабочек. Мир палеонтологии, искусства, поэзии, музыки... море всего! Ты в этот мир окунайся! Ты положил лист бумаги перед собой, и все, погружайся. И они уходят с горящими глазами и удивленные, что, оказывается, можно в Мариинске так интересно жить!
Столько еще хочется сказать про Михайлова! Какую уйму проектов он предлагал городу и области. Как помогал Тулеев с острогом и мемориалом, как при встрече всегда подходит, здоровается. Как спросил: "Как у вас дела?" И Михалыч ответил: "Хорошо. А у вас как?" И тот ответил: "Тоже хорошо!" И оба расхохотались, потому что у Тулеева так никто не спрашивал. И про то, как стелу-острог летом 2016 года свалило ураганом, Михалыч призвал ребят, которые ее возводили, и те за полторы недели восстановили.
А раз ехали с детьми из Красноярска и заночевали у Михайлова в музее. Утром он гармошкой детишек разбудил, и они не канючили, а, проснувшись, глядели смущенно и очарованно. В тот день мы к динозаврам поехали. В поселке Шестаково есть по-над Кией Шестаковский яр. В его основании в 1953 году геолог Александр Моссаковский нашел скелет небольшого динозавра — пситтакозавра, жившего в раннем меловом периоде. Тут куча ученых побывала, идут раскопки. Михайлов и здесь умудрился отметиться — сделал памятник динозавру.
Детишки посмотрели и памятник, и фигуру динозавра в здании музея. Потом вернулись в Мариинск. Вечером Михалыч с Татьяной пели. Бессмысленно описывать пение. Юра ведет, и вроде бы на первом плане, а Татьяна вроде бы на втором. Вроде бы ее — школа и музыкальность, а его — вольность дара. Но как Михалыч слушает Татьяну, как буквально купается, омывается в чудном и отточенном ее голосе! С какой любовью смотрит ей в глаза... "Как я люблю с Танюшкой петь!"
РОДСТВО РЕМЕСЕЛ
Что хочется сказать? В некотором царстве, в некотором государстве по имени Сибирь жил-был человек. И я там был, мед-пиво пил... И столько узнал...
Когда человек постигает родство ремесел, открывает, что все искусства одинаково устроены, дело только в решимости и во времени, отпущенном на жизнь. Поэтому к ее концу понимание и навык совершенствуются в немыслимой какой-то прогрессии и обратно пропорциональны остатку дней. Конечно, отпустил бы любому Господь триста лет, мгновенно бы снизил ход, расслабился. Но только не Михалыч — он и так спокоен.
Какое же все-таки чудо в постижении всего созидательного. И ведь главное — во чью славу? Если себя любимого — одно дело. А если во славу ближних, земли родной да Бога — то совсем другое. Поэтому каждый решает: в одну тропу-траншею зарезаться или ровным фронтом двигаться и созидать поле, фронт памяти, не поддаваясь гордыне — знай сверчок свой шесток. И я там был. Мед-пиво пил.
Так и просится сказочный урок: и с тех пор... Что с тех пор? Не объезжаю городов по объездным?
Сколько городов и людей объезжаем мы по объездным, не подозревая, что каждый день кто-то учит наших детей быть русскими. Да пусть так и живет, сидит на месте, никуда не двинется, не шелохнется, не поедет, где ярче, веселей да интересней.
Сделают ли свое дело эти отдельные фигуры? Да делают уже. А если эти фигуры такие беззащитные и разрозненные на улице, то как долгожданно это разрозненное соединяется в единый объем в огромном доме-музее Михайлова! Этот музей — такой же, как музей старообрядческой культуры в Горном Алтае, в Уймоне, у Раисы Павловны Кучугановой. Это музеи не экспонатов, а духовных обычаев сильных людей, которые собирают вроде утюги да горшки, да не ведают, что главные — теплые, живые, трепетные экспонаты — это они сами. Бог им в помощь!
Скажут, что таких, как Михалыч, мало, что они на фоне объявшей Россию чужеродной волны — как отдельные фигуры посреди пыльного асфальта и ярких временных вывесок. Но если даже и мало — то Шукшин-то видит! И радуется. Тем более что фигура фигуре рознь, а фонарщиков никогда много и не было.
