Шевчук Александр Владимирович
Вы когда-нибудь слышали гудок паровоза? Нет, не по телевизору, в старых фильмах, а вживую, вблизи. Кажется, что это голос живого существа. Есть в гудке паровоза что-то такое, тревожное, щемящее, особенно, когда поезд уже удаляется и виден только хвостовой вагон и белый дым, где-то там, в голове поезда, над паровозом. Этот гудок заставляет сердце сжиматься, пробуждая воспоминания детства.
А ещё этот запах! Дело в том, что сейчас под рельсы укладывают бетонные шпалы. А раньше шпалы были деревянные и для того, чтобы они служили дольше и не гнили от дождей и снегов, их пропитывали очень вонючей жидкостью – креозотом. Запах у креозота термоядерный. Но вот, когда шпалы полежат много лет под рельсами и креозот сильно выветрится под палящими лучами солнца, осенними дождями, под белыми снегами зимы, запах становится слабее и уже не так вонюч, и даже чем-то приятен. Так вот запах старых шпал, нагретых на солнце рельсов, полевых цветов с откоса железнодорожной насыпи, запах угля и паровозного дымка и есть запах моего детства.
Я всё-таки сын машиниста. Да, вот так! Есть у нас в стране «выдающиеся» политики. Один из них даже называет себя «сыном юриста». Но тут уже ничего не поделаешь. Один, сын юриста, а другой, сын машиниста. А мне и так хорошо! Сын машиниста, так сын машиниста. Видимо от бати мне передалась любовь к железной дороге, стуку колёс вагонов, запаху, звукам и гудкам паровозов, гулу дизелей мощных тепловозов. Это у меня в крови.
Самые ранние воспоминания. Я ещё совсем маленький. Мы с папой и мамой встречаем на старом Криворожском вокзале «Червоная» поезд, на котором приезжает к нам в гости моя бабушка Фрося. В те далёкие годы скорые поезда водили паровозы. И вот мы стоим на вечернем перроне. Папа и мама ещё молодые, красивые. Отец держит меня за маленькую ручку, а я таращу глазёнки в ту сторону, откуда должен показаться прибывающий поезд. И вот вдалеке появляются огни паровоза. Две нижние фары и яркий слепящий свет верхнего прожектора. Доносится пронзительный, очень красивый звук гудка паровоза, и вот уже окутанная клубами пара огромная, пышущая жаром машина, медленно проплывает мимо нас, замедляя свой бег. Эти огромные, красные колёса с белыми бандажами, блестящие дышла, отсвет пламени топки под будкой машиниста, запах угля, скрип тормозов. Все эти звуки, запахи, завораживающая жизнь железной дороги, оказывают потрясающее впечатление на меня, ещё маленького мальчика.
Когда я ещё ходил в детский сад, летом, недели две, мы отдыхали на Азовском море, на Арабатской стрелке, в селе Счастливцево. Там мама и папа снимали маленькую комнатку в мазаной беленькой хате. Каждое утро, часов в девять, по Арабатской стрелке от Новоалексеевки, в сторону Крыма, проходил пригородный поезд. Три старых зелёных пассажирских вагона времён войны, с грибками вентиляции на серых крышах, вёл красавец-паровоз. Это, как мне объяснил отец, и есть пассажирский паровоз серии Су, т.е. «Сормовский усиленный». Раньше такие паровозы водили только курьерские, скорые поезда. Но тогда, в начале шестидесятых, они доживали свой век на одноколейных пригородных линиях. Паровоз необычайно красив. Его ещё называли « Русский Прери». В своё время он получал золотые медали на международных выставках. Мне довелось увидеть его вживую, в работе.
Каждое утро, заслышав далёкий гудок локомотива, я бросал купание и загорание и стремглав летел на высокий холм, чтобы оттуда увидеть далеко-далеко белый дымок и разглядеть за поворотами блестящих рельсов приближающийся поезд. Мама волновалась: « Куда ты, сынуля, опять помчался?». А батя всегда посмеивался: « Шурка ни за что поезд не пропустит! Пока состав не пройдёт мимо, он так и будет стоять, и глазеть на паровоз!».
Я, как стойкий оловянный солдатик, стоял каждый раз на холме и смотрел на проходящий мимо пригородный поезд, махал руками, и локомотивная бригада, улыбаясь мне из будки паровоза, приветствовала меня гудком. Звук этого гудка я помню до сих пор. Он иногда приходит во сне, и я вижу самый красивый паровоз – паровоз моего детства.
Я закончил второй класс, впереди летние каникулы. Ещё осталась неделя до моего отъезда из Кривого Рога в село Узин, под Киевом, к бабушке и дедушке на всё лето. Чтобы я не болтался весь день во дворе без присмотра, мама согласилась меня отпустить к отцу на тепловоз – «покататься». А мне кататься, что дурному с горы падать, я всегда рад. Проехав две остановки на трамвае, приезжаю на промышленную станцию «Рудничная». Захожу в здание маленького вокзала, на первый этаж, в диспетчерскую. Знакомые женщины-диспетчеры по-доброму улыбаются мне: « О, Шевчук-младший прибыл до батьки на тепловоз. А, шо, старший уже без тебя не справляется? И ты, так понимать, на подмогу?». Радостно киваю. Женщины внимательно смотрят на пульт сигнализации, потом переговариваются по рации с локомотивом и говорят: « Саня, иди на перрон, мы примем поезд на первый путь, чтоб ты по рельсам не лазил, минут через десять подойдёт, жди!». Я, поблагодарив, убегаю на перрон.
Через небольшое время, на входе на станцию, со стороны карьера, на подъёме, из-за поворота показывается тяжелогружёная «вертушка». «Вертушка» - это две секции локомотива ТЭ-3, и двенадцать самоопрокидывающихся шестиосных вагонов-самосвалов, так называемых «думпкаров». В каждом по 120 тонн железной руды. Видно, как из выхлопных коллекторов тепловозов вырываются клубы тёмного дыма, тяжёлая «вертушка» медленно вползает на станцию.
С правого крыла будки машиниста, из открытого окна мне приветливо машет рукой отец. Три коротких гудка, сигнал остановки, и со скрипом тормозов тяжелый состав замирает. Причём, узкая лестница-трап тепловоза останавливается точно перед моим носом. Батя, машинист высокого класса. Профессионал, есть профессионал. Я цепляюсь руками за блестящие поручни и по узкой лесенке поднимаюсь на тепловоз. В дизельной грохочет могучий двигатель тепловоза, а кабине машиниста, так называемой будке, потише. Здороваюсь с помощником машиниста, дядей Ваней, и отец, улыбаясь, уступает мне своё правое кресло. Я плюхаюсь на место машиниста, а ожившая рация, голосом знакомой тётеньки говорит: « Я, Пион-126, 61-ый – вам отправление!». Выходной светофор меняет красный сигнал на зелёный. Я, важно нахмурив брови, говорю: « Нам выходной – зелёный!». Помощник, дядя Ваня, пряча улыбку, дублирует: « Нам выходной – зелёный».
Нажимаю на рычаг тифона под правой рукой, и низкий басовитый голос тепловоза долго несётся над станцией. Батя, стоя за моей спиной, шутя, отпускает лёгкий подзатыльник: « Та, хватит уже гудеть, давай «машинист» потихонечку трогай…». Я знаю, что он внимательно следит за моими действиями. Он уже многому меня научил, и мне не хочется подвести отца. Правая рука на локомотивном тормозе, левая на поездном. Тормоза отпущены, реверс в положении «вперёд». Левая рука ложится на рукоять контроллера (грубо говоря, как педаль газа у автомобиля), и я, медленно, начиная с первой, набираю позиции. Дизеля обоих секций локомотива взвывают, набирая мощь. Дрожа корпусом, тепловоз со скрипом трогается с места, таща за собой «вертушку». Начинает потихоньку щёлкать скоростемер. Сразу за станцией начинается пологий подъём на мост, поэтому плавно надо добавлять позиции, без проскакивания, чтобы поезд перед мостом имел достаточно инерции для преодоления подъёма. Почти сползая с кресла, дотягиваюсь ногой до педали песочницы. Немного песка на рельсы для лучшего сцепления. Стуча колёсами на стыках, завывая дизелями, с копотью и грохотом «вертушка» покидает станцию. На последней оси последнего «думпкара» бьёт по язычку колокола специальная железяка, и этот затихающий колокольный звон сопровождает уходящий поезд.
Я для чего всё это рассказываю? Видимо, быть транспортником, это у меня в крови. От бати передалось. У него я перенял отношение к работе, к машине. И мне надо всё время куда-то ехать, лететь, плыть. Чтобы за стёклами кабины на меня летела лента шоссе, бежали рельсы и шпалы навстречу, разбивались волны о форштевень корабля, или плыли навстречу облака, и расстилалась внизу земля. Одним словом, - транспортник!
Я думаю, отец, как все нормальные мужики, хотел, чтобы сын пошёл по его стопам и продолжил его дело. Для этого он мне всё рассказывал и показывал, для этого так часто брал с собой на тепловоз – «покататься», так рано научил меня управлять локомотивом. В глубине души он надеялся, что я тоже стану машинистом. А сына чёрт понёс в вертолётчики. Я думаю, что, наверное, у папы была какое-то время обида, что я сделал по-своему. Но потом он смирился, и даже приезжал ко мне в училище посмотреть, как я учусь, какие у меня успехи. Когда я уже стал командиром вертолёта, батя очень мною гордился, читал вырезки из газет, в которых писалось о моих полётах. Я до сих пор искренне жалею, что отец так ни разу и не приехал ко мне на Север. С каким бы удовольствием и гордостью я взял бы его с собой в полёт, чтобы показать, что я умею, и как я умею, и какая это интересная работа вертолётчика, какая красивая земля, если смотреть на неё с высоты. Но, увы! Чего жалеть о том, что не сбылось.
Когда я уже летал командиром, и доводилось в полёте лететь вдоль железной дороги, и я видел внизу идущий поезд, если совпадали мой курс и направление движения поезда, т.е. поезд шёл навстречу, и локомотивная бригада могла видеть летящий, не очень высоко, вертолёт, я всегда выпускал посадочные фары и мигал ими, приветствуя железнодорожников. И очень часто, с удовольствием, я видел, как приветственно мигал моему вертолёту лобовой прожектор тепловоза. Мы транспортники, мы одной крови, и делаем каждый свою сложную, красивую работу, очень нужную людям.
И ещё одно из воспоминаний, которое навсегда врезалось в мою память и останется со мной, пока я не уйду.
Батя вышел на пенсию, расстался со своим любимым тепловозом ТЭ-3, бортовой номер секции А-60, а секции Б-61. Он так и говорил: « Мой родной – шестьдесят, и шестьдесят раз». На этой машине отец проработал много-много лет. Батя резко сдал, видимо работа ещё держала, а когда вышел на пенсию – «отряд не заметил потери бойца». Нет, конечно, мужики приходили с работы, изредка проведать «батьку», это у него такое прозвище было в смене локомотивных бригад. Но это уже не та жизнь. Да чего я вам объясняю! И вот, как-то сидим мы за столом с отцом, выпиваем, закусываем. Я в отпуске, батя на пенсии. Рядом с нами суетится бабушка Надя (мама отца), то закуски подложит, то хлеб подвинет, то бурчит: « Та, наливайте уже, та выпейте, та заешьте, а то всё про работу, да про работу, старый – про тепловозы, а малый – про вертолёты, сколько ж можно…».
Налили по очередной рюмке, подняли, чокнулись, и не успели поднести ко рту, как рука бати замерла на полпути, и он начал к чему-то прислушиваться.
Я тоже услышал. Недалеко от дома, за рекой, за лесопосадкой, шёл поезд. Я знаю эту ветку. Из карьера на подъём идёт гружёная «вертушка». Слышно, как задыхаясь, свистит турбонаддув. Обе секции тяжёлого грузового локомотива нового поколения, не знаю почему, но батя их называет «ганнибалами», из последних сил тянут тяжёлый поезд на подъём. Я стараюсь не смотреть на отца, но краем глаза вижу, как он напрягся. Он сейчас там, в будке машиниста, и это он, вместе с тепловозами, упираясь и выбрав последние позиции контроллера, выезжает из карьера. Секунды тянутся долгие, мы молчим, не глядя друг на друга. Даже бабушка Надя замолчала. Сразу за подъёмом начинается поворот, так называемая правая кривая. Слышен басовитый низкий гудок тепловозного тифона. Он кричит: « Эй, люди! Внимательнее, сейчас я из последних сил выскочу на гору и в поворот, мне нельзя останавливаться!». Это сигнал бдительности. Наконец, чётко слышно, как плавно снижается уровень свиста турбонаддува. Кажется, дизеля обоих секций тяжёлого локомотива облегчённо вздыхают после адской нагрузки. Мы с батей синхронно выдыхаем, оказывается, мы оба сидели, затаив дыхание. Папа, подмигнув мне, улыбается и говорит: « Выскочили, таки! Ну, молодцы! Будьмо, сынок, нам зелёный…». И его рука слегка подрагивает, поднося рюмку ко рту. Бабушка добродушно бурчит:
« Оба, ненормальные…».
Я был не плохим вертолётчиком, и командиром вертолёта. Мне кажется, что и машинист из меня получился бы. Но это была бы уже какая-то другая жизнь, не моя. Я сам выбрал свою дорогу, и не жалею ни о чём.
Это был мой крайний отпуск. Я съездил в своём родном Кривом Роге на старое кладбище, где покоятся мой отец и моя бабушка Надя, правда, их могилы не рядом. Стоя меж могильных оградок, в жаркой июньской тишине старого кладбища, и глядя на цветы, принесённые мною на могилу отца, я думал о многом, вспоминая его жизнь, свою жизнь. От моих дум меня отвлёк знакомый звук. Всё также, по той же старой ветке, из карьера шла на подъём «вертушка». Только теперь я слышал её с другой, противоположной от отцовского дома стороны. Всё также задыхались на подъёме дизеля, свистя турбонаддувом. Я замер, затаив дыхание. Казалось, не только я, но и отец, с горних высот слушает и слышит ход тяжёлого состава. И вот опять победный рёв тифона, облегчённый свист дизелей и чёткий перестук колёс поезда, входящего в кривую.
И мне слышится знакомый с детства голос: « Не журысь, сынку! Давай, машинист, потихонечку трогай, нам выходной – зелёный…».
Да-а-а! Теперь остался только один ненормальный.
