Отец мой до сорока лет дожил, а за всю свою жизнь сознательную снов не видовал. Особенности такой он был. А вот, той весной проснулся он, завтракать сел и задумался.
- Сон мне приснился. - говорит.
- А что же, тятя, приснилось тебе? – спрашиваем мы. А сами обступили и рассказ ждём, что вот, о чём-то таком небывалом. А отец потёр колено и начал.
- Снится мне, что стою я посреди дороги, что через нашу деревню ведёт. И всё как обычно. День ясный, скворы прилетели. И вдруг люди наши забегали, закричали. Кто куда. Смотрю, а по дороге, верхом на коне, как сажа чёрном, госпожа скачет.
Я и коней то отродясь не видовал, только по сказкам знаю, какие они, а госпожи такой и по сказкам представить не мог. Высокая, лицом смуглая, а красивая настолько, что глаза не отвести. Волосы чернее коня, коса до земли спускается. Платье её и платьем назвать нельзя. Всё ремешки, да тесёмки, едва самое тайной прикрывают. На плечах шкура зверя неведомого. Скачет она, гордая, высокомерная. А люди ее боятся. А боятся потому, что щипцы у неё в руке длинные. И щипцами этими она людей за места разные хватает. Кого за руку, кого за уши, кого за горло, а кого за детодельный отросток. И у людей эти части вмиг чернеют.
Стою я, диву даюсь. А госпожа эта мимо меня проезжает. Хотела она схватить кого-то, да я попался. Схватила за ногу и вмиг я холод почувствовал, будто в твой прорубь ногу макнул. Проснулся я от холода такого, а нога немая. До сих пор холод чую.
Послушали мы сон дивный, да и забыли про него. Только через месяц напала хворь странная на деревню. Кто на ухо тугой стал, у кого рука отнялась, кто-то голоса лишился. Пахарь наш, знатный охотник до баб, силу свою мужицкую утратил. А отец наш стал на ногу прихрамывать, а потом и вовсе ступать на неё перестал. Всё, как во сне произошло.
И знахарей в деревню звали, и лекарей. Никто помочь не мог. Но, свезло нам, путешественник к концу лета забрёл. Сам из колдунов оказался. Узнал о бедствии, что половину деревни хворыми сделало и разбираться начал.
Многих осмотрел, но так ничего и не понял. И тут сказал ему кто-то, что тятя наш сон странный, в аккурат перед бедствием этим увидал. И как во сне всё и приключилось.
Пришёл к нам в дом колдун, и пока мы его пожитки с любопытством рассматривали, он всё отца про сон расспрашивал, в подробностях во всех о госпоже той, что приснилась. Выслушал, и говорит.
- Беда ваша в том, что через деревню сонница проехала. Сила странная, неизученная. Увидать её очень не многие могут. Только те, кто сном плохим страдает или бессонницей мучается. Не во сне она пришла, она сама этот сон и сотворила. Явь это, только видят эту явь по-разному. А говорят, что сонница эта, госпожа на коне, людей за проступки их наказывает. Кто украл последнее у кого, того руки лишает. Кто врал чего – того голоса. Кто сплетни подслушивал – слуха. Ровно через год после своего посещения, она обратно поскачет. И коль, не искупят своей вины отмеченные, уже навсегда лишатся того, чем виновны. Должен каждый всем, кому вред своими действиями нанёс, вред исправить и прощения попросить.
Разнесли эту весть по деревне, да только хуже стало. Зашушукались все. На тех, у кого руки посохли, как на воров смотрят, скарб не хитрый от них прячут. При оглохших на ухо даже простых разговоров не ведут, охрипшим - не верят даже в простых делах.
Думал тятя, кому же он мог вред ногой своей нанести. Не убегал и не догонял. Даже псину приблудную за всю жизнь не пинал.
Год спустя, по весне, отец уже и ходить не мог. Перетаскивали мы его на загривках. Проснулся он как то и говорит.
- Беда случится в деревне скоро. Мне опять сон снился.
- А что же тебе снилось, тятя? – столпились мы вокруг, ожидая плохое услышать.
- Снился мне всё тот же сон, что и той весной. Стою я на дороге, что через нашу деревню идёт. Солнце светит, ветерок почти летний волосы треплет. И, как и не бывало ничего, нога не болит. И тут крики, люди бежать. Смотрю я, опять та госпожа на коне скачет. Хватает она людей за части разные и вырывает. Кому руку оторвёт, кому ухо, а кому и глотку. Смотрю, схватила она пахаря нашего за самое дорогое, что у мужика есть. Подержала, да разжала щипцы. А я, значится, жду, когда до меня очередь дойдёт. С места не схожу.
Подъезжает она ко мне, и как в прошлый раз по ошибке, за другого, за ногу щипцами и хватает. Начала тянуть, а я и говорю ей. Не тяни госпожа! Выслушай! Никому зла я ногой этой не делал. Не серчай, но ты в прошлый раз по ошибке меня пометила. Отпусти по добру. Я словом злым вспоминать тебя не буду, обиды не затаю. До гроба помнить тебя буду такой статной, красивой.
Выслушала она меня и разжала щипцы свои. Встал я, поклонился госпоже. А она мне в ответ, будто извинившись, головой кивнула и поскакала за тем, вместо кого меня схватила.
Обрадовались мы, что всё так, да только нога у отца чернеть начала. К лету уже время пришло, а у нас половина деревни хворых. У кого рука как плеть, кто слуха лишился, кто голоса. И только к осени заметили, что пахарь наш повеселел. Думали, может выпивкой мужик свои страдания залил, да нет. Начали к нему девки бегать. Видимо, искупил он вину свою перед той, кого обидел местом этим.
Забеспокоились мы за тятю, чернеет нога, как бы отнимать её не пришлось. А он спокоен. Говорит, отпустила меня госпожа, но не сразу же. Значит и не сразу нога вернётся. И правда, к осени и нога у тяти начала оттаивать. Цвет привычный приобрела, чувствовать начала. К зиме, как и прежде, уже ходил.
Вот такая история. Чего только в нашем лесу не бывает.
