«Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоёванные песни: Vive Henri-Quatre, тирольские вальсы и арии из Жоконда. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слезы свидания!»
Эти строки из пушкинской «Метели» явно проникнуты воспоминанием о незабываемом времени…
В октябре 1814 года возвращается из заграничного похода Лейб-гвардии Гусарский полк, отличившийся при Бородине и Малоярославце, Кульме и Лейпциге, вступивший в Париж. Он был расквартирован в Софии - предместье Царского Села.
Приходится ли удивляться тому, что лицеистов такое соседство необыкновенно притягивало? Тем более, что после перевода на старший курс воспитанники получили бо́льшую свободу? М.А.Корф писал: «Всё переменилось, и в свободное время мы ходили не только к Тепперу и в другие почтенные дома, но и в кондитерскую Амбиеля, а также по гусарам, сперва в одни праздники и по билетам, а потом и в будни, без всякого уже спроса, даже без ведома наших приставников, возвращаясь иногда в глубокую ночь. Думаю, что иные пропадали даже и на целую ночь, хотя со мною лично этого не случалось».
Эти строки будут написаны несколько десятилетий спустя, а вскоре после восстания декабристов Ф.В.Булгарин состряпает донос «О Царскосельском лицее и о духе оного», в котором напишет: «В Царском Селе стоял Гусарский полк, там живало летом множество семейств, приезжало множество гостей из столицы, — и молодые люди постепенно начали получать идеи либеральные, которые кружили в свете. Должно заметить, что тогда было в моде посещать молодых людей в Лицее; они даже потихоньку (то есть без позволения, но явно) ходили на вечеринки в домы, уезжали в Петербург, куликали с офицерами… В Лицее начали читать все запрещённые книги, там находился архив всех рукописей, ходивших тайно по рукам, и, наконец, пришло к тому, что если надлежало отыскать что-либо запрещённое, то прямо относились в Лицей».
Да, запрещённые книги лицеисты от офицеров получали. И читали их практическим все. А.Илличевский в письме П.Фуссу объяснил, почему пропустил почту: «У нас завелись книги, которые по истечении срока должны были отправиться восвояси, — я хотел прочесть их, но не хотел пропустить времени и сделал преступление против законов дружества».
Среди молодых офицеров возникает преддекабристское общество «Священная артель» (она была очень хорошо законспирирована, и даже на следствии после восстания сведения о ней не всплыли). И к ней присоединяются лицеисты И.И.Пущин, В.Д.Вольховский, А.А.Дельвиг, В.К.Кюхельбекер. В «Записках о Пушкине» Пущин писал: «Ещё в лицейском мундире я был частым гостем артели… Постоянные наши беседы о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими в тайне, необыкновенно сблизили меня с этим мыслящим кружком; я сдружился с ним, почти жил в нём. Бурцов, которому я больше высказывался, нашёл, что по мнениям и убеждениям моим, вынесенным из Лицея, я готов для дела. На этом основании он принял в общество меня и Вольховского, который, поступив в гвардейский генеральный штаб, сделался его товарищем по службе». Итак, Пущин и Вольховский станут членами Союза Спасения ещё в Лицее…
А что же Пушкин? Корф язвительно укажет: «Кружок, в котором Пушкин проводил свои досуги, состоял из офицеров лейб-гусарского полка. Вечером, после классных часов, когда прочие бывали или у директора, или в других семейных домах, Пушкин, ненавидевший всякое стеснение, пировал с этими господами нараспашку. Любимым его собеседником был гусар Каверин, один из самых лихих повес в полку».
Пушкин действительно дружил с гусаром-бретёром Кавериным, слава о кутежах которого жила ещё много лет (кстати, это в честь него взял уже в ХХ веке псевдоним автор «Двух капитанов»). Он даже сделал его другом своего Онегина:
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждёт его Каверин.
Вошёл: и пробка в потолок
Однако же «Записка» Корфа нашла строгого критика в лице П.А.Вяземского. написавшего к ней превосходные поправки, где было и такое: «И в гусарском полку Пушкин не только “пировал нараспашку”, но сблизился и с Чаадаевым, который вовсе не был гулякою».
Конечно, гусарское общество привлекало юного поэта. Он жадно слушал их рассказы о походах. Именно здесь зародилась его дружба с Н.Н.Раевским-младшим (о нём я уже писала), как раз «отроком» ушедшим в поход. Пушкин сам мечтал стать гусаром…
Но, судя по всему, и гусар привлекал Пушкин. В 1861 году Ф.Н.Глинка напишет в стихотворении «Воспоминание о былом»:
Была прекрасная пора:
Россия в лаврах, под венками,
Неся с победными полками
В душе — покой, в устах: «ура!»,
Пришла домой и отдохнула…
…И молодые офицеры,
Давая обществу примеры,
Являлись скромно в блеске зал;
Их не манил летучий бал
Бессмысленным, кружебным шумом:
У них чело яснелось думой,
Из-за которой ум сиял…
…Тогда гремел, звучней чем пушки,
Своим стихом лицейский Пушкин…
Да, Пушкин уже «гремит стихом», за него переживают более старшие и опытные («Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастёт», - писал В.А.Жуковской). А он пока, всё ещё в Лицее, «и жить торопится, и чувствовать спешит», ещё не зная своей судьбы…
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
«Оглавление» всех публикаций о Лицее смотрите здесь
Навигатор по всему каналу здесь
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал
