Копирование текста, без разрешения автора запрещено.
Дома, после разговора с Игнатием Романовичем, я не могла найти себе места, но вдруг мой взгляд упал на телевизор. Ну, вот же оно, доказательство моей правды. Если бы не было этой Варвары, проклятья, больницы, то на месте нашего «Рубина» стоял бы тут дорогущий японский «Шарп». Э нет, ребята, значит, это не я с ума сошла, это с вами, что - то не так, память у вас отшибло. Деревня, какая то заговорённая. Уже не единожды мне казалось, что кто - то снимает документальное кино, и мы играем свои роли, а нам всё подкидывают и подкидывают разные сюжеты, всякие чудеса, и ждут, как мы на них реагировать будем. И я расплакалась, я хочу в нормальную обычную жизнь.
-Баба Вера, ну почему со мной всё не так, как у людей? - по привычке я заговорила с несуществующей хозяйкой моего дома.
Я почувствовала, что меня кто - то гладит по голове.
-Эх, Надюха – горюха. Не надо лезть туда, где ничего не поймёшь. Есть в нашей жизни области бытия, в которые нет смысла лезть, всё равно не поймёшь, а врагов наживёшь.
- Но ведь Варвара была? – спросила я обиженно, как маленький ребёнок.
-Была!
-Но почему же тогда они этого не помнят, а я помню?
- Им это помнить не нужно, а тебе это очередной урок жизни, ты его запомнить должна.
-Чей урок, кто учитель?
-А Бог его знает кто, кто - то свыше.
- А зачем она хотела меня убить?
-Жертву принести, жизнь свою продлить.
-Так значит, тогда она и Игнатия Романовича хотела убить, значит, тогда, давно она другую жертву себе нашла.
- И да, и нет. Не лезь туда, куда не следует, - уже более жестким голосом осадила меня баба Вера, - за каждым ответом последует вопрос, но не на все вопросы есть ответы.
Я всхлипнула в последний раз и как бы исподтишка тихонечко спросила:
- Баба Вера, а Вы живая или мёртвая, и где Вас искать.
В ответ баба Вера мне выдала такого леща, что я аж челюстью щелкнула.
- За что, - заканючила я, - я же имею право спросить. Я же не только ради себя, я же ещё и для Макса, и для деда Игната.
- Не лезь туда, куда не следует, - уже очень недобро ответила моя собеседница.
-Хорошо, не буду, - ответила я, потирая затылок рукой, - вот как Вы это делаете?
После разговора с хозяйкой дома меня отпустило, но мыслей в голове был рой. Что таится за смертью или даже смертями Варвары? Как со мной разговаривает баба Вера, ведь её тут нет, и это нельзя отнести только к моим галлюцинациям, глюки затрещины, после которых ещё часа два голова болит, не раздают. Где она находится и как она узнаёт, что мне с ней поговорить нужно? Где мне искать ответы на мои вопросы? В один прекрасный вечер, одна мысль из этого роя навела меня на идею изучения языка, которым написаны книги деда и бабы Веры. Ведь всё просто, наверняка и её книга, и книга моего деда написаны на одном языке. Не знаю почему, в тот момент мне в голову не пришла мысль, что языков на нашей планете множество, даже мёртвых, и моя идея может оказаться провальной. Наверно потому, что инстинктивно я заметила похожесть начертаний. Я была чётко уверена, если возьму книгу бабушки Макса и её тетрадь с переводами, то наверняка смогу более или менее выучить язык, которым написана книга, и это мне давало шанс прочитать дедову от корки до корки. Баба Вера многое из книги записывала, не полагаясь на память. Много листочков было вложено в книгу, и можно легко определить к какому тексту перевод, это облегчало работу в разы. Сначала мои потуги можно было описать народной поговоркой: «Смотрит в книгу - видит фигу». Всё, что я видела, казалось тарабарским языком курицы – инопланетянина. Но, приглядываясь и замечая всякие мелочи в начертании букв, я стала видеть, что - то вразумительное. Изучение этого языка заняло все мои мысли и свободное время, отвлекая от тяжелых рабочих будней. А там было от чего отвлекать. Я держалась из последних и моральных и физических сил. Как я и предполагала с самого начала, проблемы с учениками из соседней деревни, как начались с первого сентября, так и не прекращались.
Первым был мальчик десяти лет, который не понятно по какой причине не пошел в школу в свои семь лет. После окончания первой четверти родители заявили, что ребёнок знает всё, что ему положено. Коров и деньги посчитать сможет, вывеску прочитать тоже, а это значит, что ребёнку пора работать. Пришлось несколько раз ходить в деревню, уговаривать родителей, а так как времени у меня днём на это не было, ходила вечером. Около пяти километров туда и столько же обратно. Зима, снег, холод, вот мои спутники в тех путешествиях. Лихих людей не боялась. Имея столько знаний, нужно быть полной идиоткой, чтобы бояться людей. Я шла по дороге и орала песни, потому что просто так шлёпать по дороге было скучно, а потом, на следующее утро еле могла вести уроки, потому что орала я до хрипоты. Мои хождения ни к чему не привели, и мне пришлось писать кучу бумаг и заявлений на проверку этой семьи и переводить ребёнка из моей школы в школу по месту жительства. Затем началась новая напасть, заболел один ребёнок, за ним второй, третий. Каждый раз, когда я спрашивала, как они добирались до школы, глядя на их грязную обувь, дети дружно отвечали на автобусе. Автобуса возле школы я никогда не видела, но меня заверяли в том, что он всегда стоит на окраине нашей деревни, дети идут до него пешком, поэтому и обувь грязная. Но когда они начали болеть, и я позвонила в сельсовет соседнего села, отругать нерадивого водителя, оказалось, что дети ходят пешком. Им не дали автобус, а родители, из каких - то своих меркантильных соображений молчали, и каждое утро отправляли своих детей в школу в шесть часов утра. Я была в шоке! Нет, я была в ужасе, представляя, как эти крохи топают в темноте по заснеженной дороге, в лютый холод и мне становилось плохо. Мало того, что дети шли пешком, им ещё велели врать мне. В общем, в начале второй четверти я попрощалась со всеми детьми из соседнего села. Это тоже стоило мне немалых сил и нервов, поездок в районо, отписок, объяснительных и прочих бумажек.
Когда вечером мы оставались в школе вдвоём, тётя Люба материлась на чём свет стоит, не стесняясь святых стен школы, каждый раз заявляя, что она так и знала, что у этих детей родители – оферюги припёрлись на нашу многострадальную голову неспроста. Они хотели нас в гроб загнать и всё такое в том же духе. Ну, скажем так, в чём - то она была права. Ведь с самого начала нам всё это, казалось какой - то аферой.
Когда мы покончили с общей проблемой детей из соседней деревни, у меня лично возникла новая.
У меня начал стрелять дом. Когда на улице похолодало, дом то в одном месте, то в другом стал издавать резкие звуки как выстрел, или треск, казалось, дом мне намекал, что скоро придёт всему конец и мне пора уходить. А уходить совсем не хотелось. Но я прекрасно понимала, что рано или поздно мне это делать придётся. Я даже сходила к председателю, посмотрела свой новый дом, и уж было решилась переехать, но тут по стене, к которой прилегала печка, пошла трещина, которая увеличивалась с каждым днём. Приходили мастера, сказали, что тот, кто должен был протапливать дом, это делал не регулярно, что - то там замерзло и лопнуло и нужно ждать весны, чтобы всё отремонтировать. Было такое ощущение, что и тот дом меня прогоняет и этот мне не рад. Я стала плохо спать, и от постоянных переживаний на работе и дома. От того, что я перестала работать со своим даром, начала ужасно болеть голова. Но своего решения я менять не собиралась, с помощью своей ни к кому не лезла, а они меня не просили, да и откуда им знать, что меня можно было попросить. Я была уверена, что и тётя Люба с дядей Борей всё забыли, как будто специально выключили у всех память.
Как мы с Максом и предполагали народ, после официального выступления бабы Веры по изгнанию ненавистной Лены из дома, мою выходку со старым председателем списал на старую ведьму. Многие мне даже сочувствовали и уговаривали потерпеть до весны, отопление исправят в учительском доме, и будет мне счастье. Всё свободное время я посвящала книгам и тетрадям моих стариков. Что - то серьёзное я практиковать боялась. В доме было боязно по причине хлипкого состояния дома, а на улице было холодно, да и людно, так что всё зимнее время посвящала переводу. Не знаю почему, но баба Вера осмелела, то ли от того, что её времени оставалось мало, то ли победило нечеловеческое любопытство, но она попыталась стырить дедову книгу. Однажды, придя домой, я обнаружила книгу возле тумбочки с телевизором, я посчитала это случайностью, так как этажерка с книгами стояла неподалёку, и я могла задеть её и уронить, а книга могла отлететь. Это я так себя успокаивала, на самом деле эта книга не могла быть задетой, и отлететь она тоже не могла из – за того, что лежала в самом низу. В последнее время я перестала прятать её под подушку, я живу одна, ко мне ни кто не ходит, если заглянет тётя Люба, то всё бегом и не дальше кухни, мы и так весь день на виду друг у друга. Обе книги я просто поставила на этажерку, рядом со всеми книгами бабы Веры, только на разные полки, подальше друг от друга, чтобы шума от них не было. В следующий раз я застала книгу чуть - чуть ближе к сундуку, в третий я её уже поймала на сундуке. И тогда я подумала, ну раз ей так хочется почитать эту книгу, пусть читает, тем более, что в последнее время я перестала любить тишину и засыпала под телевизор. Какая разница кто будет бухтеть телевизор или баба Вера, может и мне от этого какая - то польза будет, по крайней мере, случится экономия электроэнергии, и сунула книгу в сундук. Но, ни чего не произошло. И тогда я вспомнила, почему я книги раскидала по углам, взяла ветошь, в которой была дедова книга и, сложив две книги вместе, завернула в неё. Вечером я засыпала под бухтение бабы Веры, я старалась прислушаться и понять язык, но могла уловить только отрывки понятных мне слов, остальное же звучало как тарабарщина. А ночью мне стали сниться диковинные сны…
Как - то вечером, незадолго до нового года, ко мне пришел Игнатий Романович. Зайдя в сени, долго и тщательно сметал снег с валенок, медленно и торжественно восшествовал в дом, разделся, чинно уселся на табурет, положил руки на колени и немного помолчав, сказал:
- Пора мне Надежда. Я скоро уйду.
-Куда?- спросила я с выпученными глазами.
-Ты не перебивай меня, разговор у нас тяжелый будет. Уйду я туда, куда все старики уходят, Вера сегодня ко мне приходила.
- Живая, - я взвизгнула от счастья, ещё не понимая о чём речь.
-Во сне она ко мне приходила, не перебивай!
Я немного сникла и тут до меня начало доходить, что дед Игнат пришел не просто так от скуки потрындеть, а разговор у него ко мне тяжелый. Ему этот разговор даётся очень нелегко, и если я его ещё раз перебью, этот разговор может и не состояться вовсе, и я могу не узнать что - то очень важное для него. А может и для меня…
- Извините, честное слово больше не буду.
- Так о чём это я? Ах, да, Вера! Она велела мне рассказать всё, что я знаю про неё, сказала так надо. Веру я знаю с измальства. Зовут её Любава, отец её, наш барин Максим Ведагоров был помешан на старых русских традициях и чародействе. Когда - то Ведагоровы были богатым, могущественным родом, но к началу века стал род нищим и денег у них осталось пшик, да маленько. Очень обнищанию семьи поспособствовал ещё старый барин, отец Максима Григорьевича, уж он - то постарался на славу и когда помер, оставил сыну одни долги. В Первую мировую убили Олега Григорьевича, старшего брата нашего барина, сестра удачно вышла замуж и жила во Франции, так что расхлёбывать досталось нашему молодому барину. Все считали его чудаком, пальцем у виска крутили. Он же всё пытался вернуть роду былое величие, и не придумал ничего лучше, чем найти философский камень, и всё твердил: «ещё чуть – чуть и мы станем невероятно богаты», сутками пропадал в своей лаборатории, ни о чём другом думать не мог. Жена тянулась из последних сил, чтобы перед людьми лицом в грязь не ударить, а этот знай, всё твердил: «Ещё чуть – чуть, ещё чуть – чуть», наши барыню очень любили и жалели, много добра она крестьянам сделала, добрая очень была. Не успел Максим найти свой камень, грянула революция. В один прекрасный зимний день понаехали к нам в усадьбу матросики. Перевернули весь дом и ничего не нашли, вытащили тогда они со злости барина в исподнем во двор и давай требовать золото, драгоценности, а тот говорит, что нет, мол, драгоценностей, но есть идея как получить золото и начал им про свои опыты рассказывать. Сыновей вывели во двор, угрожать начали, мол, не отдашь золотишко детей порешим, а тот всё как дурак, рассказывает этим болванам неграмотным про философский камень. Там его, прямо во дворе и шлёпнули вместе с сыновьями. А жену с Любавой снасильничали, штыками покололи и бросили помирать. Отец мой конюхом у барина служил, ночью, когда матросня после грабежа уехала, тихонько в дом пробрался, хотел барыню с дочкой увести из дому, а там прямо у порога лежит мёртвая хозяюшка наша, штыком заколотая и Любава чуть живая, ранили её сильно, но не насмерть. Замести следы преступления, значит, решили.
-Что же вы девочек от этих уродов не спасли, как же вы так могли, - схватилась я за голову.
- У них оружие, а у нас что? Вилы да грабли, и их бы не спасли и сами бы погибли.
- Вот она ваша любовь,- презрительно фыркнула я, дед Игнат только отмахнулся от меня.
-Долго Любава болела, думали, не выживет, рана тяжелая была. Стала она подниматься только к весне, и сразу поняли тяжелая она.
-Беременная что ли? – спросила я, Игнатий Романович кивнул головой.
- Думали, что вытравит плод, а она оставила, сама соплюшка четырнадцатилетняя, а уже с ребёнком на руках. Приютили их у себя, мы же с детства дружили, даже любовь у нас начиналась, а тут вот это. Я её замуж позвал, но она не пошла, сказала, что молодой я ещё, вся жизнь впереди, нечего хомут на шею вешать. С тех пор как оправилась наша барынька, стал у неё дар проявляться. Много говорить не буду, и посуда по дому кружилась и молнией обидчика долбануть могла, лечить стала людей, тогда ох как много было раненых, но больше всего начал проявляться у неё дар предвиденья. Что не скажет, всё сбудется. Мальчонка у неё родился, рос смышлёный, ему всего - то пару годочков от роду, а он как глянет на тебя своими глазёнками, да серьёзно так, что мурашки по коже. В ту пору гражданская война была, то красные придут, то белые захватят, деревня наша из рук в руки туда – сюда ходила. Бои были страшные, раненых море, а Любава всех лечила, никому не отказывала, и вот захватили нас, в очередной раз белые, приехал какой - то генерал их и признал в лекарке Ведагорову, он друг отца был. Стал звать с собой, но не захотела девушка уезжать от родительской могилы. Да тут видно кто - то из наших стуканул на неё, мол, красноармейцев лечит и прячет в лесу. Генерал тот так разозлился, приказал Любаву нашу несчастную арестовать. Когда из дома выводили, сынок вцепился в мамкину юбку, стал реветь, тянуть в дом, в общем, под ногами болтаться, и какой - то рьяный служака пнул его, да так сильно, что малец отлетел, головой ударился об крыльцо и тут же на глазах матери помер. Ой, что тогда началось. Любава такой погром устроила с ураганом, громом, молниями, только и смогли успокоить, когда начальник этот выстрелил в неё.
Я с ужасом опять схватилась за голову.
- Упала она, как подкошенная. Бросили красавицу нашу в телегу как барана и увезли. Похоронили мы сыночка Любавиного рядом с бабушкой и дедушкой. А через два года она вернулась, худая, совсем без волос, тиф тогда по стране гулял, и с годовалым мальцом на руках, генерал тот сначала её вылечил, а потом того, ну ты поняла.
-Опять изнасиловал? – ахнула я, дед кивнул.
- Откормили её, выходили, мальчишка рос потихонечку, только какой - то он был не такой, придурковатый малость. Хоть и маленький, а видно, что с головой того, - дед Игнат повертел пальцем у виска. – Любава начала делать то, что умела – лечить. Никому не отказывала, всем помогала. Уж не знаю, кому она опять дорогу перешла, кто её так ненавидел, но снова её кто - то сдал, мол, ведьма, барыня, белогвардейская подстилка, всё до кучи собрали, всё, что смогли припомнить за её недолгую жизнь. В тот год как раз НКВД образовалось, и чтобы показать свою работу шибко они лютовали, ряды чистили, а может, она им нужна была как предсказательница. В общем, приехали как - то ночью и увезли. А дитё у нас осталось. Пару лет ребёнку было и уже ясно было, что юродивый растёт, но мы его не бросали, жил с нами как родной. Мы ждали Любаву и верили, что она жива, да и мальчик всегда говорил: «Скоро мама придёт, скоро мама придёт». И перед самым появлением её, случился у нас ужасный случай, который я так и не смог забыть. Вечером все были дома, мальчишка играл возле печки, вдруг он подскочил, схватился голыми руками за котелок и вылил горячие щи на себя. У всех на глазах ребёнок убил себя, и мы ни чего не смогли сделать. Умер он не сразу, ещё дня три мучился, и в тот час, когда он умер, к нам в дом ввалились НКВДешники и потребовали сына Любавы. Мы им указали на мёртвое тельце. С досады один из них въехал кулаком мне в морду, вот видишь шрам остался на память, - он показал мне на шрам над бровью, - лицо всё кровищей залило. Схватили они меня и в телегу. Я уже с жизнью попрощался, но в дороге поняли, что я абсолютно бесполезен для них и выкинули меня посередине леса. Еле домой добрался. Сыночка Любавиного похоронили рядом с братишкой. А через неделю вернулась и она сама, вся седая. Видать умеют убеждать в НКВД. Пошла на могилку родных своих, проплакала два дня, побродила вокруг своего поместья и исчезла. Вот с тех пор Любава и стала Верой. И было ей тогда только девятнадцать лет… А потом я её увидел через двадцать лет. В январе сорок третьего мы освобождали Армавир, и среди освобождённых из тюрьмы подпольщиков я узнал Любаву, то есть Веру. Она совсем не изменилась, может, стала чуточку взрослее, но не на столько, насколько должна была измениться, и я понял, как сильно любил её все эти годы. Мы пробыли вместе всего несколько часов, наши пошли дальше, а Вера осталась в Армавире. Потом, после войны, когда я приехал домой и узнал, что все мои погибли, решил отстраиваться заново. Сруб себе поставил хороший, в колхозе работать стал, был на хорошем счету, и вдруг приходит письмо от брата, Вера приехала жить в его деревню. Сначала она очень испугалась и хотела уехать ещё дальше, но брат сразу сказал, что в обиду не даст, пусть не дурит, под его защитой надёжнее и она осталась. Но когда брат написал, что Вера приехала не одна, а с мальчонкой лет трёх, я всё понял. Всё бросил и приехал сюда. Когда приехал, Вера мне обрадовалась, но мы сразу договорились, что жизнь начнём с нуля так, как будто познакомились здесь. Как - то, кому - то она проговорилась, что ещё были дети, вот, чтобы себя не выдавать и придумали историю с мужем цыганом и погибшими детьми.
- Так отец Макса Ваш сын?
Дед Игнат кивнул.
-А Макс знает?
Игнатий Романович покачал отрицательно головой.
- Нет, не знает. Потому и пришел тебе всё рассказать, кроме тебя больше не кому. Он не общается ни с кем из деревенских, он их ненавидит за все те обиды, что достались бабке, отцу, матери. Ты единственная с кем он очень тесно общается, ну, и ещё со мной.
-А почему же вы не поженились, если решили всё начать сначала?
- Вера не захотела подвергать меня опасности. Если бы с ней что нибудь случилось, сына я бы взял к себе.
-А была причина так думать?
-Ещё какая. Тот паразит, который Веру сдал в НКВД, всё по полочкам разложил, рассказал про её дар, за ней тогда не просто так приехали, она им очень нужна была. А она с ними даже разговаривать не захотела, пытать её побоялись, а когда увидели следы от штыка и пули поняли, что и угрожать смертью ей бесполезно, вот и решили сыночком шантажировать. Даже и не знаю, что бы было, если бы малец тогда не обварился. А потом её опять по дару нашли, на работу звали, она тогда схватила ребёнка и в чём была, бросилась в бега, аж до Дальнего Востока добежала.
- Ну и помогла бы им, не так это всё и плохо, убивать то её никто не заставлял. Что такого в предсказании будущего?
- Когда за ней приехали, в одном из них Вера признала своего насильника, а тот её даже не вспомнил, или вид сделал, что не узнал.
- А что она двадцать лет делала?
- Жила, работала, старалась быть как маленькая серенькая незаметная мышь, - пожал плечами мой гость.
-Интересно, как же она в этой чехарде жизни сохранила книгу?
-Какую книгу, я ни о чём таком не знаю.
Я отмахнулась от гостя.
- А стукача то вы нашли?
-Нет, - пожал он плечами, - время тогда было неспокойное, не было возможности найти его, но мне кажется, что Вера знала, кто её предал, и что это была женщина…
Мы долго сидели молча, в доме было так тихо, что было слышно, как тикают часы на тумбочке у кровати. Помолчав немного, Игнатий Романович полез в карман, достал узелок из носового платочка. Дед аккуратно положил его на стол и осторожно стал разворачивать.
-Вот что, девонька. Вера сказала это тебе отдать.
Он разложил платок на столе, разглаживая края, а я обомлела. На платочке лежало кольцо точь – в - точь как серьги, которые мне достались за работу и кулон с невероятных размеров рубином.
-Это нужно Максу отдать, - подняла я глаза на Игнатия Романовича.
- Нет, Вера сказала, что это нужно отдать той, что будет после меня. Я сначала - то не понял, а теперь сообразил, что это нужно именно тебе отдать, - мой собеседник с нежностью погладил меня по голове, встал и начал одеваться.
-Пращевай, Надюха – горюха, дед подмигнул мне и вышел из дома.
Я проплакала всю ночь. Я не знаю с кого писал Толстой свои «Хождения по мукам», но то, что я услышала, было настолько жестоко и страшно, что ни какие Толстые описать не смогут, просто не хватит моральных сил, а у одной маленькой несчастной женщины их хватило прожить. Какой же жизненный стержень был у неё, какая сила к жизни.
А на следующее утро, тридцать первого декабря, Игнатий Романович умер.
