Первая половина XX века стала контрапунктом эпохи Модерна. Стремительный взлет научной картины мира, радикальное переустройство общества в духе буржуазной морали и секулярности, буйный цвет гуманитарных и социальных наук, техническая революция и прогресс во всех областях — насыщенное содержание пары предыдущих веков на заре века XX разразилось «стальными грозами» мировых войн. Непоколебимая вера прогрессистов и позитивистов всех сортов в XIX веке утверждала, что впереди у человечества только позитивное будущее, усыпанное плодами рационального светлого разума и открытий, свободное от религиозной догматики и морализма, диктатуры божьего произвола и наивных мифов детства человечества. Либерализм, социализм и марксизм, фрейдизм и психоанализ, буржуазный консерватизм и фашизм-футуризм, несмотря на все свои различия, были схожи в одном — человечеству предопределено лучшее будущее; утопия расположена впереди на оси времени, а задача текущего момента — победа в битве за свою версию будущего.
Появление в этой атмосфере людей и целого течения мысли, которое выстраивает всю свою онтологию, систему ценностей и философию исходя из абсолютно противоположных предпосылок и установок; учение, которое открыто разоблачает пафос Модерна и прогресса как эпоху небывалого упадка — явление в истории, пожалуй, редчайшее. Тем более, что один из первых столпов традиционализма, Рене Генон, был довольно типичным дитем эпохи — гражданином современной Франции, страны, которая подарила миру великих деятелей Просвещения и Великую Французскую революцию 1789 года, два столпа становления Модерна. Но обо всем по порядку.
Возникнув в первой половине XX века, традиционализм изначально был одним из многих «эзотерических», или «оккультных» течений эпохи, а Рене Генон был хорошо знаком с ними и вхож в подобные круги Франции. Но довольно быстро интеллектуальный и метафизический гений француза создает систему, которая выходит далеко за рамки простых спиритуалистских развлечений буржуазии, в духе школы Блаватской или парамасонских кружков досуга. Генон жаждет подлинности Сакрального во всей его полноте. Это подводит его к вскрытию современности как тотальной инверсии мира Традиции, наподобие зеркала, которое искажает в своем отражении все до его абсолютной противоположности. Рене Генон развивает новое направление и делает его известным в эзотерических и метафизических кругах, а также предпринимает пару неудачных попыток привнести традиционалистский метод в академическое пространство. Отягощенные модернистом ученые мужи отвергают его диссертацию о Веданте, и на долгие годы в академических кругах Франции на имя Генона накладывается табу[1].
Но его труды не остаются незамеченными другими выдающимися интеллектуалами, такими как Ананда Кумарасвами — знаток Востока и искусств; Мирча Элиаде — «отец» современной школы феноменологического религиоведения, который в мягкой форме институциализировал многие положения традиционализма в академической науке; ученик Элиаде Йоан Петру Кулиану и, наконец, человек, которого по праву называют вторым «отцом» традиционализма — барон Юлиус Эвола.
Юлиус Эвола называл Генона одним из своих учителей (другим был Герман Вирт) и продолжил развивать его подход, внося коррективы и применяя его к смежным областям знания. Так, Эвола как традиционалист рассмотрел метафизику пола; в отличие от Генона, который делал упор на Веданту, Эвола уделил огромное внимание Тантре и Буддизму; его перу принадлежит глубокое исследование западного герметизма и алхимии, которые его учитель затронул лишь по касательной[2]. Но главное то, что Эвола, будучи человеком действия в силу склада своей личности, применил философию традиционализма к политике и войне.
В случае с Рене Геноном и Юлиусом Эволой мы встречаемся с парой хрестоматийных типажей: Рене Генон воплощал собой тип брахмана, созерцателя, мыслителя и метафизика, а Юлиус Эвола — тип кшатрия, воина, человека действия (идеалом он видел фигуру царя-жреца мифической касты Хамса), что аффектировало его взгляд на метафизику. Эвола был активно вовлечен в политику своего времени, был ветераном войны, встречался с Муссолини и предпринимал попытки направить фашистский режим в более традиционалистское русло; пытался наладить контакты с немецкими структурами СС и Аненербе, но его идеи сочли там нежелательными[3].
Тем не менее, через фигуру Юлиуса Эволы традиционализм переместился из сферы герметичных кругов метафизиков и интеллектуалов в сферы Политического и прямого действия.
В отличие от глубоких метафизических и мистических штудий, тема традиционализма для ежедневной практики и перевод высоких положений философии на уровень реального действия (уличного, партийного, политического, поведенческого) затронуты не столь основательно. Здесь можно вспомнить текст «Ориентаций» Эволы, который был написан им в годы «свинцовых семидесятых» в Италии для правой молодежи. Советы молодому поколению от Доминика Веннера в книге «Самурай Запада»[4]; схожий взгляд о гигиене ума и повседневности изложен в недавней книге «Поколение идентичности»[5]. В целом европейское движение Новых Правых и их главный идеолог Ален де Бенуа сделали ставку на политический традиционализм[6] в уже прошлом XX веке и следуют ему по сей день. Одним из вариантов наставлений молодежи в политическом традиционализме является и широко известный «Катехизис традиционалиста» от группы Raido.
Аристотель выделил три режима человеческой активности: мышление (теорезис), деяние (праксис) и творчество (поэзис, ποίησις). Обыденному мышлению свойственно противопоставлять теорезис (созецрание) и праксис (деяние). Нам кажется очевидным, что эти два явления лежат на разных чашах весов, и в силу особенностей своей внутренней природы человек склонен следовать либо интеллектуально-мистическому пути (внутреннее делание, философия, обожение и слияние с Абсолютом), либо пути активного преображения мира (внешнее делание, политика, война, искусство и творчество). Отчасти дела обстоят именно таким образом, но жесткая дихотомия теорезиса и праксиса носит иллюзорный характер. Деяние чаще всего интерпретируют как ремесло, буквальное преобразований грубых материй в духе греческого технэ (τέχνη), откуда произошло понятие техники. Но технэ есть лишь воплощение более общего принципа поэзиса, что дословно означает «вовне-вынесение». Поэзис можно представить как состояние и «практику» творчества в промежутке еще до перехода к непосредственным ремесленным действиям или социально-политической активности (когда «материей» делания будет общество и человек). Поэзис можно разворачивать в техническом праксисе, в работе с материей, а можно избежать «грубой работы» и изложить (вывести-вовне) нечто другим путем — поэзией, песней, рассказом. Рассказ — это этимологическое значение греческого слова мифос, μῦθος, который лежит в основе традиций народов и задает структуры общества, инициации и языка священного[7]. Совершая поэзис, человек может порождать вещь как в осязаемой физической форме изделия (будь то горшок или величественный храм либо крепость), так и в более субтильной материи слов, стихов, песен и мыслей. Но откуда человеку приходит сама вещь, откуда он выводит-вовне нечто, что облекает в форму слов или вычленяет из древесины? Платон говорит о том, что Демиург, который творит мир, делает это, созерцая высший мир неподвижных и неизменных идей. Коллин Клири пишет, что озарение формой и сутью вещи входит в человека извне, «сверху» и является моментом экстаза[8]. Экстаз дословно означает «стояние вне себя», что весьма близко с «вовне-выведением»/поэзисом. Созерцание/теорезис высшего мира идей или чистого Божественного — это всегда экстатическая практика. Созерцание есть необходимый компонент практики, это предуготовление деяния и способность видеть форму того, что только ожидает своего проявления в результате действий. Можно заключить, что созерцание и деяние должны составлять органичную пару, взаимно дополнять и определять друг друга. Это будет залогом гармоничной личности, от фигуры царя-жреца Золотого Века до современной вариации «воина-мага», по определению Эволы. Здесь же кроется и одна из сложностей адаптации традиционализма к повседневности и политической практике как для малых групп, так и для масс — интеллектуальный ценз, способность к метафизическому чувству и интуиции, к восприятию традиционных доктрин в их тайной сути. Иными словами, традиционализм справедливо позиционируется как довольно элитарная философия и парадигма мысли, представители которой подчас сознательно сопротивляются массовости и упрощению доктрины для широкой публики. На этом вопросе стоит остановиться подробнее.
Качественное различие людских родов является базовой данностью традиционализма, который полностью отрицает «святую троицу» Великой Французской революции — «Liberté, Égalité, Fraternité» («Свобода, Равенство и Братство») — в ее буржуазно-вырожденческом понимании всеобщего либерального гражданского равенства. Подавляющее большинство людей полностью разделяет гипноз Просвещения и светского гуманизма, поэтому сама постановка вопроса об элитарности знания и разнице человеческих природ вызывает у них выключение того самого «трезвого рацио», или «здравого смысла», который так лелеем Модерном, и они оказываются неспособны качественно парировать истине традиционализма, быстро переходя на рефлекторные реакции и демагогию. Тем не менее, необходимо пролить свет на то, какие именно существуют иерархии в традиционных обществах, как они выстраиваются и как воплощаются в наши дни.
Хрестоматийным примером традиционной иерархии и деления общества является варнашрама — ведическая система из четырех варн (сословий), состоящих из множества специфических каст. Согласно варнашраме, все общество делится на четыре варны, которые также соотносят с частями тела Пуруши либо Брахмы: высшая варна брахманов — жрецов и мудрецов (уста); вторая высшая варна кшатриев — цари и воины (руки); третья варна вайшьев — земледельцы, скотоводы, ремесленники и торговцы (живот, бедра) и варна слуг — шудры. За пределами системы варн располагаются изгои общества — парии, чандалы или далиты (современное название) — те, кто абсолютно лишен каких-либо ведийских мистерий, культов и ритуалов. Их описывают как пыль под ступнями Брахмы, то есть они вообще не принадлежат телу Бога, а значит, обществу и порядку мироздания.
Принадлежность к варне определяется по рождению в ней, и с этносоциологической точки зрения каждая варна обладает определенными этническими различиями как в фенотипе, так и в культуре, то есть они, по сути, являются субэтносами в рамках единого народа. В особых случаях, когда возникает сомнение в сословной принадлежности ребенка (если он был подброшен либо неизвестна каста его родителей), предписано проводить испытание ребенка. Младенцу показывают погремушку и наблюдают за его реакцией: если ребенок проявляет равнодушие, то это будущий брахман; если он стремится схватить и забрать погремушку, то это кшатрий; если он нервничает или пугается — вайшья либо шудра. В ином случае перед ребенком раскладывают символические предметы каждой варны (чашу, меч, серп), и он, в силу своей внутренней сословной природы, тянется к соответствующему предмету.
Чрезвычайно важно понимать, что сословная система варн не является репрессивной, какой ее стремятся выставить адепты либеральных демократий. Устройство варнашрамы берет свое начало в Божественном и сакральном, более того, все общество и есть символическое тело Бога (Брахмы или первосущества Пуруши), воплощенное в непосредственной наглядности. Здесь уместно говорить об органической целостности и единстве системы, где каждый занимает свое место и играет свою роль. Сословная система не только в Индии является естественным священным порядком, развернутым на всех уровнях общества во всех деталях. Этим традиционалистское устройство общества диаметрально отличается от модернистских концептов «общественного договора» индивидуумов Томаса Гоббса, Джона Локка и французских либералов Просвещения. В основе «договора» лежит идея индивида, его собственности и свободы от коллективных идентичностей и иерархий. Такие индивиды заключают пакт, и появляются государство и регулируемое светским законодательством общество. В системе варнашрамы и во всех других традиционных обществах отсутствует базовая единица Модерна — индивидуум. Человек всегда есть проявление своей касты (социальной подгруппы: общины столяров, охотников, мастеров керамики и т. д.) и шире — материальное воплощение своей сословности со всеми присущими ей чертами, мифами, особенностями культов и почитаемых Богов. Еще шире — каждый человек есть «малый Бог», потому что он — часть единого организма общества, которое есть манифестация Бога в мире людей[9]. В Традиции человек никогда не является tabula rasa: его сословность предопределена еще до рождения.
Аналогичную структуру общества мы обнаружим у греков. В частности Платон учил, что душа философа и правителя состоит из золота, и поэтому он наиболее достоин править (а также лишен жажды наживы); души воинов (стражей) состоят частично из золота и серебра, поэтому они так воинственны и стремятся к завоеваниям и власти; души же ремесленников и земледельцев Бог сотворил из меди и железа[10]. В случае рождения необычного ребенка в сословии его следовало передать на воспитание и обучение в соответствующее сословие, в то время как у индусов перемещение между сословиями было возможно только через благоприятное перерождение души, которая исполняла свою дхарму и накопила хорошую карму. В диалоге «Федр» Сократ называет философа лучшим из мужей, за которым в иерархии следует праведный правитель.
В скандинавской традиции происхождение специфических сословий описано в «Старшей Эдде», в «Песне о Риге». Согласно песни, ас Хеймдалль странствовал по миру людей Мидгарду под именем Рига и останавливался в разных дворах людей, которых встречал. Песнь описывает быт и характерные занятия трех семей людей, каждому из которых Риг дал наставления и приумножил их род («пробыл он там три ночи подряд»): первая стоянка у рода трэлей — рабов, вторая у семьи бондов — зажиточных землевладельцев, третья стоянка была у рода ярлов — военной аристократии скандинавов. Специфика германского логоса такова, что два высших архетипа «воина» и «мага/жреца» соединены в одной страте, что связано с тем, что верховный Бог германцев Вотан/Один одновременно является покровителем воинов и князей и покровителем жрецов и магов; он воплощает собой фигуру царя-жреца, поэтому ярл в «Песне о Риге» также: [11]
44 Знал птичий язык,
огонь усмирял,
дух усыплял,
тоску разгонял он;
восьмерым он по силе
своей был равен.
45 В знании рун
с Ярлом Ригом он спорил,
на хитрость пускаясь,
отца был хитрее:
тогда приобрел он
право назваться
Ригом и ведать
могучие руны.
Гораздо позднее французский антрополог и историк Жорж Дюмезиль наглядно показал, что трехчастная структура общества, отраженная в триадическом пантеоне, в той или иной мере свойственна практически всем индоевропейским обществам и находит свое выржение[12]. Согласно Дюмезилю, жреческое сословие особенно почитает верховное Божество в традиции (Брахма, Сварог, Один), воинское, соответственно, — Бога Войны (Индра, Перун, Вотан/Тюр), земледельцы чтут Богов Плодородия и Защиты (Вишну, Даждьбог/Велес, Фрейр/Ньерд/Тор, Деметра). Более того, само наличие этих Богов в пантеоне указывает на наличие соответствующих сословий и практик в обществе, иногда явно и четко выраженных, иногда в смешанном типе.
Если присмотреться внимательнее к структурализму Дюмезиля и истории самих народов, то можно иногда заметить расхождение двух иерархий: условно жреческой и условно светской. Так, очевидно, что высшую светскую и политическую власть воплощал собой царь, который происходил из воинского сословия (царь-кшатрий). Зачастую он также занимал должность верховного жреца, был магом или объявлялся воплощением Бога на земле, что особенно ярко проявлялось в Египте. Но в иерархии отношений человека с Богами и священным выше него стояли жрецы, особенно самоотверженные аскеты, но их власть носила иной характер. К этому мы еще вернемся.
В Средневековье, после радикального переформатирования политической карты и народных традиций в русле христианства, эта структура вновь проявилась в виде двух высших сословий духовенства (католический клир) и военной аристократии (позднее — королевский двор), а также аграрных мирян-подданых. Позднее уже консерваторы и традиционалисты обратили внимание на пришествие третьего сословия буржуазии — новой страты, никогда ранее не бывшей в мире традиции и состоявшей из разнородной обслуги дворян, торговцев и оторванных от аграрного мифа и образа жизни горожан. Буржуазная мораль и мировоззрение ближе всего стоят к низшим сословиям шудр и даже чандал в варнашраме, так как они не вписаны в сакральный миф о происхождении мира и общества и, как следствие, лишены ритуалов и посвящений. Еще позднее, уже в XX веке, традиционалисты (Ю. Эвола) метко определили приход еще одного, последнего, четвертого сословия — пролетариев, максимально вырожденного субантропологического типа, пародии на вайшьев и шудр, но начисто лишенных какого-либо оттенка священного смысла жизни и тео-онтологии, даже по касательной. Именно регрессия сословной системы и революционное высвобождение «угнетенных классов» буржуазии и пролетариата стали той питательной средой и движущей силой становления Модерна и его секулярных норм.
Разрушение сословной системы и выстраивание конвенционального общества низшими сословиями и внесословными элементами теснейшим образом связано с еще одной базовой идеей традиционализма — сменой космических циклов в худшую сторону. Выше мы говорили о том, что современный мир опирается на идею прогресса, на линейное восприятие времени (будь то прямая стрела или эскпонента с флуктуациями), где будущее apriori окрашено в положительные тона, на будущее возлагаются утопические надежды и проекты. С идеей прогресса также сопряжена чуждая миру традиции идея о количественном росте, переходящем в качественный скачок. Мир Традиции и традиционализм мыслят время иначе, структурным выражением времени является цикл, круг. Время циклично, и его восприятие отражается на всех уровнях общества: циклична жизнь человека от рождения к смерти и перерождению; цикличны время дня и времена года, что важно для земледельцев и жречества; войны сменяют друг друга, перемежаясь периодами мира; само мироздание живет большими циклами восхождения, роста и увядания, упадка и смерти, чтобы мир умирал и возникал заново по воле и игре Богов. Отличительной и принципиальной особенностью является негативное направление времени, текущего от изначального идеального состояния мироздания к упадку, разрушению порядка, хаосу и смерти. Будущее не позитивно, оно несет в себе неминуемое приближение конца; тот, кто мыслит век грядущий как царство благости, тот есть слепец. Наступлению последних времен соответствуют представления разных народов об эсхатологии, конце света: ночь Брахмы в индуизме или Рагнарек у германцев. Традиционные общества живут под тенью конца и смерти всего сущего, которое ожидает их впереди.
Веданта повествует о четырех больших космических циклах, которые составляют великий цикл: Сатья-юге, Трета-юга, Двапара-юга и Кали-юга. В Греции аналогичное учение изложил Гесиод в «Трудах и днях», говоря о нескольких поколениях людей или веках: Золотом, Серебряном, Медном, Героическом и Железном.
Золотой век — эпоха благоденствия, когда люди были совершенны и обитали вместе с Богами; мир был преисполнен манифестаций священного и воплощал собой порядок; момент вечности без времени. Гесиод сообщает, что тогда людям не было нужды в труде, и смерть избегала их.
Серебряный век, по Гесиоду, был отдан невежественному роду людей, преисполненных гордостью (воинственность, лишенная порядка), которая и обрекла их на страдания.
Медный век населяли уже воины с медным оружием и щитами, они почитали Ареса и битвы, были преисполнены силы и упорядоченной воинственности, но уже были очень далеки от золотого рода.
Последней вспышкой священного является век героев-полубогов, Геракла, Ахиллеса, Тесея и других. Их род был лучом предзакатного солнца. После них начались Железный век и его людской род, погруженный в бесконечную суету трудов и страданий. Показательно восклицание Гесиода о том, что он не желает жить среди них в их эпоху. Согласно Веданте, мы уже давно живем в эпоху последних времен.
Железный век, или Кали-юга — это точка максимального удаления человечества от Божественного истока и искажение порядка и одновременно точка приближения к смерти. Особенностью Кали-юги является погружение всего мироздания в материальность: это та эпоха, в которой течение времени ощущается максимально плотно и вязко, в ней правят бал причинно-следственный детерминизм и физические «законы природы», в том числе и в социуме (отсюда идея общества как коллективного договора и механизма выглядит максимально органичной эпохе упадка). Традиционные учения разных народов описывают эпоху конца очень схоже, сравним:
Дети — с отцами, с детьми — их отцы сговориться не смогут.
Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю — хозяин,
Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то.
Старых родителей скоро совсем почитать перестанут;
Будут их яро и зло поносить нечестивые дети
Тяжкою бранью, не зная возмездья богов; не захочет
Больше никто доставлять пропитанья родителям старым.
Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.
Гесиод, «Труды и дни»
45 Братья начнут
биться друг с другом,
родичи близкие
в распрях погибнут;
тягостно в мире,
великий блуд,
век мечей и секир,
треснут щиты,
век бурь и волков
до гибели мира;
щадить человек
человека не станет.
Старшая Эдда, Прорицание Вельвы
Нетрудно заметить почти дословное сходство пророчеств; в эту эпоху и живем мы с вами, и в эту эпоху появляется традиционализм как интеллектуальная реакция и неприятие окружающего упадка и гипнотических мантр о грядущем благоденствии.
И так, как мы видим, человек всегда несет в себе золото, серебро или медь своей души. Иными словами, человек с рождения отмечен некоторой сословной принадлежностью, внутренней природой: мудреца, жреца, правителя или воина, художника, ремесленника или поэта. Но в наши дни система Божественной иерархии разрушена и люди больше не могут реализовывать свою природу в органичной форме. Диктатура равенства исключает свободу для воплощения священного (исполнения дхармы, должной траектории судьбы) и отражения Божественного в себе (Атман есть Брахман) и обществе. Тем не менее, в мире хаоса и пародии внутренняя природа человека так или иначе — через искажающую призму Модерна, как некое «бессознательное» — влияет на жизнь человека.
Невозможность опереться в полной мере на сословность и достичь полноты сакрального подталкивает традиционалистов к поиску иных путей. Вновь обратившись к богатому наследию Индии, мы увидим, что местные мудрецы осознали эпоху и природу Кали-юги гораздо раньше европейцев, пусть и в других формах, и выстроили иную, отличную от Веданты систему деления людей и путей достижения Божественного сознания. Речь идет о Тантре.
Тантризм представляет собой, пожалуй, вторую (не по иерархии, а по значимости) интеллектуально-метафизическую систему Индии после Веданты и, с оговорками, Буддизма. Не вдаваясь во множество доктринальных тонкостей, которые выходят далеко за пределы данного очерка, отметим, что между системами Вед и Тантр в Индии установились специфический баланс и разграничение полномочий, а также правила переключения жизни между ними. Так, например, днем и в рамках общественной жизни человек может следовать всем предписаниям Вед, но ночью и в определенные праздники он раскрывается как адепт учения Тантр.
Тантризм отрицает прямое влияние варнашрамы на возможность человеком достигнуть высших состояний бытия и раскрыть в себе своего внутреннего Бога: реализовать Атмана как Брахмана, осознать природу Майи и выйти из колеса перерождений слившись с Абсолютом. Путь тантризма гораздо менее «политизирован», чем путь Веданты. Как следствие, адепты тантризма используют другую систему неравенства людей — трибхаву.
Первую ступень занимают пашу — низший тип человека, захваченного животными страстями и неспособного к тантрической практике и постижению божественного. К типу пашу принадлежит подавляющее большинство людей.
Вторыми идут вира — тип, который хорошо приспособлен к практике и уже принадлежит пути достижения Божественного (является учеником, адептом).
Наконец, третий тип — видья или Божественный тип, к которому относятся уже реализовавшиеся как Божества адепты Тантры, велики гуру и дживанмукты.
Отличаются и триады ведущих Богов. В Веданте выражена базовая индоевропейская структура «Высший Бог – Бог Воинов – Бог Плодородия», но Тантры делают поправку на Кали-югу и изменившуюся ситуацию, их тримурти состоит из следующих функциональных Богов: Бога-Созидателя Брахмы, Бога-Защитника Вишну и Бога-Разрушителя Шивы. Так как мироздание уже непосредственно близко к своему концу, то особое почитание приобретает Шива как Бог разрушений и одновременно покровитель мудрых, аскетов, йогинов, тантриков, агхори и так далее. Сегодня в Индии культ Шивы доминирует над всеми остальными. Женой Шивы является Богиня Кали (Черная, Богиня Смерти).
Для тантризма является определяющим степень реализации живым существом своего Божественного измерения, а не социальный статус. Здесь мы снова сталкиваемся с коллизией между двумя иерархиями: светской и духовной, только на более глубоком уровне и с учетом сдвига космических циклов. В тантрической системе шудра, который выполнял все предписания гуру, вышел из системы варнашрамы и придерживался строжайшей аскезы[13], и, реализовавшись как видья, был по своему духовному статусу выше, чем человек из варны брахманов или кшатриев, который на своем духовном пути не продвинулся дальше уровня пашу или вира. Иными словами, между кшатрием и Брахманом стоит целая варна брахманов как иерархических посредников, еще больше это расстояние для вайшеьв. Но для реализовавшегося тантрика дистанция между Я и Богом сокращается, а потом полностью исчезает. При этом тонкая и невероятно гибкая метафизическая система Индии выстроена таким образом, что тантрическая реализация адептов существует как бы «перпендикулярно» нормативному строю варн и не приводит к бунтам и революциям, как то хотели бы видеть «левые» с их жаждой освобождения «угнетенных». Для вайшьи, который реализовал свою Божественность с помощью Тантр, грубо говоря, ничего в космосе не меняется. Он есть Бог на уровне Абсолюта, и он же есть воплощенный в конкретном человеке Бог; более того, вся структура космоса и иерархия общества тоже являются его проявлениями, и ему просто нет нужды в бунте, ибо это абсолютная глупость[14]. Для современного европейского мышления эти идеи чрезвычайно сложны для понимания. Тем не менее, картина, где подавляющее большинство людей живут гедонизмом и лишены способностей к духовному восхождению, которое сопряжено с отрицанием нормативных [по лекалам «общественного договора»] общественных иерархий, довольно близка и привлекательна для традиционализма.
Здесь мы подошли к еще одному важному вопросу традиционализма — вопросу об инициации. Инициация, или посвящения — это краеугольный камень общества Традиции. Через инициацию все члены общества и становятся как таковыми людьми, соплеменниками и полноправными членами своих сословий. В Индии инициированных называли «дваждырожденными» (первый раз физически и второй раз духовно вошедших в тело общества), к ним относили брахманов, кшатриев и вайшьев. Если обратиться к этимологии слова «традиция», то оно означает «передачу» священного знания, мудрости и посвящения. Инициация и есть акт традиции, акт передачи. Разные народы и разные сословия обладают своими характерными их культурам и мифам ритуалами посвящения мальчиков в мужья и воины, девочек в женщины и жены, адептов в мистерии и жреческое знание. Огромное внимание проблеме инициации уделили Рене Генон и Мирча Элиаде[15].
В традиционализме же речь идет о более «универсальной» инициации как акту принадлежности к «цепи преемственности» и через нее к Высшей Мудрости. Здесь есть нюансы. Так, мэтр традиционализма Рене Генон настаивал на необходимости посвящения в наиболее старых и уважаемых организациях, которые еще сохранили в себе инициатический заряд. Это привело к тому, что в некотором смысле Генон стал «коллекционером» посвящений, и косвенно это повлияло на обращение в суфизм как одну из наиболее полнокровных традиций, на его взгляд. Более приемлемую позицию занимал Юлиус Эвола, который видел инициацию не просто включением в «горизонтальную» историческую цепь рукоположений, самым важным он считал в ней событие «разрыва уровня», переход человеческого бытия на иной уровень и качественное состояние. Эвола считал, что посвящение может случиться в силу чрезвычайно сильных переживаний ужаса, войны, трагедии или аскезы; в некотором смысле и в исключительных обстоятельствах человек может самоинициироваться. Генон считал обязательным принадлежность к той или иной религии, Эвола же оставлял это опциональным. Позиция Эволы очень близка тантризму, и ее можно обозначить как «вертикальную» инициацию. Продолжая аналогию, если горизонтальная инициация Генона (Веданта) может привести (а может и нет) к вертикальному преображению, но в эпоху Модерна это все менее и менее вероятно, то вертикальная инициации Эволы (Тантра), наоборот, наиболее подходящая к эпохе, минует горизонтальный уровень, но при этом она чрезвычайно сложна сама по себе.
Здесь можно вспомнить о двух принципах возжжения пламени. Первый принцип заключается в погружении в уже бушующий огонь, который поджигает даже самые мокрые и непригодные поленья. Второй принцип заключается в обратном, когда искра пламени вспыхивает в безграничной толще льда, отталкиваясь от среды и позиционируя себя как радикально иное. Искра никогда не знала пламени и не сталкивалась с ним, но окружающий и сдавливающий ее со всех сторон лед был настолько чуждым ей, что она зажглась из чистого волюнтаризма и отрицания. Последний принцип и есть исчерпывающая метафора традиционализма, мышления и экзистенциальной ситуации традиционалиста в Железном веке.
Это же и отличает традиционалистов от пародии на них со стороны New-Age, который зарождался в тот же исторический период: традиционализм осознает свою ситуацию как трагедию или как вызов, в любом случае, это неблагоприятная ситуация, которая требует мобилизации интеллектуальных и волевых сил. Адепты синкретизма и дешевого спиритуализма с радостью переживают свои экзальтации, фантазии, галлюцинации и позитивные эмоциональные всплески как следы вмешательства «Высших» сил и «неопровержимые доказательства» своих посвящений. Из этого отнюдь не следует, что адепты традиционализма поголовно являются угрюмыми мизантропами и социопатами, но очевидно, что экзистенциальный и психо-эмоциональный опыт первых и последних исходит из различных онтологических и ценностных предпосылок[16].
Наконец, мы кратко затронем философские идеи о человеческом бытии крупнейшего западного мыслителя XX века Мартина Хайдеггера. Его мысль настолько сложна и самобытна, что ее невозможно напрямую свести к традиционализму и предложить строгий тезаурус соответствий между этими двумя школами мысли, но, тем не менее, мысль Хайдеггера все больше привлекает к себе традиционалистов и консерваторов[17].
В центре учения Хайдеггера стоит Бытие (Sein/Seyn), утрата которого составляет главный нерв и ось западноевропейской философии (метафизики) и социально-политической истории. Базовым концептом его философии является Da-sein — Вот-бытие, которое конституирует человека и общество. Dasein — это человек в его отношении к Бытию и возможности быть. Dasein экзистирует через набор своих фундаментальных проявлений (экзистенциалов), среди которых одним из важнейших является экзистенциал zum-Tode-sein, бытие-к-смерти. Смертность и осознание своей смертности конституируют бытие человека в жизни[18]; здесь Хайдеггер близок традиционализму, который так же помещает эсхатологию впереди себя.
Dasein может экзистировать в двух режимах: аутентичном (eigene, собственном) и неаутентичном (uneigene, несобственном). Экзистируя неаутентично, Dasein и человек, общество, прячутся от самих себя и деградируют; они утрачивают собственную уникальность (уникальность себя как личности и народа в целом) и превращаются в безликую массу без качеств, которую Хайдеггер назвал das Man (немецкое безличное местоимение «некто», «некие»). Если же Dasein экзистирует аутентично, то он разворачивается в народном гении, философии, творчестве, войне, трагедии и так далее, иными словами он экзистирует подлинно и насыщенно воплощая свою собственную судьбу (которая у каждого народа своя) перед лицом неминуемой конечности и смерти. Но правильное, собственное экзистирование Dasein не предопределено — это решение является задачей для человека, для народа. Отсюда мы видим простую, но отнюдь не легкую интеллектуально и экзистенциально градацию от режима Dasein: экзистирование аутентично и неаутентично. Сегодня Dasein неаутентичен.
В народе голосом Dasein являются философы, правители, художники и особенно поэты. Здесь Хайдеггер кардинально расходится с Платоном, который в «Государстве» и «Федре» изгонял либо ставил поэтов на одни из последних мест в иерархии. По Хайдеггеру, вглубь Бытия лучше всего вглядываются именно философы и поэты (для него это были Гельдерлин, Рильке, Тракль и Целан), но они это делают хоть и на равных, но отдельно стоящих соседних вершинах. Вспомним специфику поэзиса, о котором мы говорили в начале. Платон считал, что поэты «сказками» и искажением истины внушают сумятицу в умы граждан, поэтому их следует изгнать. Но, как мы знаем, поэты воплощают собой особую пограничную с самим Бытием фигуру; если они и выдумывают что-то, то не из глупости и коварства своего, но из безграничной возможности черпать творческое вдохновение в экстазе близости к Началу.
Оригинальность мысли Хайдеггера, которая охватывает проблематику бытия мира, человека, философии, мышления и тотального упадка всего, в наши дни оказывает огромное методологическое подспорье традиционализму. И сегодня уже видно оформляющееся течение по сближению хайдеггерианства и традиционализма в общем векторе преодоления «тотального льда» современности.
В итоге, элитарность в традиционализме складывается из отпечатка сословной сути души, интеллектуального и экзистенциально-инициатического факторов. При этом элитарность не носит формального или искусственного характера. Существование тайных орденов, покрытых мраком тайны, возможно только в теориях конспирологов. Все труды традиционалистов и сопутствующие материалы и штудии открыты и доступны на множестве языков. Но формальная осведомленность и эрудиция в дискурсе традиционализма де-факто ничего не значат. Все решает интеллектуальный и экзистенциальный ценз, о котором говорилось выше. Обладая им, можно затронуть только базовые труды по традиционализму и понять очень многое буквально через себя. Внутренний опыт разрыва уровня и перехода на иной план бытия невозможно подделать.
Из всего вышесказанного для традиционалиста следует, что сегодня он обнаруживает себя в крайне непростой ситуации. Обращаясь к названию одной из книг Юлиуса Эволы, сегодня традиционалисты — это люди среди руин, без ориентиров и вертикальных структур вокруг. Для каждого традиционалиста в начале своего пути ситуация порождает больше вопросов, чем очевидных ответов и императивных инструкций, подобных приказам солдату на войне, где линии фронтов даны со всей очевидностью. Наш фронт сегодня сплошной, он пролегает через нас, внутри нас, вокруг нас, везде и в каждой детали, а мы здесь — солдаты без штабной ставки.
Вопрос о том, что можно предпринять и какую стратегию принять в отношении Модерна и будущего, занимал многих традиционалистов. По мнению Генона, необходимо воспитать новую традиционалистскую элиту, которая развернет ход инволюции вспять и реставрирует Традицию. Эвола выбрал путь активного соучастия в истории, но фашисты в Италии и национал-социалисты в Германии оказались глухи к его идеям. Позже он предложил вариант сохранения традиционализма и выжидания подходящего исторического момента, когда современность войдет в свою фазу упадка, и тогда традиционалисты смогут нанести смертельный удар и добить зверя[19]. Его идеи оказались созвучны с гештальтом Ушедшего в лес (Waldganger) Эрнста Юнгера.
Либо, снова продолжая метафору льда, вспомним, что искра, загоревшаяся в толще льда, никогда не принадлежала изначальному пламени, но воспылала из-за отторжения среды. Какова ее судьба? Она не ведает огней прошлого и ей закрыт путь туда, но преодолевая лед, она волюнтаристски устремлена к проблематичной возможности Иного Будущего за пределами здешнего радикально чужого. Здесь традиционализм еще больше сближается с идеями Хайдеггера, который говорил о необходимости Другого Начала западной философии. Не о повторной реставрации того же самого, но о совсем другой конфигурации, о совсем других структурах, другом ответе на вопрос о Бытии. Рискнем предположить, что с точки зрения традиционализма эта сложнейшая тема без твердой почвы под ногами (под ногами у нас только бездна Ничто) касается мироздания уже после эсхатологического Конца, после тотального растворения всего сущего, когда все мироздание будет создаваться заново, но не так как раньше, а совсем иначе.
Сейчас же для традиционализма вполне приемлема (как «одна из» в общем широком наборе практик; не стоит замыкаться на одном) практика «soft power», мягкой силы — создания культурной среды и парадигмы[20], традиционалистского искусства, в том числе литературы, музыки, поэзии, живописи и так далее; создание своих пространств, источников ресурсов, горизонтальных связей с единоверцами и единомышленниками. А также расширение своего влияния вширь общества, горизонтально, формируя иную культуру в целом, завязанную на Традицию. Все это должно противостоять сползанию жизни в обыденность, увязанию в суетливом «жизненном мире» (А. Шюц) мелочных пост-буржуа и пост-пролетариев, хипстеров и миллениалов, быть против мира das Man.
В этом заключается ключевое наставление молодежи.
***
Стоит остановиться на паре замечаний к самому тексту Катехизиса. Будучи давно и широко известным на Западе, к нам он добрался только недавно. К тому же существуют отличительные особенности традиционализма западной и русской школ.
Во-первых, представителей классического генонизма в традиционализме осталось очень мало. При всем уважении к мэтру и признании базовых установок традиционализма, его последователи внесли множество уточнений и исправили ряд серьезных упущений самого Генона. Уже Эвола внес поправки к проблеме контринициации, которую позднее вполне ясно разрешил Александр Дугин[21], опровергнув универсализм Генона в этом вопросе.
Во-вторых, внесена существенная корректировка в вопрос о соотношении Примордиальной Традиции и конкретных традиций разных народов. Здесь мы позволим для начала процитировать другой наш текст:
«Традиция с малой буквы — та или иная конкретная религия или вера (= собственно «традиция») какого-либо народа. Эллинизм — греческая традиция, асатру/одинизм — германо-скандинавская, веер индуизма — того или иного племени или касты в Индии. Традиции с малой буквы не может быть у современных наций-социальных конструктов, т. е. не существует язычества Франции или американской традиции, так как эти конструкты — плоды Модерна и симулякры.
Далее, Традиция с большой буквы — это надвечные и неизменные принципы, которые воплощаются в формах разных традиций с малой буквы. Нуминозное Сакральное, священный ужас и безумие, структуры иерархии и общества (Дюмезиль, структурализм, язык, архетипы), Боги как отцы народов и покровители сфер жизни.
Традиционализм — мистико-философское учение ХХ века, возникшее как реакция на Модерн и отрицание его ценностей. Традиционализм в первую очередь обращается к Традиции с большой буквы, ищет ее следы в традициях с малой буквы. Есть более мистико-созерцательное (Генон) измерение традиционализма и более философско-политическое (Эвола, де Бенуа).
Каждая народная традиция имеет внешнее (экзотерическое) измерение, которое завязано на формах и образах, и внутреннее (эзотерическое), которое есть цепь и связь с трансцендентным (Традиция с большой буквы). Внешнее — это изменчивое и смертное, суть пепел или станет им, это уровень народного и личного творчества, уровень проявления духа Традиции и Священного в феноменальном мире народа. Внутреннее — нетварное, безвременное и над-личностное, над-коллективное. Человек волен воплощать Единое высшее (Традицию с большой буквы) в довольно широком (но не вседозволенном) коридоре внешнего творчества, которое и складывается в традицию с малой буквы, которая включает и наследие прошлого, и современные формы, покуда они не обращаются в постмодернистский абсурд и симулякры (то, что в традиции называлось титанизмом и хтонизмом).
Еще термин «традиционализм» употребляется в социальных и гуманитарных науках как синоним «этно-национализма», предпочтения культурной архаики («держатся там за свои корни и не хотят прогрессировать»), ориентация на более или менее реакционные ценности и дискурс — так вот это все не имеет никакого отношения к Традиции и традиционализму, просто очень близкое по смыслу использование терминов, причем в негативном контексте»[22].
От идеи о существовавшей в глубокой древности единой и единственной изначальной Традиции, по отношению к которой конкретные религии анродов мира являются разными изданиями позднего вырождения изначального совершенства, было решено отказаться в пользу понимания Традиции как языка, в рамках которого возможны самые разные рассказы и нарративы (мифы и логосы). Традиция с большой буквы отвечает лишь за соответствие высказываний установленному порядку Священного и, собственно, его выражению. Это онто-лингвистический и структуралистский поворот в традиционализме[23]. «Катехизис» же больше опирается на классический генонизм, это стоит учитывать.
В-третьих, в рамках традиционализма на сегодняшний день оформилось два больших магистральных направления, которые находятся друг с другом подчас в самых разных отношениях, от сотрудничества и вплоть до конфронтации. Речь идет о традиционализме, который делает ставку на авраамические религии и о традиционализме, который опирается на язычество, как на более аутентичное и архаичное (от греч. ἀρχή — начало) наследие. Фундаментальная разница здесь пролегает между двумя онтологическими доктринами: креационизмом — творение Богом мира из Ничто и, как следствие, специфическая метафизика с разрывом между Принципом и миром в центре; и манифестационизмом — творением (проявлением, manifestare) Богом мира из самого себя, без разрыва между Божественным и космосом и соответствующей метафизикой. Для ознакомления с каждой рекомендуем обратиться к труду А. Дугина «Метафизика Благой Вести» и нашей работе «Polemos: Языческий традиционализм»[24]. Разделение на два течения намечается с самого появления традиционализма. Сторонники генонизма чаще всего оказываются в авраамическом лагере, к которому располагают некоторые универсалистские пассажи Генона и сильный акцент на горизонтальной преемственности традиции, в то время как к языческому полюсу больше тяготеют эволианцы, так как вертикальная инициация и тантрические аспекты гораздо ближе к эсхатологическому пониманию мира у язычников.
Тем не менее, как мы уже говорили, наличие жесткой дихотомии здесь не является обязательным условием. Вопрос взаимоотношений решается в частном порядке между конфессиями, внутри партий, движений и на личностном уровне. Некоторые феномены культуры в Средние века и в Возрождение порой невозможно бескровно разделить на христианскую и языческую составляющие, они представляют собой уже самобытный двоеверческий синтез и остаются таковыми в любом случае.
Так что молодежи не следует смущаться от наличия разных течений и множества нюансов в традиционализме — люди не одинаковы, как бы этого ни хотелось нашим врагам, различны их природы и взгляды, это естественный процесс, который делает нашу философию только сильнее и отражает в ней все стороны наших разных неспокойных душ.
Askr Svarte
[1] История становления традиционализма как метафизического учения, уходящего корнями к эпохе Ренессанса, изложена в книге Марка Сэджвика «Наперекор современному миру». По мнению Сэджвика, распространение традиционализма настолько широко, что он оказал влияние даже на становление парадигмы Постмодерна. Для читателя-неофита мы крайне рекомендуем ознакомиться со всеми трудами, которые мы упоминаем в сносках, для более глубокого и всестороннего погружения в дискурс традиционализма и его силовых линий.
[2] См. Ю. Эвола, «Восстание против современного мира» (Тотенбург, 2016); «Метафизика пола» (Беловодье, 2012); «Герметическая традиция» (Terra Foliata, 2015); «Путь киновари» (Ex Nord Lux, 2018) и другие.
[3] См. Х. Т. Хансен, «Политические устремления Юлиуса Эволы» (Terra Foliata, 2009).
[4] См. Д. Веннер, «Самурай Запада», Тотенбург, 2017.
[5] См. «Поколение Идентичности», Идентаристы России, 2018.
[6] См. А. де Бенуа, «Традиция и консервативная мысль», Тотенбург, 2017.
[7] См. Askr Svarte, «Очерк о важности мифа».
[8] См. Коллин Клири, «Что такое руна?», Тотенбург, 2018.
[9] Известное приветствие «намасте» буквально означает «Божественное во мне приветствует Божественное в тебе», то есть люди обращаются друг к другу не как индивидуумы, а сквозь маску персоны сразу приветствуют Божественное.
[10] См. Платон, «Государство».
[11] См. Старшая Эдда, пер. А. Корсуна.
[12] См. Ж. Дюмезиль, «Верховные боги индоевропейцев», Наука, 1986.
[13] См. Ю. Эвола, «Йога могущества» (Тотенбург, 2017) и М. Элиаде, «Йога: бессмертие и свобода» (Академический проект, 2012).
[14] Основными зачинщиками бунтов в Индии являются далиты, которые активно переходят в ислам.
[15] См. Р. Генон, «Заметки о посвящении» (Беловодье, 2010) и М. Элиаде, «Священное и мирское» (МГУ, 1994), «Инициация».
[16] См. Askr Svarte, «Идентичность язычника в XXI веке».
[17] См. Джованни Сесса, «Хайдеггер — читатель Эволы», А. Г. Дугин, «Мартин Хайдеггер. Последний Бог» (Академический проект, 2014), А. де Бенуа, «Традиция и консервативная мысль», Askr Svarte, «Приближение и окружение» (Svarte Publishing, 2017), труды Коллина Клири.
[18] См. Ойген Финк, «Основные феномены человеческого бытия», Канон+, 2017.
[19] См. Ю. Эвола, «Оседлать тигра» (Львов, 2008), «Люди и руины» (Хранитель, 2007). Эту позицию частично выражает и «Катехизис» группы Raido.
[20] См. Н. Сперанская, «Дионис преследуемый» (Культурная революция, 2014).
[21] См. А. Г. Дугин, «Контринициация» // «Абсолютная Родина» (Арктогея-центр, 1999).
[22] См. Askr Svarte, «Ликбез о традиционализме» // «Поколение идентичности».
[23] См. А. Г. Дугин, «Философия традиционализма», Арктогея-центр, 2002.
[24] См. А. Г. Дугин, «Метафизика Благой Вести» (Арктогея-центр, 1999), Askr Svarte, «Polemos: Языческий традиционализм» (в двух томах, Велигор, 2016).
