ЖИВЫЕ СТРОКИ

Они начались внезапно — едва уловимые искажения. Слово в книге, которое на секунду превращалось в незнакомый набор символов. Тень на стене, которая двигалась на несколько секунд позже, чем должна была. Лера списывала это на усталость. Она заканчивала университет, готовилась к диплому, и стресс был ее постоянным спутником. Но щели в реальности расширялись. Однажды утром, заваривая чай, она увидела, как капля воды застыла в воздухе, превратившись в идеальную, мерцающую сферу, внутри которой плясали микроскопические молнии...

Анна лежала на диване, положив руку на едва округлившийся животик. На ультразвуке всего неделю назад она впервые увидела свое сокровище – маленькое пятнышко, которое было ее и Сашиным ребенком. Снимок УЗИ, первый в их семейном альбоме, она бережно носила в своей сумочке, словно талисман. На третьем месяце токсикоз отступил, и ее наполняла светлая радость. Саша вернется из трехмесячной командировки через два дня, и она с нетерпением ждала его. Звонок в дверь прозвучал неожиданно. На пороге стояла Людмила Степановна...

Город окутал вечер, и этот переход от дня к ночи был для Артема единственным по-настоящему ощутимым временем суток. Дневная жара, еще хранящаяся в камнях тротуаров и стенах домов, медленно сдавалась, растворяясь в прохладе, что сползала с неба. Он шел, положив ладонь на спину Дейка, и весь мир для него был сосредоточен в этом соприкосновении. В движении мускулов под короткой шерстью, в легком повороте мощной головы. Дейк вел его не спеша, но уверенно. Они шли своим маршрутом: от подъезда — к лавочке...

Душный воздух вокзала был густым коктейлем из запахов пота, дешевого парфюма, жареных пирожков и бесконечной усталости. Игорь протиснулся через толпу к стойке с кофе, чувствуя себя винтиком в этом гудящем, неумолимом механизме. Он ненавидел Курский вокзал, но сегодня ему пришлось здесь быть, чтобы встретить партнера по бизнесу. Именно в этот момент он увидел ее. Она стояла у колонны, затерянная и хрупкая. В ее огромных, испуганных глазах читалась полная растерянность. Одной рукой она сжимала ручку дешевой пластиковой сумки, другой — смятый листок бумаги...

Меня зовут Аленка. И мой первый дом был коробкой из-под мужских башмаков. Меня нашли на ступеньках детского дома в морозное январское утро, завернутой в поношенное розовое одеяльце. Я лежала в той самой картонной коробке, из-под обуви, на боку которой было выцветшей типографской краской напечатано: «Размер 44». Воспитатели говорили, что я не плакала, а только смотрела большими синими глазами на белый, холодный мир, в который попала. Мое детство было соткано из тихих звуков и запахов. Запах казенной овсяной каши по утрам...

Я убил ее. Не выстрелом, не ножом – гораздо более изощренным оружием. Я убил ее своей любовью, ядовитой, собственнической, слепой. И теперь, когда все кончено, я сижу в нашей – нет, уже только в моей – квартире. И в ней навсегда остался ее голос. Ее звали Алиса. Она вошла в мою жизнь не как вихрь, а как тихий рассвет после долгой ночи. Я был успешным архитектором, человеком, который строил идеальные, прямые линии. Моя жизнь была таким же чертежом – выверенным, предсказуемым. А она была хаосом. Художница...

Ее звали Аней, и ее детство было тихим. Не тишиной покоя, а тишиной пустоты. Оно состояло из звуков: щелчка замка на входной двери, когда родители уходили на работу; гудения холодильника, который был ее главным кормильцем; скрипа двери в их спальню, которая всегда была прикрыта. Они обеспечивали ее всем необходимым: едой, одеждой, крышей над головой. На вопрос «Как дела в школе?» следовал стандартный ответ: «Нормально». И этого было достаточно. Никто не допытывался, что скрывается за этим «нормально»...

Старый фотоаппарат «Зенит» я нашел на блошином рынке, в ящике, забитом советским хламом. Он привлек меня своим видом — потрескавшаяся кожаная отделка, тяжелый, веский корпус, и необъяснимое, почти магнитное ощущение, что он должен быть моим. Продавец, сухонький старичок с глазами-щелочками, отдал его за копейки, сунув в придаток катушку пленки в желтой коробочке без опознавательных знаков. — Снимай на нее, — буркнул он. — Интересное получится. Я был фотографом-любителем, помешанным на «аналоговой магии», на том, что на пленке остается не просто изображение, а частичка души...

Архивы старого городского суда пахли пылью, временем и чем-то еще, что Лена не могла определить. Сладковатый, почти тлетворный запах забвения. Она сидела за столом, заваленным папками, и свет настольной лампы отбрасывал гигантские, прыгающие тени на стеллажи, уходящие в темноту под потолком. Лена была историком по призванию и аспиранткой по статусу. Ее диссертация касалась судебных процессов над «ведьмами» в их губернском городе в XVII-XVIII веках. Большинство дел были стандартными для того времени: доносы соседей, признания, выбитые пытками, приговоры к ссылке или казни...

Он проснулся от тишины. В доме было так тихо, что звенело в ушах. Капитан первого ранга в отставке Игорь Волков привык просыпаться под скрип койки на качающейся палубе, под гул систем жизнеобеспечения или, в последние годы, под нежный голос жены Кати, звавшей к завтраку. Проверил телефон — ни сообщений, ни звонков. Только реклама. Алена, его семнадцатилетняя дочь, все еще спала. Она спала до полудня, будто пытаясь проспать всю эту новую, невыносимую реальность, в которой не стало мамы. Игорь встал, по-военному заправил кровать и прошел на кухню...

Побег из библиотеки был сном наяву, кошмаром, вывернутым наизнанку. Мы не бежали – мы проваливались в щели между мирами. Я тащила мальчика за руку, а в ушах стоял оглушительный гул – не сирен, а моего собственного чипа, перегруженного попыткой заглушить наши с ним цифровые следы. Они не преследовали нас в привычном смысле. Улицы города сами восставали против нас. Светофоры синхронно загорались красным, перекрывая пути. Камеры наблюдения поворачивались с мертвым щелчком, провожая нас стеклянными глазами...

Главное правило выживания в этом мире — не выделяться. Серость — это новый камуфляж. Я усвоила это правило в двенадцать лет, когда «Стиратели» впервые прошлись по нашему кварталу. Они не шли, они плыли. Отряды в серебристых костюмах, безликие, как жидкий металл. Их щупальца-сканеры скользили по стенам, впитывая данные. А потом они стирали. Не людей. Память о них. Следы. Твою фотографию из семейного альбома? Стерта. Твое имя в базе данных? Вычеркнуто. Твое лицо в памяти родной матери? Заменено пустым пятном...