Читаем рассказы на дзене

Когда в амбулатории посёлка Верхний Бор сменили вывеску с облезлой «ФАП» на свежую «Офис врача общей практики», в самом здании не изменилось почти ничего. Тот же скрипучий крыльцо, те же синие двери, краска на которых облуплялась, как старая кожа. В просевшем коридоре так же пахло йодом, мокрыми валенками и лекарствами «от всего». Только Лидии Павловне стало сложнее объяснять бабкам, куда им идти. — Куда это ты нас посылаешь? — недоверчиво спрашивала тётка Дуся, опираясь на палку. — В офис? Мне ваш офис не нужен, мне укол нужен...

В посёлке Сосновка вывески менялись чаще, чем асфальт на дороге. Ещё вчера над серым кирпичным зданием бывшего «Дома быта» красовалось «Магазин автозапчастей», а позавчера — «Салон штор “Элеганс”». До этого там был офис микрозаймов, и только самые старые жители помнили, что когда-то именно здесь в подвале работал киномеханический кабинет, а этажом выше — фотоателье, где делали свадебные портреты в оранжевых рамах. Только одна вывеска держалась упрямо, как старый гвоздь в доске: «Парикмахерская “Надежда”»...

Когда в школе № 7 сломалась последняя лампочка в спортзале, это заметили не сразу. Днём физрук Сергей Николаевич ещё как-то выкручивался: открывал дверь на улицу, свет из окон коридора полосами падал на старый, в пятнах, паркет, дети бегали в полумраке, спотыкались, шумели. А вот вечером стало совсем грустно. Вечерами спортзал принадлежал Марии Ивановне — невысокой, худой, с волосами, собранными в тугой серый пучок. По штатному расписанию она числилась «уборщиком служебных помещений». По жизни — человеком, который уже двадцать лет пытался спасти чужих детей от скуки, улицы и самих себя...

Когда в посёлке Лозовой перестали объявлять время по громкоговорителю на вокзале, никто особенно не возмутился. Колонки давно хрипели, половину слов было не разобрать, а расписание все и так знали наизусть. Кроме, пожалуй, Галины Сергеевны. Она по привычке просыпалась в 5:40 — ещё темно, в окне только редкие огоньки на другом берегу и далёкий гул трассы. Первым делом включала в кухне маленький телевизор, но звук убирала почти до нуля: не новости ей были нужны, а просто ощущение, что «там» жизнь идёт, не остановилась...

Олег Гаврилов проснулся, когда солнце ещё не успело провалиться между двух холмов за посёлком Старицыно. Зелёная полоска зари едва-едва подсвечивала кипу тумана над рекой Решотой, а в маленькой комнате фотокружка, устроенной прямо в его доме, пахло чуть влажной химией — то вчерашний проявитель в раковине не до конца выдохся. С утра у Олега не болели ни суставы, ни сердце — он считал это главным подарком для шестидесятилетнего мужика. Люди в Старицыно звали его «фотографом воскресного рынка»: уже...

Марина Ивановна Фролова проснулась за минуту до будильника, и первое, что она почувствовала, — то ли запах сырой земли, то ли тонкую тревогу, похожую на щекотку в груди. Часов ещё не было шести, но под крышей уже хлопотали воробьи, будто проверяли прочность мартовского утра. Марина провела ладонью по холодному подоконнику, отодвинула шторку: за окном зябко серебрил промёрзший огород; талые лужицы отражали хмурое небо, а на горизонте лениво тянулся дым из труб кирпичного завода. Её старенький дом стоял на краю посёлка Ключищи, там, где асфальт внезапно заканчивается сплошной колеёй...

Весна пришла в Малиновку не разноцветным салютом, а осторожной голубизной: небо, зажатое всю зиму серой ватой, впервые проглянуло тёплым просветом, и снег на краю пашни стал отливать тонким синим стеклом. В этот день Фёдор Игнатьевич Тягунов, заботливый заведующий местной мастерской, проснулся на рассвете от едва слышного капания — где-то под козырьком избы зазвенела первая сосулька. Фёдору шёл пятьдесят первый. В Малиновке он слыл «дядей Федей-разного»: смог бы починить и велосипед, и баян, и даже старый кинопроектор, оставшийся в клубе со времён, когда показывали «Неуловимых мстителей»...

Первая электричка, шедшая из областного центра в сторону станции Узоры, опоздала на целые двадцать минут — казалось бы, мелочь, но именно эти двадцать минут перевернули весь день сорокавосьмилетней Алены Фокиной, хозяйки крошечного ларька «Молоко/Хлеб» у путей. Пока пассажиры кута­лись в пуховики и стучали ногами по обледенелым доскам платформы, Алена нервно стучала пальцами по счётчику на витрине: лишняя задержка означала, что хлеб из райхлебозавода успеет остыть прежде, чем попадёт к покупателям...

Пятничным вечером, когда декабрь уже окончательно стянул небо серым шарфом и оставил в стороне всякую надежду на звёзды, тихая станция Липовка погружалась в дрёмный покой. Домик дежурной по стан­ции, оббитый когда-то рыжей вагонкой, изнутри жужжал керосинкой и пах гретым молоком. Лиза Пожидаева, рыжеватая женщина тридцати девяти лет с беспокойными глазами, сменила дневную смену: отправила товарняк с лесом и теперь ждала последнюю за сутки пригородную электричку «Суздаль — Звягино». Эта электричка казалась Лизе чем-то живым — уставший зверёк, что добирается до норки после длинного рыскания...

В начале ноября посёлок Луговое проснулся под тонким, как крахмальное полотно, слоем снега. Вчерашняя сырость ещё не успела уйти из земли, поэтому иней местами слипался в серые островки, а где-то падал пушисто, будто в воздухе кто-то крошил выцветший ватник. В пяти утра на улице Сплавной поскрипывали двери: старый почтальон Тимофей Аркадьевич Бирюков вытаскивал из сарая невысокие деревянные сани — те самые, что двадцать лет назад вывезли из колхозного хлама с разбитой конюшни. Сани пахли смолой...

Ранним сентябрьским утром, когда небо над посёлком Камыши еще держало в себе вату тумана, а мокрые огуречные листья блестели в огородах, словно покрытые лаком, Надежда Сергеевна Круглова стояла босиком у калитки и, щурясь, вслушивалась в гул дальнего трактора. Гул катился с востока, от соевого поля, где механизатор Яков Кулагин запускал комбайн «Ростсельмаш» — здешний звук осени, как капель весной. Надежда только вчера перевезла в дом престарелого свою лежачую мать и теперь вдруг ощутила странный вакуум в груди: будто вынули тяжёлый камень, но вместе с ним унесли и часть дыхания...

С утра ветер разгуливал по Крестовому Заречью бесшумно, как кот-воришка: мял молодые стебли овса, ловил запахи утреннего дыма и, наверное, пытался понять, отчего этот посёлок пахнет исключительно молоком да выгретой на солнце сметаной. Иван Трошин, тридцатипятилетний ветврач, с такой же кошачьей осторожностью ступал по влажной колее за околицей. На плече висела тёмно-синяя сумка с инструментами: шприцы, непритязательный скальпель, катетер и целлофановый мешочек с морковкой — взятка для особо строптивых пациентов...