Читаем рассказы на дзене

Всю зиму деревня Чистые Ключи жила со странным гулом, будто под мерзлой дерниной работал тайный двигатель: ночью тянуло глухим «о-о-о», а днём перекатывалось в грудь короткими толчками. Старики решали, что то мороз лупит трубу водонапорной башни, да не попадал по резьбе; школьники грешили на воображение; а Марфа Яковлевна, фельдшер и по совместительству бывший радист дальнего отбоя, прислушивалась внимательней всех. Ей слышалось, что гул идёт из-за болота на косогоре, где до войны стоял радиопеленгатор...

С тех пор как река Узара впервые попыталась примерить на себя лёд прошлой осенью, жители посёлка Глубокий Рынок раз в неделю собирались возле старого парома и гадали, что принесёт грядущая весна. Узара капризничала из года в год: то смирная, как лежебока-кот, то такая взбрыкнёт, что мосты срезает, а из нижних огородов выносит грабли и грядки, словно чужие счёты. В этом сезоне барometer страха поднялся особенно высоко: районные власти прислали бумагу, где чёрным по белому — половодье ожидают рекордное, паромный канат износился, перестраховаться некому, а новый понтон будет лишь в июле...

С вечера на окраине посёлка Лисьи Горки пахло мокрой вагонной смазкой — так остро, что старый стрелочник Тихон Гладких, убирая в шкаф керосиновый фонарь, невольно втянул воздух глубже обычного и услышал, как где-то под рёбрами отозвалось знакомое стальное эхо. Станция Горки-III была крохотным тупиком на ветке, построенной ещё в довоенную пору: два подъёмных пути, примитивный кирпичный пост ЭЦ и деревянный перрон с облезлой табличкой «Осторожно, сумрак!». Пассажирские «петушки» сюда уже лет пятнадцать...

В тот день, когда над тундрой впервые за полгода забрезжил тонкий медовый диск — не яркое солнце, а только намёк на него, — посёлок Печурка-Яха встретил утро щемящей тишиной. Снег подёрнулся голубым стеклом, и казалось, что каждую неровность земли приладили к невидимой витрине. На деревянной пристани, где с осени заиндевел почтовый вагон-бобик, Николай Пахомов, худенький тридцатипятилетний почтальон с кривой ушанкой, осторожно трогал лезвием ножа дверь кузова: замок набрал влаги и за зиму схватился, словно решив никогда больше не выпускать тайную переписку жителей в большой мир...

Солнце ещё только угадывалось за лилово-серой завесой облаков, когда Варя Емельянова, фельдшер на полставки и звонарь на душевный остаток времени, распахнула окно колчеданского медпункта и вдохнула терпкий запах промороженного шлака: казалось, что под кожей этих мест живёт металл, и он скрипит, когда март пытается согнуть землю в первую влажную дугу. Посёлок Колчеданский Рудник с виду стоял на окраине самого себя — три петлистых улицы, полузабытая шахта и кирпичная церковца без колоколов: их реквизировали ещё сорок лет назад, отправив на переплавку “для нужд завода”...

Я всегда считал себя стойким к трендам: вайны не смотрю, шапку-бини так и не купил, Wordle прошёл разок и удалил. Но однажды в ленте TikTok мелькнуло зубастое существо с ушами, будто Фредди Крюгер скрещён с Чебурашкой. подпись «#Labubu», 18 миллионов просмотров, комментарии: «Ха-ха, купил три коробки — теперь живу на дошираке». Я посмеялся, пролистал… и всё. Вечером я уже гуглил ближайший Pop Mart. Сначала была одна слепая коробочка. Напряжение, дрожь, азарт — будто на экзамене, где вопрос один: «Редкий ли я?» Крышка хлоп, хруст пластика… выпал самый базовый «Forest Labubu»...

Всё началось с едва заметного звона стекла — в доме колхозного ветерана и бывшего киномеханика Алексея Савватеича Разумова треснула последняя лампочка. Лампа была тусклая, матовая, такого же возраста, как и сам одноокий проектор, с помощью которого старик когда-то крутил «Весну на Заречной улице» прямо на стену клуба. Лампа щёлкнула, потрескалась, и сразу в избе разлилась медная тьма, пахнущая гарью и засиделым пылом. За окном дрогнул мартовский вечер: где-то далеко, за прибрежными соснами, отскакивали друг от друга невидимые льдинки Плёсского озера...

С вечера над посёлком Верхний Берёзовый навис густой, словно свалянный из сырой ваты туман, и всё ущелье стало похожим на большую чайную чашку, в которой пар слегка подрагивает, едва-едва касаясь обветренных скатов крыш. Здесь, на высоте восьми сотен метров — ни город, ни даже село, а десяток домов, почта, амбулатория и заброшенная станция канатной дороги — люди давно привыкли, что мир кончается двумя поворотами серпантина. Дальше — только скальные ребра да стрекот ветра. Но именно сюда, каждую...

В Елисейском дворце ещё догорала вечерняя подсветка, когда президент Франции Эмманюэль Макрон крадучись пробирался по коридору, прижимая к груди свежий пакетик фирменных макаронов «Trogneux». Он был доволен: угораздило же вспомнить в Ханое, что у жены завтра день шоколадной диеты, — вот и тянет её на сладкое. «Сейчас подброшу на подушку — пусть порадуется», — подумал он и уже представил благодарный поцелуй. Но стоило повернуть за угол к личным апартаментам, как раздался тихий, но грозный голос:...

Пахло горькой полынью и влажной древесной пылью, когда Семён Круглов, невысокий электрик с неизменной замасленной фуфаечкой, поднялся на угрюмый бетонный уступ старой плотины и прислушался к едва слышному журчанию меж щелей: вода просачивалась тонкими нитями, будто вспоминала, как бегала вольной рекой до того, как её загнали в каменный корсет. Посёлок Пихтовый Кордон жил от силы сорок домов, зато всех соседей за десяток вёрст кормил электричеством — маленькая ГЭС давала три десятка киловатт, и этого хватало на лампочки, насос в молокоприёмке и телевизор в клубе...

Вечерний ветер пах тонкой корой лиственницы и солёной сединой Белого моря, когда Валерий Степанович Лужин — единственный в околотке техник-механик — вышел на старый пирс посмотреть, как медленно тухнут огни посёлка Малиновый мыс. Прибрежные избы цеплялись за склон каменного бережка, будто кошки за тёплый плед, и каждое окно мигало по-своему: где-то мигом, где-то усталым полустоном. Но одно окно не мигало совсем — это в доме Павла Голубева, шкипера катера «Ярина». Там уже неделю не горела лампочка: павлован генератор умер окончательно, а новых денег на солярку у рыбака не оставалось...

Когда розовое июльское небо только нащупывало себе границу между ночью и рассветом, крошечный посёлок Прибрежный ещё спал, будто укрытый тёплой простынёй речного тумана. Лишь сторож старой пристани, Егор Фомич Кобзарев, ворочал на столе черствую корку, прислушиваясь, как вдалеке сипло откликается просевший пароходный свисток. Егор Фомич знал каждый скрип этого свистка, но последние три года слышал его лишь во сне: старая «Ольха» стояла у причального столба без движения, заросшая паутиной и плиточным мхом, как забытая игрушка...