Жизнь с настроением!

Меня зовут Алёна. Я иду. Не знаю, сколько уже иду — часы перестали иметь значение. Вокруг только снег. Белый‑белый, до рези в глазах. Он не искрится, не переливается, не скрипит под ногами. Он просто есть. И я — просто есть в этом безмолвном пространстве. Сначала я пыталась считать шаги. «Раз, два, три…» — но цифры рассыпались, как песчинки. Потом пыталась вспомнить, откуда я вышла. Помню только кухню: тусклый свет лампы, пепельницу с окурками, его глаза — тёмные, уставшие. Мы молчали. Говорят, молчание — золото...

Я сижу на скамейке в парке Горького, под сенью старых лип. Сентябрьский ветер срывает жёлтые листья, и они, кружась, ложатся на асфальт причудливым ковром. В руках — остывший латте, на коленях — блокнот с исписанными строчками, которые так и не сложились в стихотворение. Рядом со мной — Артём. Мы знакомы три года, и за это время я научилась читать его молчание лучше, чем слова. Сейчас он смотрит вдаль, на фонтан, где дети пускают бумажные кораблики, и в его глазах — та самая пустота, которую я тщетно пытаюсь заполнить...

Ранним октябрьским утром я спешила на работу. Воздух был пронзительно свежим, с лёгкой горчинкой опавшей листвы. Я шла по знакомой улице — мимо булочной с тёплым запахом свежеиспечённого хлеба, мимо газетного киоска, где уже раскладывали утренние выпуски, мимо детской площадки, пустынной в этот час. В голове крутились мысли о предстоящем рабочем дне: совещание в 10:00, дедлайн по отчёту, разговор с начальницей о повышении. Я машинально поправила шарф, натянула капюшон — ветер усиливался, пробираясь под куртку...

Я шла по городу, погружённая в привычный водоворот мыслей. Шаги отмеряли ритм монотонной жизни: работа — дом — сон — работа. Улица плыла мимо размытым пятном, словно киноплёнка, которую кто‑то прокручивает на ускоренной перемотке. Я почти не замечала людей — только тени, скользящие в потоке. В тот день солнце било особенно резко, будто ножом рассекало пространство. Я прищурилась, пытаясь разглядеть что‑то за ослепительной пеленой, и вдруг… Вспышка. Не яркая, не слепящая — скорее тёплая, как отблеск заката на воде...

Я сижу в аудитории, и воздух здесь пропитан тревогой, как будто сама атмосфера сгустилась до плотности желе. За окном — серое декабрьское утро, капли дождя стекают по стеклу, рисуя бессмысленные узоры. А здесь, внутри, всё имеет смысл — каждый взгляд, каждое движение, каждый вздох. Рядом со мной — Виталя. От него действительно несёт… скажем деликатно — «ароматом несгибаемой веры в приметы». Он не мылся уже неделю — «чтобы не смыть знания», как он сам говорит. Я смотрю на его взъерошенные волосы, на дрожащие пальцы, перебирающие билеты, и мне становится почти жалко...

Меня зовут Лира. Я помню тот день с пронзительной ясностью — будто каждый миг отпечатался в хрустале, а потом этот хрусталь разбили, и осколки теперь вспыхивают в памяти без моего позволения. Я стояла у окна в нашей маленькой квартире на седьмом этаже. За стеклом медленно падал снег — не зимний, а какой‑то странный, почти прозрачный, словно пыль времени. Мама на кухне пекла пироги, и запах ванили смешивался с холодом, просачивающимся сквозь старую раму. — Лира, помоги достать тарелки! — крикнула мама...

Я никогда не задумывалась, насколько хрупок человеческий мир, пока не встретила соседа с его странными рисунками. Наш дом стоял на окраине города — тихое место, где время будто замедлило ход. Я переехала сюда год назад, надеясь обрести покой после череды разочарований. Каждое утро я выходила на балкон с чашкой чая и наблюдала, как солнце окрашивает крыши в золотистый цвет. В тот день всё изменилось. Из квартиры напротив доносились странные звуки — будто кто‑то водил карандашом по бумаге с неистовой настойчивостью...

Меня зовут Лиза, и вот уже седьмой час я сижу в автобусе, который неторопливо везёт меня из Таллина в Петербург. За окном — монотонный пейзаж: сосны, редкие домики, полосы дождя, размывающие очертания мира. Я подтягиваю к себе колени, обнимаю сумку и вдруг остро ощущаю, как мала я в этом огромном пространстве. Мой рост — 178 см, вполне обычный, но сейчас, зажатая между сиденьями, я чувствую себя ребёнком, затерявшимся в гигантской машине. «Наверное, дело в пропорциях, — думаю я. — Длинные ноги, короткое туловище...

Лия стояла на краю обрыва, глядя вниз, где среди изумрудных холмов раскинулся город Эларион. Он напоминал живой муравейник — неустанно движущийся, строящийся, меняющийся. Дома вырастали словно грибы после дождя, мосты перекидывались через ручьи, дороги сплетались в причудливую паутину. В этом городе всё было подчинено ритму: утро — работа, вечер — подведение итогов, ночь — краткий отдых перед новым днём. Лия родилась и выросла в Эларионе. С детства она впитывала его законы: · нужно трудиться, чтобы...

Я проснулась от странного ощущения — будто сама тишина дышала вокруг, наполняя комнату тяжёлой, почти осязаемой вязкостью. За окном стояла непроглядная тьма, лишь редкие капли дождя мягко стучали по стеклу, словно отсчитывали мгновения, которых у меня оставалось всё меньше. Часы на стене показывали три ночи. Я встала, подошла к окну. За стеклом раскинулся мир, погружённый в сумрак. Дождь, едва заметный, окутывал деревья серебристой дымкой. В этой тишине каждый звук обретал особое значение: шорох листьев, стук капель, далёкий скрип старой берёзы во дворе...

Меня зовут Алёна. Я сижу у окна в кафе «Перекрёсток» уже третий час. За окном медленно темнеет — ноябрьский вечер опускается на город, как серое одеяло. Я не заказываю ничего, кроме чая: просто наблюдаю. Тени от уличных фонарей бегут по кирпичной стене напротив — час за часом, неутомимо. Я ловлю себя на мысли: как бы мне хотелось обладать такой же безостановочной энергией. Но вместо этого я чувствую лишь тягучую усталость, будто прилипла к этому жёсткому деревянному стулу, как муха к липкой ленте...

Я помню тот день с болезненной ясностью — будто каждый миг отпечатался в памяти резными буквами. Мы сидели на нашем любимом месте у озера, где вода отражала небо так безупречно, что грань между мирами стиралась. Он смотрел на меня, и в его взгляде было всё: бесконечность, уверенность, обещание вечности. «Ты знаешь обо мне всё», — сказал он тогда, улыбаясь. И я кивнула, потому что так и было. Мы были друг для друга целым миром — единственным и самодостаточным. В этом была наша сила и наше проклятие...