РИТМУС

Жена сказала: «Конверт — это такой же инструмент, как степлер». В тот же вечер в новостях назвали нашу фамилию без отчества — как в протоколе, когда человек уже не «Илья Сергеевич», а «гражданин». Мы — маленькая мебельная, семейная, как старый сервант: отец — учредитель, мать — директор «по бумагам», я — сын, технолог и водитель по надобности. Жена моя, Аня, — сметчица, рекламу ведёт, отвечает за звонки и настроение клиентов в мессенджерах. Мы делаем столы и стулья, которые должны держать спину, а не чужие карманы...

Из банка позвонили в воскресенье, когда я резал батон ребёнку на гренки. — Просрочка по двум заёмщикам, — сказала женщина голосом, как холодный суп. — Требуется досрочное исполнение. Я повесил трубку и понял, что в квартире слишком много парных вещей: две кружки, две щётки, два стула у окна. Второй стул мешал. Она исчезла «временно». Так сказала. Сумка из супермаркета, паспорт, зарядка. «Пару дней». Через неделю пришли коллекторы. Они всегда знают, где у тебя подъезд. — Мужчина, где вторая половина? — Временно нет...

Москва навылет 30. Начало тут Утро шло на ощупь, как человек в лампадной: свет есть, но предметы ещё не названы. Протоколы подписаны, графики выхода из забастовки развешены на дверях «Артёма», в шахтах — усиленный крепёж, в столовых — мясо вернулось в борщ, в очередях — короткие, нервные, но уже не злые разговоры. Город дышал, будто учился заново: вдох — мы; выдох — они; и между этим — бумага. Мы собрались в «Артёме» пораньше, чтобы распределить контроль: снабжение, медицина, транспорт, детские списки, почта и связь...

После развода я каждый вечер ставил чай — на двоих. Рука не слушалась бумаги. Точка отсчёта — звонок в дверь. Вечер мокрый, чайник свистит. Я открываю — на пороге она. Пальто тёмное, волосы липнут к щеке, в руке телефон. — Такси по привычке «дом» выбрало, — говорит и улыбается криво. — Вышла — твои ящики. Ноги сами к твоей двери привели. На кухне уже стоят две кружки. Она смотрит на них как на улики, я — как на алиби. — Не убрал вторую, — говорю. — Привычка сильнее документов. — Сильнее, — кивает...

Он не верил в психологов — пока психолог не оказалась моей подругой. А началось всё в актовом зале начальной школы, пахнущем гуашью и мандаринами. Суббота, «Праздник букваря». Наш сын вышел на сцену во второй тройке — красная бумажная галстучная ленточка, рубашка на размер больше, взгляд — на нас. — «Ма-ма мы-ла ра-му…» — начал он и вдруг замолчал. Микрофон ловил только его дыхание. Тишина расползлась по залу, как пролитое молоко. Учительница подсказала с кулис: «Не бойся, дыши». Он сделал шаг к...

Кот был единственным, кто знал, когда я ухожу. Он садился в дверном проёме, как в пограничном пункте, — взглядом досматривал сумку, пальто, меня целиком. Жена в это время молчала и, не поднимая глаз, гладила его в сторону шерсти, будто на ощупь проверяла, что в доме ещё есть живое. Мы давно с женой разговаривали только третьими лицами: «чай стынет», «кран капает», «надо оплатить свет». Елена, моя жена, говорила с котом. Он у неё звался неординарно — Медь. Подарили на нашу годовщину, она посмеялась: «Пусть будет Медь...

Москва навылет 29. Начало здесь Семнадцатое июля, 07:40. Меня трясли за плечи. — Победа! — шептал охрипший Иван Очередной. — Союзная Комиссия летит в Кузбасс. От переговоров уже не отвертятся. Я сел и сразу почувствовал подвох: кто именно «летит» и куда им «надо»? РСФСР или Союзные? В Кемерово или в Прокопьевск? И кто будет хозяином стола? Вопросы, казавшиеся мелочью, обнажали «мину» — попытку перехвата инициативы сверху с расчётом на наш ночной разброс и утрату конференционных документов. Смысл...

Он молчал не потому, что не знал — потому что не хотел говорить. Но всё началось в ту ночь, когда тишина стала громче любого крика. Сын задышал тяжело — сипло, рвано, будто в грудной клетке заедал старый механизм. Я приложила ладонь к лбу — горит. Термометр вырос до сорока так быстро, что стрелка, казалось, не успевала. «Скорая в пути», — ответили мне в трубку, в голосе дежурной звенела усталость. Я набирала мужа — пусто: «абонент разговаривает». Второй раз — занято. Третий — тот же чужой воздух в телефоне...

У него было два чата — в одном я, в другом его отдельная от нас с сыном жизнь. Это я поняла ровно в тот вечер, когда на экране его телефона, подсвеченном супом и лампочкой под потолком, всплыла чужая реплика: «не забудь термос, ночная — на базе». Наш «Семейный» чат молчал третий день — даже стикеры с котом иссякли. Суп остыл, ложка стукнула о край, а я сказала привычное: «осторожнее, горячее», будто так и надо — дежурить у порога чужой переписки. Он поднял взгляд, виноватого в нём не было — только усталость...

Москва навылет 28. Начало тут Я спал лицом в зелёный войлок, как будто бильярдный стол — это земля после смены. Дёрнули за плечо: «Аэропорт вызывает». Голос — сухой, как проволока. В тишине штаба щёлкали лампы, и я понял: город уже живёт по нашим правилам — уголь только на тепло, вагоны стоят, погрузку держат свои. Первый звонок — Донбасс. «Наши вылетели, примете?» Примем. Малыхин зевнул и сказал без театра: «Всё по плану». Второй — с депо: железная дорога просит слова. Я надел пиджак, в котором уже давно жил, и пошёл туда, где ночь заканчивалась конференцией, а страхи — сметой расходов...

На кухне шипел чайник, и диктор сказал это уверенно, как прогноз погоды: «Мужчины совершают преступления из-за жадности женщин». Я стоял с кружкой в руке и почувствовал, как сахар каменеет на дне — будто бы это и есть факт, который надо размешать и проглотить. — Слышала? — спросил я, не глядя на жену. Она резала хлеб. Острым ножом, ровными ломтями. — Слышала, — сказала она. — Ты опять не вынес мусор. Я усмехнулся. Картинка сложилась слишком аккуратно: я — уставший мужик, она — женщина с требованиями, и где-то уже приготовлено оправдание, как плед на диване...

Москва навылет 27. Начало тут Нас пугали чужими танками, а мы боялись только своих сомнений. С утра пришла тревога: в тупике сортировочного разъезда у Междуреченска — бронетехника. «Для устрашения» такни, которые введут в город, если мы не остановимся в своих требованиях. Слова тяжёлые, как буксирная цепь: одну мысль зацепит — потянет весь состав. — Поеду сам, — сказал я. — Проверим глазами, а не ушами. Взял двоих практикантов — Павла Ушакова и Юрия Зимина. Парни смущённые, но цепкие. С ними проще — у них ещё не отлита в привычку та самая «рабочая обречённость», которая умеет «лучше знать»...