РИТМУС

Есть моменты, когда тебя не бросают, а тебя переводят в режим ожидания. Как посылку на складе: полежи тут, я позже разберусь. И ты сначала даже благодарна, не хлопнул дверью, не оскорбил, не ушёл резко. Просто попросил время… А потом выясняется: время нужно было не для любви, а для того, чтобы ты не мешала ему выбрать жизнь поудобнее. Коробочка с кольцом лежала у меня в ящике с документами, рядом с маминым полисом и рецептами. Так надёжнее, ничего не потеряется. И надежда тоже. Мне сорок два. Я давно не девочка, чтобы верить в сказки, но и не железная, чтобы жить без тепла...

Мы взрослеем в вере, что любовь это тепло. А потом выясняется, что любовь для некоторых это доступ. Доступ к твоим привычкам, твоей усталости, твоей подписи, твоему молчанию. Письмо из банка лежало на кухонном столе так, будто оно тут всегда и было. Белый лист, печать, номер договора и чужая жизнь, пришитая к моей фамилии, как этикетка к пальто. Я стояла над ним, не решаясь взять. Глупость, конечно, бумага не кусается. Но почему тогда у меня руки стали ватные? На лестничной площадке кто-то громыхнул ведром, видимо у нас опять мыли этаж, потому что ЖЭУ наконец-то прислало уборщицу...

Бывает, мы путаем заботу с шумом. Считаем: раз человек рядом всегда — он “просто есть”, как батарея в комнате или хлеб в шкафу. И только когда привычная опора исчезает, вдруг выясняется: настоящая ценность — не комфорт, а границы, которые нас удерживают от превращения в зверьё. — Бабка, не учи нас жить! — бросил Артём, не отрывая глаз от телефона. Сказал это так, будто я не человек, а раздражающая реклама перед роликом. Лера рядом хмыкнула не по-детски, а уже по-взрослому, с этой новой подростковой жестокостью, мол, ты тут никто...

Иногда правда приходит не тогда, когда ты готов её услышать, а тогда, когда уже поздно играть в «всё нормально». Пока в доме тихо, мы терпим, оправдываем, закрываем глаза ради семьи, ради привычки, ради страха остаться одной. Но стоит миру треснуть и внезапно становится ясно: самое опасное не газ в стенах. Самое опасное это ложь, в которой ты годами дышала и называла это любовью. — Я никогда тебя не обманывал, — сказал Игорь, как всегда. Не крикнул. Не оправдывался. Просто произнёс ровно и этим ровным тоном будто придавил меня к полу, как крышкой кастрюлю: кипи, но не выкипай...

Иногда главная битва в жизни ни за любовь, и ни за квартиру. А за право не объяснять очевидное тем, кто привык делать вид, что ничего не происходит. Лидия Петровна называла меня «доченькой» так вдохновенно, будто сама подносила меня к купели и лично следила, чтобы я не всплыла раньше времени. — Доченька, покушай. — Доченька, не носи тяжёлое. — Доченька, ты не так живёшь. Слово «доченька» у неё было универсальным инструментом: им можно гладить по голове, а можно закручивать гайки. Мне 42. Игорю 45...