Решение конфликтов в семье

Когда Игорь в очередной раз сунул ложку в рот и при этом глянул на меня, как на подгоревший омлет — без вкуса, но с осуждением, — я уже знала, что запахло гарью. И не от омлета. Он поиграл бровями, положил ложку в раковину, будто и она его разочаровала, и сказал так, между чайным глотком и вселенским фиаско: — А вот у Вадима жена — как человек. Сначала я не поняла. Сижу, значит, в тапочках с оторванной кисточкой, в халате, который видел и ремонт, и кота после дождика, а мне говорят, что там — человек...

Вечером я пришёл домой чуть позже. На двадцать три минуты. Она не сказала ни слова, но на столе уже стоял салат, который никто не будет есть. Маша резала авокадо так, как пилят сук, на котором сидишь, чётко, с расстановкой, и со злостью, которую прячешь под «всё нормально». — Ты не ответил. — Она не смотрела. Просто поставила нож. — Про курс MBA. Мы договаривались обсудить. — Да. Я помню. — Ну? Я сел. Положил ключи на стол. Почему-то тихо сказал: — Я не хочу туда идти. Она подняла глаза. Как будто я сказал, что решил стать бомжом...

Я проснулась в 5:38, как и положено женщине, у которой жизнь под угрозой, но кофе под контролем. Не будильник, нет. У меня организм встроен в Google Calendar. Открыла глаза, и всё — поехали, мозг, как CRM-система, сразу начал слать уведомления: — кот не накормлен, — муж вчера не вынес мусор, — дочь постирала белую кофту с чёрными носками, — ЖИЗНЬ РАЗРУШАЕТСЯ, ТАТЬЯНА! Я встала. Напряжение в спине было таким, будто всю ночь делала план на год по трём направлениям — в вакууме. В зеркале — женщина с лицом ответственного администратора...

В доме пахло хлоркой и недовольством. Хлорка — заслуга уборки, недовольство — заслуга моей жены. Всё как всегда. Я сидел в коридоре, как выброшенный на берег карась, и втихаря проверял коробку с воблерами. Старый добрый "путь к самопринятию через рыбалку", подумал я. Некоторые едут на ретрит в Тибет, я — на карьер за городом. Туда, где нет вай-фая, но есть покой и караси, у которых, между прочим, не спрашивают, почему они торчат в воде весь день. — Опять началось, — сказала она из кухни. Голос у неё был как дверной звонок в подъезде сталинки — неприятный, но громкий...

Я сел за стол как на приговор. Передо мной стояла тарелка супа и женщина, которую я когда-то называл ласково «Маринка». Теперь я звал её про себя «бюджетный апокалипсис». – Опять денег нет, – сказала она, с ходу, как будто только что открыла утреннюю сводку с фронта. – Вот скажи мне, Алексей, как на 250 тысяч можно жить? – Ну... как-то живём, – попытался я отшутиться, хотя от супа пахло тревогой. Она вздохнула, но не как человек, уставший, а как режиссёр перед провалом премьеры: – У нас двое детей, кружки, еда, одежда...

Ты не поверишь, но всё началось с мусора. Тот самый момент, когда бытовое становится символом, как пельмени в пост — ничего страшного, но душевно тяжело. Я стоял у дверей, держа в руке белый пакет, подозрительно пахнущий вечностью. Он был похож на нас с женой — внутри всё перемешалось: пыль, недоеденные куски, и что-то, что лучше не вскрывать. — Лен, ты же обещала вынести, — напомнил я, осторожно, как человек, подходящий к тигру, который изучает восточную философию. Она не оторвала взгляда от телефона...