Мужская психология

Всё началось не с измены, не с измены даже собственным взглядам, а с салата. Не какого-нибудь там салата с киноа и сыром фета, который, как выяснилось, "помогает пищеварению", а самого обычного "оливье по дедушкиному рецепту", где колбаса докторская, а не этот ваш "растительный заменитель животного белка". Я стоял на кухне, держа в руках банку с зелёным горошком, как символ семейных традиций, и думал, как, черт возьми, мы дошли до того, что мою мать теперь называют "союзником патриархата", а батю — "носителем токсичной эмпатии"...

Когда Игорь в очередной раз сунул ложку в рот и при этом глянул на меня, как на подгоревший омлет — без вкуса, но с осуждением, — я уже знала, что запахло гарью. И не от омлета. Он поиграл бровями, положил ложку в раковину, будто и она его разочаровала, и сказал так, между чайным глотком и вселенским фиаско: — А вот у Вадима жена — как человек. Сначала я не поняла. Сижу, значит, в тапочках с оторванной кисточкой, в халате, который видел и ремонт, и кота после дождика, а мне говорят, что там — человек...

Я часто думаю о том, как всё начиналось — как будто это был я, но не совсем. Другой мужчина, молчаливый романтик с чемоданом в руке, глазами, полными надежды, и мозгом, где слова "культурные различия" казались чем-то академическим, не личным. Мы жили в Хошимине, на окраине — там, где улицы ещё пахнут морем, жареным тофу и пылью. Дом её семьи был большой, как будто построенный специально для наблюдения за чужой жизнью. Балконы, окна, открытые двери — всё звало в себя, всё хотело знать. Её звали Линь...

Я проснулась в 5:38, как и положено женщине, у которой жизнь под угрозой, но кофе под контролем. Не будильник, нет. У меня организм встроен в Google Calendar. Открыла глаза, и всё — поехали, мозг, как CRM-система, сразу начал слать уведомления: — кот не накормлен, — муж вчера не вынес мусор, — дочь постирала белую кофту с чёрными носками, — ЖИЗНЬ РАЗРУШАЕТСЯ, ТАТЬЯНА! Я встала. Напряжение в спине было таким, будто всю ночь делала план на год по трём направлениям — в вакууме. В зеркале — женщина с лицом ответственного администратора...

В доме пахло хлоркой и недовольством. Хлорка — заслуга уборки, недовольство — заслуга моей жены. Всё как всегда. Я сидел в коридоре, как выброшенный на берег карась, и втихаря проверял коробку с воблерами. Старый добрый "путь к самопринятию через рыбалку", подумал я. Некоторые едут на ретрит в Тибет, я — на карьер за городом. Туда, где нет вай-фая, но есть покой и караси, у которых, между прочим, не спрашивают, почему они торчат в воде весь день. — Опять началось, — сказала она из кухни. Голос у неё был как дверной звонок в подъезде сталинки — неприятный, но громкий...

Я сел за стол как на приговор. Передо мной стояла тарелка супа и женщина, которую я когда-то называл ласково «Маринка». Теперь я звал её про себя «бюджетный апокалипсис». – Опять денег нет, – сказала она, с ходу, как будто только что открыла утреннюю сводку с фронта. – Вот скажи мне, Алексей, как на 250 тысяч можно жить? – Ну... как-то живём, – попытался я отшутиться, хотя от супа пахло тревогой. Она вздохнула, но не как человек, уставший, а как режиссёр перед провалом премьеры: – У нас двое детей, кружки, еда, одежда...