Вдруг я услышала шаги. Анастасия Олеговна вышла из кухни, её глаза были влажными, но в них читалось торжество. Дима шёл следом, понурый.
— Ладно, — сказала она с театральным вздохом. — Я, конечно, расстроена, но Новый год на носу. Миримся. Дима всё объяснил, что вы устали, нервы. Я понимаю. Пойдём накрывать на стол, время-то идёт!
Она снова взяла меня под локоть, но на этот Patron мягче. Мы вернулись на кухню. Дима безнадёжно посмотрел на меня. Он «всё объяснил». Что именно — я боялась спросить.
— Так, Лиза, доставай свой оливье, будем пробовать. А я свою селёдку поставлю рядом. Посмотрим, чья еда вкуснее, — она сказала это с вызовом, как будто объявляла кулинарный поединок.
Я молча достала салатницу. Она поставила свою, щедро сдобренную свёклой. Рядом встали пироги, запечённая курица (её), холодец (тоже её). Мои тарталетки и фаршированные яйца затерялись на заднем плане.
— А где икра? — вдруг спросила она, окидывая стол взглядом полководца.
— Мы не покупали икру, — сказала я. — Она очень дорогая.
— Как не покупали? Новый год без икры? Да это же святотатство! Ну ничего, я припасла! — И она, к моему изумлению, вытащила из бездонного пакета баночку зернистой икры и банку со сливочным маслом. — Будем бутербродики делать. По-настоящему!
Дима оживился при виде икры. Предатель. Анастасия Олеговна поймала его взгляд и самодовольно улыбнулась.
— Видишь, сынок, мама всегда позаботится. Всё у мамы есть.
Она была права. У неё было всё: пироги, икра, самовар, тряпки микрофибра и святая уверенность в своей правоте. А у меня был только разбитый идеал вечера и съёжившаяся от обиды душа.
Я взяла нож, чтобы нарезать батон. Анастасия Олеговна тут же перехватила его.
— Дай-ка, я. Ты нарежешь неровно, крошки будут. Надо тонко, изящно.
Она принялась резать с сосредоточенным видом хирурга. Каждый ломтик был одинаковой толщины. Я чувствовала себя лишней на своей же кухне.
— Так, — сказала она, закончив. — Теперь икру раскрываем. Осторожно, чтобы зёрнышки не помять.
Она открыла банку и снова вздохнула.
— Лиза, у тебя ложки-то где? Не серебряные?
— Нет, — призналась я. — Обычные, из нержавейки.
— Жаль. Икра любит серебро. Но сойдёт. — Она намазала масло на хлеб и аккуратно выложила икру. Получился идеальный бутерброд. Она подала его Диме. — На, сынок, с Новым годом.
Потом сделала второй и протянула мне.
— Держи, Лиза. Хоть ты меня и не жалуешь, но я не злопамятная.
Я взяла бутерброд. Икра была вкусной. Но горечь во рту перебивала всё. Я смотрела на её довольное лицо и понимала, что проиграла этот раунд. И, возможно, весь бой.
А до Нового года оставался всего час.
***
Ровно в двадцать три ноль-ноль Анастасия Олеговна потребовала построиться у телевизора.
— Встаньте рядом, встаньте! Я сниму вас на память! У меня новый телефон, камера хорошая.
— Мам, мы и так все вместе, — заныл Дима, но она уже вытащила аппарат размером с кирпич.
— Вместе — не вместе, а фото для истории надо! Лиза, встань ближе к Диме, не стесняйся, он же муж! Ты что, как чужая?
Я механически придвинулась. Дима обнял меня за плечи, но его объятие было напряжённым. Второй рукой он держал бокал с шампанским, который она налила нам пять минут назад, строго отмерив «по перстню».
— Улыбочку! Шире! Не как на похоронах! — командовала она, щёлкая кадр за кадром. — А теперь я с вами. Димон, сфоткай нас с Лизой!
Она шумно приобняла меня, прижав к своему объемистому боку. От неё пахло пирогами, духами и победой.
— Мы же теперь как родные, правда, Лиза? — спросила она, глядя в объектив.
Я издала нечто среднее между «ага» и стоном. Вспышка ослепила меня.
— Отлично! Теперь можно и сесть. Куранты скоро!
Мы устроились перед телевизором. Я и Дима на диване, она — в кресле, которое пододвинула вплотную, чтобы «лучше видеть президента». Стол ломился от еды, две трети которой были её. Она контролировала каждый кусок, который я клала себе в тарелку.
— Ой, Лиза, ты только оливье ешь? А селёдочку попробуй, я три часа свеклу варила! Димон, положи жене селёдочки!
— Я сам, — сказала я, но её ложка с розово-фиолетовой массой уже летела ко мне через стол.
— На, на, не бойся, не укусит. Там майонеза мало, по диетически.
Я попробовала. Было солёно, жирно и безнадёжно невкусно. Но пришлось сделать вид.
— Ну как?
— ...Интересно.
— Вот видишь! А ты воротничок морщила. Надо расширять кулинарный кругозор!
В одиннадцать тридцать началось обращение президента. Анастасия Олеговна замерла, устремив на экран почти религиозный взор. Она комментировала шёпотом, но так, что было слышно всем.
— Ой, как похудел... Наверное, не ест из-за ковида... Молодец, держится... Посмотри, Димон, как уверенно говорит! Учись!
Дима уныло ковырял вилкой холодец. Я пыталась поймать его взгляд, чтобы обменяться хоть каким-то понимающим взглядом, но он упорно смотрел в тарелку. Он был в состоянии капитуляции.
Когда речь закончилась, и начался предновогодний концерт, она оживилась.
— О, а это песня моей молодости! — воскликнула она, услышав вступление к «Песенке о медведях». — А ну-ка, все вместе!
И она запела. Громко, гнусаво, с самодеятельным вибрато и удивительной уверенностью в своей вокальной одарённости.
— И тот, кто с пе-ес-нью по жиз-ни ша-га-ет, тот ни-ко-гда и ни-где не про-па-дёт!
Дима съёжился, будто пытаясь провалиться сквозь диван. Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Смех сейчас был бы истерическим.
— Что, не знаете? Молодёжь... Ладно, спою одна. Для настроения!
Она пропела весь куплет и припев. Потом вздохнула, умилённая.
— Какая песня! Душевная! А эти ваши... битбоксы. Фу.
Концерт продолжался. Каждый номер вызывал у неё бурную реакцию.
— В платье-то коротком, зачем? Мороз же на улице, простудится!
— Борода у него неестественная, накладная, я вижу!
— Ой, опять этот блондинчик, который всё кривляется! Выключи-ка, Димон, не могу я его видеть!
Дима покорно переключал на другой канал, где шло примерно то же самое. Анастасия Олеговна нашла новую забаву — комментировать внешность ведущих.
— Смотри, у неё губы накачанные! Как уточка. А он, поди, подтяжку делал. Уши торчат неестественно.
За пятнадцать минут до Нового года она вдруг вскочила.
— Так! Все за стол! Наливать! И чтоб бокалы полные! И быстро-быстро, я сейчас!
Она скрылась в спальне и вернулась с огромной потрёпанной картонной папкой, перевязанной тесёмкой. Моё сердце упало. Я знала эту папку. В ней хранились «дипломы, грамоты и фотоархив сыночка». Она привозила её в каждое наше посещение Тулы.
— Пока куранты бьют, мы будем смотреть, каким Димон был зайкой! Для семейной атмосферы!
Дима побледнел как полотно.
— Мама, нет! Ради всего святого!
— Что «нет»? Это же история! Лиза должна знать, за кого замуж вышла! — Она развязала тесёмку с торжественным видом архивариуса, открывающего сокровищницу.
Первыми пошли школьные фотографии. Дима с челкой набок и в очках с огромными линзами.
— Смотри, Лиза, какой очкарик был! А я ему говорила: «Димка, носи линзы!» Не послушал. Зато теперь глаза испортил.
— Мама, у меня прекрасное зрение, — пробормотал Дима, наливая себе в бокал что покрепче.
— Молчи, молчи. Вот, смотри, первый класс. А это пятый, когда он в драмкружке играл Дубровского. Костюм я сама шила!
На фото был нескладный подросток в бархатной куртке, с нарисованными усами.
— Очень... выразительно, — выдавила я.
— Правда? Педагог говорил — талант! Но он потом забросил, в математику ушёл. Ну ладно.
Она листала дальше. Пляж, лес, день рождения с тортом... И вот она, заветная страница.
— А это, — она снизила голос до сокровенного шёпота, — наш Димочка в год и восемь месяцев. На даче. Первый раз на горшок сам сел! Мы даже фото сделали!
И она вытащила фотографию. Мой муж, в возрасте год и восемь, сидел на белом эмалированном горшке посреди полянки, с серьёзным деловым выражением лица и в одной лишь панамке.
Я фыркнула. Не сдержалась. Дима закрыл лицо руками.
— Ма-а-ам! Спрячь!
— Чего прятать? Все через это проходили! Лиза, смотри, какой серьёзный! Уже тогда характер виден!
— Да, виден, — сказала я, кусая кулак, чтобы не расхохотаться. Стыд Димы был настолько гомерическим, что это перевешивало весь ужас ситуации.
— А вот это — в три года. Купались в речке. — Следующая фотография была ещё менее церемонной. Маленький розовый Дима стоял по колено в воде, совершенно голенький, и с восторгом смотрел на летящий в небе самолёт.
— Видишь, как на самолёт смотрит? Уже тогда техникой интересовался! — прокомментировала Анастасия Олеговна.
Дима издал стон, похожий на предсмертный.
— Я умоляю... Хватит... Давай лучше выпьем.
— Всё, всё, последняя! — пообещала она и вытащила фото первоклассника Димы на линейке. В коротких штанишках, с огромным букетом гладиолусов и в кепке с олимпийским мишкой. — Ну разве не сладкий?
В этот момент с экрана раздался бой курантов. Спасение!
— Ой, началось! Вставайте, все вставайте! Бокалы взяли?
Мы вскочили, как по команде. Дима — с облегчением, я — чтобы скрыть смех, она — с пафосом.
— Дорогие мои! — начала она, поднимая бокал. — Пусть этот год будет...
Но её голос потонул в звоне колоколов и громе салюта за окном. Мы чокнулись. Я выпила. Дима осушил бокал одним махом. Анастасия Олеговна сделала церемониальный глоток и бросилась нас обнимать.
— С Новым годом! Ур-ра! Теперь салют смотреть!
Она распахнула балконную дверь. Холодный воздух ворвался в комнату. Мы высыпали на маленький балкон. В небе вовсю рвались и крутились разноцветные огни. Грохот был оглушительный.
— Красота-то какая! — кричала она, не обращая внимания на холод. — Вот это праздник! А вы в четырёх стенах сидели бы!
Дима стоял, прижавшись ко мне, дрожа от холода и, возможно, от пережитого позора. Он шепнул мне на ухо:
— Я тебя умоляю, никогда никому не показывай эти фото.
— Дорого, — шепнула я в ответ.
— Что?
— Молчание моё будет стоить дорого. Очень дорого.
Он слабо улыбнулся в темноте.
— А теперь заходите, заходите, простудитесь! — скомандовала свекровь. — Будем продолжать! Я ещё тост не сказала!
Мы вернулись в тепло. Она села за стол, налила себе ещё шампанского и приняла ораторскую позу.
— Так. Мой главный тост. За семью! За то, чтобы она была крепкой, дружной, и чтобы дети в ней не забывали родителей! Чтобы помнили, кто их вырастил, выучил, на ноги поставил! Чтобы в трудную минуту первым делом звонили не кому-то, а маме! За это!
Она выпила. Дима потянулся за бутылкой. Её взгляд остановился на мне.
— Лиза, а ты почему не пьёшь? Не нравится тост?
— Нет, нравится, — сказала я и отпила чисто символически. Тоста за мою маму, которая «вырастила, выучила», видимо, не предвиделось.
— И правильно. А теперь, Димон, включай «Поле чудес»! Леонид Якубович — это традиция!
Пока Дима искал канал, она вдруг решила проверить телефон.
— Ой, уже поздравления идут! От тёти Глаши, от дяди Васи... — Она уставилась в экран, хмурясь. — А от вас, кстати, ни смсочки.
— Мама, мы же вместе, — устало сказал Дима.
— Вместе — не вместе, а поздравить надо! Вы сейчас напишите в общий чат! Я продиктую. «Дорогие родственники! Поздравляем вас с Новым годом! Желаем здоровья, счастья и чтобы все были вместе! Дима, Лиза и мама».
— Мама, они знают, что мы вместе.
— А вдруг не знают? Пиши, пиши!
Дима, покорный, взял телефон. Я встала, чтобы унести тарелки на кухню. Это был мой шанс на пятиминутную передышку.
— Куда ты, Лиза? Убирать рано! Садись, будем в лото играть! Я привезла новый набор!
— Я просто... воздуху свежего глотну, — соврала я и вышла на балкон, прикрыв за собой дверь.
Грохот салюта стихал. Воздух пахл порохом и морозом. Где-то кричали и смеялись. Кто-то праздновал так, как хотел. Я прислонилась к холодной стене и закрыла глаза. Внутри всё сжималось от какого-то дикого, нелепого горя. Не от трагедии, а от этого тотального абсурда, который ворвался и захватил всё.
Дверь скрипнула. Рядом встал Дима. Он протянул мне шоколадную конфету в золотой фольге из её запаса.
— Держи. Как откуп.
Я взяла, развернула и засунула в рот целиком.
— Ну что? — спросила я с набитым ртом. — Собрались играть в лото?
— Она звонит тёте Глаше. Рассказывает, какая у нас чистая квартира и какой я был милый на горшке. У нас есть минут пятнадцать.
— Ура.
Мы помолчали.
— Прости, — наконец сказал он очень тихо.
— За что? За то, что не смог сказать «нет»? Или за то, что в три года с таким интересом на самолёт смотрел?
Он фыркнул.
— И за то, и за другое. Я чувствую себя абсолютно раздавленным. И виноватым. Перед тобой.
— Знаешь, — сказала я, глядя на догорающую в небе зелёную ракету. — Мне уже даже не обидно. Мне страшно интересно, на какую глубину личного ада она ещё способна нас загнать. Это как экстремальное реалити-шоу.
— «Ад под ёлкой», — мрачно пошутил он.
— С ведущей-свекровью. Слышишь? Зовёт.
Из квартиры донёсся её зов:
— Димон! Ли-и-за! Идите сюда! Будем гадать на воске! Я свечку привезла!
Дима вздохнул, полным отчаяния взглядом посмотрел на тёмное небо и потянулся к ручке балконной двери.
— Поехали дальше. Только... давай держаться вместе.
— За мной не заржавеет, — сказала я и пошла внутрь, навстречу восковым фигуркам, лото и бесконечному потоку её любви, такой удушающей, что хотелось кричать.
Но кричать было нельзя. Потому что Новый год только начался. И впереди были ещё долгие праздничные дни.
***
После гадания на воске, которое предсказало Анастасии Олеговне «дальнюю дорогу» (она тут же истолковала это как частые визиты к нам), а нам с Димой — «разлуку» (Дима радостно предположил, что это о командировке, но она нахмурилась и сказала: «Нет, это вас ревность разлучит, если Лиза будет так холодно к родне относиться»), стол был наконец убран. Вернее, я убрала, пока она давала Диме подробные инструкции по уходу за её «парадным» сервизом, который она, видимо, планировала оставить у нас насовсем. Было около трёх ночи. Веки отяжелели, в висках стучало.
— Ну что, — сказала я, пытаясь вставить слово в монолог о преимуществах хранения селёдки в стеклянной, а не пластиковой таре. — Поздно уже. Наверное, пора...
— Спать? — перехватила Анастасия Олеговна, широко раскрыв глаза. — В Новый год? Да вы что, с ума сошли! Это же первая ночь года, как её проспишь — так и весь год пройдёт! Нет, нет, мы должны встретить рассвет!
Дима, который уже клевал носом над чашкой с остывшим чаем, вздрогнул.
— Мам, рассвет только в девять. Я не выживу.
— Молодой, а уже такой соня! Я в твои годы до пяти утра танцевала, а потом на работу! Нечего расслабляться! У нас программа ещё не закончена!
Она встала и решительно направилась к своему чемодану. Я обменялась с Димой взглядом полного отчаяния. Он молча показал на часы и провёл пальцем по горлу. Дескать, всё, я труп.
— Итак, — торжественно произнесла она, возвращаясь с толстой потрёпанной записной книжкой в руках. — Самое важное. Поздравления!
— Мы уже всех поздравили, мама. В общем чате, как ты и просила, — заныл Дима.
— Общий чат — это для ленивых! Надо каждому лично! Голос в трубке должен звучать! Тёте Глаше, дяде Васе, троюродной сестре Люде из Калининграда, Марье Ивановне, нашей бывшей соседке, которая помнила тебя вот таким! — Она сделала руками размер с младенца. — И всем-всем!
Я почувствовала, как у меня начинает раскалываться голова. Лёгкое, едва заметное пульсирование в висках.
— Анастасия Олеговна, может, утром? Все уже спят.
— Кто спит в Новый год? Все не спят! А если и спят, то надо разбудить! Это ж традиция — чтобы первым позвонил самый близкий! А мы и есть самые близкие!
Она уселась в кресло поудобнее, закинула ногу на ногу и открыла книжку. Палец пополз по пожелтевшим страницам.
— Начнём с важных. С тёти Глаши. Она, правда, плохо слышит, придётся кричать.
Она набрала номер, предварительно трижды его перепроверив. Раздались длинные гудки. Я попыталась жестами показать Диме, что ухожу в спальню. Он схватил меня за руку, глаза умоляли не оставлять его одного. Я сдалась и опустилась на диван.
— Алло! Глаша! С Новым годом! — заорала Анастасия Олеговна в трубку так, что я вздрогнула. Она всегда говорила, что плохо слышащие люди лучше воспринимают низкие частоты, но кричала она на высоких нотах. — Да это я, Настя! Нет, не Клаша, Настя! Димочкина мама! Ну как, встретили? А мы вот вместе, у детей в Москве! Да-да, приехала сюрпризом!
Она замолчала, слушая, и её лицо озарилось улыбкой.
— Да ничего, убирается плохо, пыль была, но я уже всё навела! Чистота теперь — хоть на операционный стол ложись! Ага! Дима? Дима хороший, вырос, настоящий мужчина! Лиза? — Она бросила на меня быстрый взгляд. — Лиза тоже здесь. Молчит пока. Ну да, скромная. А что? Скромность украшает, я всегда говорила!
Моя голова пульсировала сильнее. Я встала и пошла на кухню за водой и таблеткой. За мной тут же полетел голос:
— Да, она пошла, наверное, чайник ставить. Заботливая. Нет, не толстая! Худющая! Мне кажется, она недокармливает Диму, но молчу, не вмешиваюсь!
Я так сильно сжала стакан, что он чуть не треснул. Проглотила обезболивающее, запила и, сделав глубокий вдох, вернулась. Дима сидел, уткнувшись лицом в подушку. Его плечи слегка подрагивали. Не знала, от смеха или от рыданий.
— Ладно, Глаш, не болей! Целую! Передавай привет мужу, если ещё не проспался! — Она громко чмокнула в трубку и положила её. — Ой, какая милая! Спрашивала, когда у вас дети будут. Я говорю — скоро, наверное. А то им уже за тридцать, пора!
Я села на диван, закрыла глаза и стала считать про себя. До десяти не дошла.
— Следующий — дядя Вася! Он в деревне, там связь плохая, — объявила она и снова набрала номер. На этот раз ей пришлось звонить трижды.
— Васенька! Здравствуй, родной! С новым годом тебя! Да, и тебя тоже! Что? Не слышно? ВАСЕНЬКА! С НОВЫМ ГОДОМ!
Она кричала так, будто дядя Вася находился не в соседней области, а на орбите Марса. Дима вздрогнул. Я прижала пальцы к вискам. Боль нарастала, тупая и навязчивая.
— ДА Я У ДИМКИ В ГОСТЯХ! В МОСКВЕ! ПРИЕХАЛА ИХ ПОЗДРАВИТЬ! ЧТО? ТЕЛЕВИЗОР ВКЛЮЧИ ПОГРОМЧЕ? НЕТ, Я НЕ ПРО ТЕЛЕВИЗОР! У ДИМКИ КВАРТИРА, ХОРОШАЯ, ДВУХКОМНАТНАЯ! МАЛЕНЬКАЯ, КОНЕЧНО, НА ТРОИХ ТЕСНОВАТО, НО НИЧЕГО!
«На троих». Фраза повисла в воздухе. Дима медленно поднял голову и уставился на мать. Но та, увлечённая криком, не замечала.
— ЛИЗА? ЛИЗА ЗДЕСЬ, РЯДОМ! МОЛЧИТ, ГОЛОВА, ГОВОРИТ, БОЛИТ! С ПЕРЕУТОМЛЕНИЯ, НАВЕРНОЕ! ДА, ХУДАЯ! НО ЭТО ИХ ДЕЛО! АГА! НУ ЛАДУШКИ! ЦЕЛУЮ!
Она положила трубку, довольная.
— Вася совсем глохнет, бедный. Придётся ехать летом, проведать. Он тебя, Димон, всё спрашивает. Говорит: «Мальчик был золотой, а женился — как в воду канул». Вот.
— Я ему на день рождения звонил, — мрачно заметил Дима.
— Звонок — не визит! Ладно, дальше. Троюродная сестра Люда. Она в Калининграде, у них час назад. Значит, ещё бодрствует точно!
И понеслось. Каждый звонок был театром одного актёра. Она кричала, смеялась, подробно рассказывала про «пыль на вытяжке» и «искусственную ёлку», про моего ангела («хрупкий, рукой не трогать!»), про пироги и про то, как Дима сидел на горшке. Моё имя упоминалось в контексте «скромная», «худющая» и «голова болит». Диму она преподносила как героя, который «терпит эту московскую жизнь». И с каждым криком моя головная боль превращалась в настоящую буру, бушующую внутри черепа.
После пятого или шестого звонка я не выдержала.
— Я... я прилягу ненадолго. Очень голова раскалывается.
— Ой, бедненькая! — Анастасия Олеговна на секунду отвлеклась от телефона. — На, выпей анальгинчик, я в сумочке положила. Или у тебя своё есть? Модное, дорогое, но неэффективное?
— У меня своё, спасибо, — скрипя зубами, ответила я и поплелась в спальню, чувствуя, как взгляд Димы жжёт мне спину. Он тоже хотел сбежать, это было ясно.
Я закрыла дверь, погасила свет и нырнула под одеяло, натянув его на голову. Но спасительной тишины не наступило. Через тонкую стену доносился её голос, приглушённый, но всё такой же пронзительный.
— АЛЛО, МАРЬЯ ИВАНОВНА! ДАЧНОЙ СОСЕДКЕ! ПОМНИТЕ МОЕГО ДИМКУ? ВОТ ЭТОТ САМЫЙ! ВЫРАСТИЛА, В МОСКВУ ОТПУСТИЛА! НЕТ, НЕ ЖЕНАТ! ЖЕНАТ! НА ДЕВОЧКЕ ИЗ МОСКВЫ, ЛИЗА ЗОВУТ!...
Я засунула пальцы в уши. Не помогало. Потом попробовала включить белый шум на телефоне. И сквозь шипение всё равно пробивалось: «...ОЛИВЬЕ НА МАЙОНЕЗЕ ИЗ БАНКИ... ДА Я ИМ СВОЙ СДЕЛАЛА...».
А узнать, что будет дальше, вы сможете из следующей части:
Как вам впечатления от прочитанного? Нравится рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже:
Первая часть, для тех, кто пропустил, здесь:
Читайте и другие наши рассказы:
Пожалуйста, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)