Это было сюрреалистично. Я лежала в своей же спальне, в своей же постели, и не могла укрыться от этого вторжения. Казалось, её голос проникает в стены, в мебель, в сам воздух. Голова гудела. Я думала о том, что в соседних квартирах, наверное, тоже всё слышно. И соседи, наверное, думают, что у нас сумасшедший дом. Что, в общем-то, было недалеко от истины.
Прошло минут сорок. Звонки, судя по паузам и новым крикам, продолжались. Я уже начала проваливаться в болезненную дрёму, как дверь тихо приоткрылась. В щель просунулась голова Димы.
— Сплю, — прошипела я.
— Она зовёт, — шепотом ответил он, заходя и прикрывая дверь. — Говорит, что ты должна лично поздравить её лучшую подругу, тётю Таню. Что это «обязательный ритуал для принятия в семью». Я сказал, что ты умерла.
— Спасибо. Я почти и есть.
Он сел на край кровати, потер лицо руками.
— У меня тоже голова. И чувство, будто я десять часов подряд выступал на митинге. Кричал в мегафон.
— Представляю. Сколько ещё?
— Не знаю. В книжке страниц двадцать. Она уже дозванивается до людей, которых я не помню. До какого-то деда Саши, который якобы нянчил меня в песочнице. Я его в глаза не видел.
— А ты чего сбежал?
— Сказал, что в туалет. Уже полчаса тут сижу. В туалете, кстати, тоже слышно. Весь дом — её акустическая камера.
Мы сидели в темноте, слушая приглушённый концерт за стеной. Внезапно крики стихли. Наступила звенящая тишина.
— Может, закончила? — с надеждой прошептал Дима.
— Или телефон разрядился.
Через минуту мы услышали её шаги. Они приближались к спальне. Дима метнулся, как школьник, застигнутый за подсказками, но скрыться было некуда. Дверь открылась. На пороге, освещённая светом из гостиной, стояла Анастасия Олеговна. В руках она держала телефон и записную книжку.
— Ага! Вот где вы все попрятались! Дима, ты же в туалет пошёл! Искала-искала! А вы тут воркуете, пока я одна родню поздравляю! Непорядок!
— Мама, мы просто...
— Молчи. Лиза, вставай. Тётя Таня, моя лучшая подруга, хочет с тобой поговорить. Поздравить тебя.
— Анастасия Олеговна, я плохо себя чувствую, — честно сказала я, не вылезая из-под одеяла.
— С кем не бывает. Но от такого звонка не отказываются. Это знак уважения. На, — она протянула мне свой телефон. — Она ждёт.
В трубке что-то шипело. Я смотрела на этот аппарат, как на гранату с выдернутой чекой. Дима в отчаянии сжал моё плечо.
— Лиза, не надо, если плохо.
— Ну что же вы, — сказала свекровь с укором. — Человек ждёт.
Я взяла телефон. Поднесла к уху.
— Алло? — хрипло произнесла я.
— ОЙ, ЛИЗОЧКА! ЗДРАВСТВУЙ, РОДНЕНЬКАЯ! — в ухе взорвался рёв, по громкости не уступавший крику самой Анастасии Олеговны. Тётя Таня, видимо, тоже считала, что чем дальше собеседник, тем громче надо кричать. — ПОЗДРАВЛЯЮ ТЕБЯ С НОВЫМ ГОДКОМ! НАСТЯ ПРО ТЕБЯ МНОГО РАССКАЗЫВАЕТ!
Я отодвинула телефон от уха.
— Спасибо... и вас тоже...
— ЧТО? Я ПЛОХО СЛЫШУ! КРИЧИ ГРОМЧЕ, ДЕТКА!
— Я ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС! — вынуждена была крикнуть я, чувствуя, как боль в висках пульсирует в такт словам.
— СПАСИБО! КАК ВСТРЕТИЛИ? НАСТЯ ГОВОРИТ, ПЫЛЬ У ВАС БЫЛА! ОНА ВСЁ ВЫМЫЛА!
— ДА... ОЧЕНЬ ЧИСТО...
— МОЛОДЕЦ ОНА У МЕНЯ! ЗОЛОТОЙ ЧЕЛОВЕК! ТЫ ЕЁ СЛУШАЙСЯ, ОНА ТЕБЯ ВСЕМУ НАУЧИТ! КАК ХОЗЯЙКЕ! КОГДА ДЕТОЧЕК ЖДАТЬ?
Я закрыла глаза. Мой мозг превратился в комок боли.
— МЫ ЕЩЁ НЕ РЕШАЛИ...
— ЧТО? НЕ СЛЫШУ! РЕШАЙТЕ БЫСТРЕЕ! ПОРА УЖ! А ТО НАСТЯ ВОЛНУЕТСЯ! ЛАДНО, ЦЕЛУЮ! БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ! ПЕРЕДАЙ ТЕЛЕФОН НАСТЕ!
Я протянула телефон обратно, как передаю обезвреженную бомбу. Анастасия Олеговна сияла.
— Ну вот, познакомились! Милая женщина, правда? Теперь ты почти официально принята в наш клан. — Она взяла телефон. — Тань, да, я тут! Спасибо! Ага, худенькая, но ничего, раскормлю! Ладно, спокойной ночи! Ага, до завтра!
Она положила трубку и взглянула на нас с удовлетворением.
— Ну, вот и хорошо. Главных поздравили. Осталось человек десять. Но это можно и завтра.
— Слава богу, — выдохнул Дима.
— Что «слава богу»? Завтра с утра продолжим. А сейчас... — Она посмотрела на часы. — Четыре утра. Пора хоть немного вздремнуть. Дима, принеси мне с балкона мой чемодан, я постельное возьму.
— Мама, всё готово, на диване.
— Какое готово? Я свои простыни постелю. У вас же, наверное, синтетика. У меня бязь, с прошлого века, ночная сорочка фланелевая. Всё своё. Здоровье бережётся с мелочей. Пошли, поможешь.
Она утащила Диму из спальни. Я осталась одна. Голова гудела, но внутри уже не было злости. Была какая-то пустота, усталость до самого дна. Я слышала, как они в гостиной спорят о том, какой стороной класть одеяло. Потом скрип дивана. Потом её голос:
— Спите, мои хорошие! Спокойной ночи! А в девять — подъём! Будем пельмени лепить, я тесто привезла!
Дима вернулся в спальню, повалился на кровать рядом со мной и накрыл лицо руками.
— Пельмени. В девять утра. Она привезла тесто и фарш. В сетчатом пакете. Он, наверное, уже оттаял у неё в сумке. У нас будет сальмонеллёз на второй день нового года.
Я не смогла сдержать хриплый смешок. Потом ещё один. Через секунду мы оба тихо, истерически хохотали, уткнувшись лицами в подушки, чтобы она не услышала.
— Горшок... — всхлипывал Дима. — Она всем рассказала про горшок...
— А про пыль... на вытяжке... — давилась я.
— Тётя Таня... Кричала... как на Луну...
Наш смех был горьким, нервным, но он хоть немного снимал напряжение. Когда приступ прошёл, мы просто лежали, слушая, как за стеной Анастасия Олеговна громко сопит, уже уснув.
— Знаешь, — тихо сказал Дима. — Я сейчас понял, что такое чистилище. Это не огонь и смола. Это бесконечные звонки родственникам с рассказом о твоём детстве.
— А ад, — прошептала я в ответ, — это когда эти звонки идут в соседней комнате, а у тебя мигрень.
Он обнял меня.
— Прости. Я завтра... я что-нибудь придумаю.
— Завтра, — эхом повторила я, глядя в потолок. — Завтра она будет лепить пельмени. И, наверное, снова звонить. И рассказывать всем, как мы спим в разных пижамах.
В голове тупо пульсировало. Но смех, хоть и истеричный, помог. Мы заснули под утро, когда за окном уже посветлело, а её храп за стеной слился с далёким гулом просыпающегося города. Новый год начался. И начался он, как и предсказывалось, — с громкого крика в телефон и головной боли.
***
Мы проспали до одиннадцати. Не до девяти, как требовалось по плану свекрови, что я расценила как маленькую личную победу. Победу над физиологией, потому что разбудил нас не крик, а настойчивый стук в дверь спальни.
— Димон! Лиза! Уже день! Вставайте, тесто стынет! Оно у меня в холодильнике, но там место неправильное, надо перекладывать!
Дима простонал и накрыл голову подушкой. Я открыла глаза. Солнечный луч пробивался сквозь щель в шторах. Голова, слава богу, не болела, но тело было тяжёлым, будто всю ночь меня таскали за волосы по каменоломне.
— Сейчас, мама! — крикнул Дима, не высовываясь из-под подушки. Потом он повернулся ко мне. — Ты слышала? Тесто стынет. Это национальная беда.
— Большая, чем пыль на вытяжке?
— Сопоставимо.
Мы нехотя вылезли из постели. В гостиной нас ждала картина полного порядка. Диван был аккуратно застелен, её вещи лежали стопкой на табуретке. А сама Анастасия Олеговна, уже одетая и причёсанная, колдовала на кухне. На столе лежала огромная лужа раскатанного теста, миска с фаршем и доска, присыпанная мукой.
— Ну наконец-то! — встретила она нас. — Я уже всё подготовила. Руки помыли? Садитесь, будем лепить. Дима, ты мужчина, будешь раскатывать. Лиза, садись рядом, учись. У меня особая техника — пельмени получаются как фабричные.
Мы покорно уселись. Дима взял скалку. Анастасия Олеговна начала показывать, как отщипывать кусочки теста, как их раскатывать в идеальные кружочки. Мои кружочки получались кривыми, похожими на географическую карту с причудами.
— Нет-нет, не так! Ты же давишь! Тесто должно дышать! Дай я покажу.
Её руки, быстрые и цепкие, ловко выхватывали у меня заготовку. Я почувствовала себя бесполезным придатком к пельменному конвейеру.
Через полчапа этого конвейера мне захотелось на волю. Отчаянно захотелось. Воздуха. Пространства. Отсутствия её голоса, подробно рассказывающего, как правильно защеплять края, чтобы «сок не вытек».
— Знаешь, — сказала я, откладывая очередной уродливый пельмень. — Я, наверное, схожу на улицу. Немного пройдусь. Свежий воздух...
— На улицу? — Анастасия Олеговна подняла брови. — А пельмени? Их ещё сотня!
— Я быстро. Полчаса. Просто голова немного... кружится.
— От теста кружится? Бывает. Тесто — оно живое, на неподготовленных так влияет. Ладно, иди. Но оденься теплее. Там мороз.
Я с облегчением пошла в спальню переодеваться. Выбрала тёплое шерстяное платье, колготки, сапоги. Выходя в прихожую, я увидела, что Дима смотрит на меня умоляюще.
— Ты одна? — спросил он тихо, пока мать бормотала что-то о недостатке соли в фарше.
— Может, пойдёшь со мной? — предложила я. — Немного проветримся. Вдвоём.
Его глаза загорелись надеждой.
— Да! Отличная идея. Мам, я с Лизой схожу, купим... укропа! Для фарша! — выпалил он.
— Какого ещё укропа? У меня своя приправа! — она нахмурилась.
— Тогда... сметаны! Для пельменей! — отчаяно выкручивался он.
— Сметана в холодильнике есть. Не придумывай. Хочешь погулять с женой — так и говори. Идите, раз надо. Но недолго! Обед в два.
Мы уже почти оделись, когда она вышла из кухни, вытирая руки об фартук. Её взгляд упал на моё платье. Она прищурилась.
— Лиза, а что это на тебе?
— Платье.
— Я вижу, что платье. И колготки. Капрон?
— Да, плотные.
— Капрон — это не одежда, это самоубийство! — провозгласила она. — Ты же застудишь всё, что можно! Тебе же ещё рожать! У меня есть шерстяные рейтузы, немецкие, с начёсом. Сейчас принесу.
Я почувствовала, как кровь ударила мне в лицо. Дима закашлялся.
— Мама, что ты говоришь! Ей нормально!
— Что «нормально»? Рожать будешь ты? У меня подруга так застудилась, потом пять лет по врачам бегала. Сию минуту!
Она скрылась в гостиной и вернулась с парой пушистых, густо-сиреневых рейтуз внушительного размера.
— На, надевай под платье. Они свободные, на любую фигуру. Не стесняйся, я отвернусь.
— Анастасия Олеговна, спасибо, но мне и так тепло, — попыталась я возразить, глядя на этот сиреневый кошмар.
— Тепло — это субъективно. А цистит — объективно. Надевай, я жду.
Я стояла, сжимая в руках сапоги, и готова была провалиться сквозь землю. Через унижение. Дима, видя моё лицо, попытался вступиться.
— Мам, это уже перебор. Она взрослый человек.
— Взрослый, а о здоровье не думает. Ладно, не хочешь — как знаешь. Но если что, не говори потом, что я не предупреждала.
Она с обидой швырнула рейтузы на стул и удалилась на кухню, громко хлопнув дверью. Я выдохнула. Дима помог мне надеть сапог, его руки дрожали.
— Поехали. Быстрее.
Мы выскочили на лестничную клетку, словно беглецы из тюрьмы. Хлопнув дверью квартиры, мы оба прислонились к стене и засмеялись. Смех был нервным, с надрывом.
— Рожать... — выдохнула я. — Рейтузы немецкие, с начёсом... Боже...
— Прости, — сказал Дима, всё ещё хихикая. — Просто... прости.
— Ничего. Главное — мы на свободе. Хоть на час.
Морозный воздух обжёг лёгкие, но это было прекрасно. Мы побрели по заснеженному двору, не разжимая рук. Солнце слепило. Тишина после вчерашнего и сегодняшнего гама была божественной.
— Что будем делать? — спросил Дима.
— Не знаю. Гулять. Молчать. Не слышать про пельмени и рейтузы.
— Она нас к двум ждёт.
— Пусть ждёт.
Мы дошли до небольшого сквера, уселись на холодную лавочку. Дима вдруг вытащил телефон.
— Знаешь что? Давай... давай позовём кого-нибудь. К нам. Сейчас. Пусть приходят. Нам же нужно «шумно и весело», как она любит. Но с нашими людьми.
— Ты с ума сошёл? Она же там!
— Именно поэтому. Если нас будет много, её влияние... размоется. Она будет не одна против нас двоих, а одна против компании. И не сможет всех поучать. Ну, или не всех сразу.
Идея была отчаянной, но у неё был шанс. Я кивнула.
— Звони.
Он начал набирать номер лучшего друга, Сергея. Тот, узнав, что мы «в осаде», захохотал и пообещал быть через сорок минут с женой и бутылкой чего-нибудь креплёного «для нейтрализации». Потом я позвонила своей подруге Кате, которая знала о моих свекровных баталиях не понаслышке. Она сказала: «Держись, я еду. Привезу салата и сарказма».
Мы вернулись в квартиру через час, с бутылкой сока и ненужным укропом для видимости. Анастасия Олеговна встретила нас на пороге кухни, вся в муке.
— Наконец-то! Где ходили? Пельмени уже закипают! А это кто? — Она увидела за нашей спиной Сергея с женой Ирой, которые как по волшебству появились в дверях.
— Мама, это наши друзья. Сергей и Ира. Зашли поздравить.
— Ой, гости! — её лицо просияло. Она обожала демонстрировать своё хлебосольство. — Проходите, раздевайтесь! Как раз пельмени сажать буду! Много народу — это хорошо!
Пока она хлопотала, накрывая на стол и доставая своё варенье из погреба (то есть из сумки), подоспела Катя. Катя была гением сарказма и имела иммунитет к любым манипуляциям. Она поздоровалась со свекровью вежливо, но холодно, а мне шепнула: «Ну что, жива?»
Атмосфера за столом сначала была натянутой. Анастасия Олеговна пыталась всеми руководить: раздавать пельмени, комментировать, кому сколько положить сметаны, рассказывать историю каждого блюда. Но постепенно, под аккомпанемент вина и общих шуток Сергея, лёд начал таять. Мы смеялись. Впервые за двое суток — искренне.
Пока Катя помогала мне донести чайник на кухню, свекровь увлеклась разговором с Ирой о вышивке крестиком. Мы улучили момент.
— Ну как? — спросила Катя.
— Как в аду, но с пельменями, — вздохнула я.
— Слушай, а почему она до сих пор здесь? Вы же хотели вдвоём.
— Она сюрпризом. С оторванным колесиком.
— Безобразие. Надо её вежливо подвинуть.
Возвращаясь в комнату, мы услышали, как Анастасия Олеговна говорит Диме:
— ...ну конечно, они милые, но свои — они свои. А друзья — это на час. Семья — навсегда. Вот вы бы лучше родственников позвали, а не этих...
Она не договорила, увидев нас. Но Катя уже слышала.
Мы сели. Разговор как-то сам собой перешёл на тему усталости и необходимости отдыха. Сергей шутил, что его мечта — Новый год в бункере без телефона. Ира поддержала, сказав, что после работы с людьми хочется тишины.
— Вот и мы так хотели, — не выдержал Дима. — Просто выспаться и побыть вдвоём. Три года не было такой возможности.
— А разве это праздник? — вмешалась Анастасия Олеговна. — Праздник — это когда все вместе! Шумно, тесно, весело!
— Это для кого как, — мягко, но твёрдо сказала Катя. — Лизе с Димой и так целый год приходится быть на людях, работать в коллективе. Праздник — это их законный шанс побыть наедине, восстановиться. Это не значит, что они вас не любят. Это значит, что они устали.
Наступила тишина. Анастасия Олеговна покраснела.
— То есть я... я им мешаю? Я, мать?
— Вы не мешаете, — сказала Катя, сохраняя ледяное спокойствие. — Вы просто не даёте им того, о чём они просили. Они просили тишины. А вы устроили тут цирк с пылесосом, фотосессию на горшке и обзвон всей области. Им это тяжело.
— Я?! Цирк?! — голос свекрови взвизгнул. — Я приехала, чтобы сделать им праздник! Чтобы не скучали! Пироги напекла, квартиру убрала!
— Их квартиру, — уточнила Катя. — Которую они сами убрали. И пыль на вытяжке была их личной пылью, с которой они были готовы смириться.
Дима попытался вступиться:
— Кать, не надо так...
— Нет, Дима, надо, — перебила его Катя. — Вы взрослые люди. Вы имеете право на свой праздник. А вас заставляют чувствовать себя виноватыми за то, что вы хотите побыть вдвоём. Это манипуляция.
Анастасия Олеговна встала. Глаза её наполнились слезами обидными, горючими.
— Так вот как вы! Вот как вы все обо мне думаете! Я — манипулятор! Я — ненужная старуха, которая испортила ваш праздник! Я всё понимаю! Мне здесь не рады!
— Мама, никто так не говорит...
— Молчи! Ты всегда на её сторону встаёшь! И её друзья... наезжают на меня! В мои годы! — Она всхлипнула, драматически вытирая ладонью скупую слезу. — Хорошо. Я поняла. Я мешаю. Я уезжаю.
Она вышла из-за стола и пошла в гостиную. Мы сидели, ошеломлённые. Сергей нервно теребил салфетку. Катя сохраняла каменное лицо. Дима вскочил и побежал за ней.
— Мама, подожди, куда ты? Успокойся!
Из гостиной доносились приглушённые рыдания и грохот чемодана.
— Не надо меня успокаивать! Я всё вижу! Вы сговорились! Уезжаю к себе, в деревню! Там меня хоть ценят! Хотя бы кошка ждёт!
Мы с Катей переглянулись. В её взгляде читалось: «Ну вот, добились». Но я не чувствовала вины. Я чувствовала ледяную пустоту и странное облегчение.
Дима вернулся на кухню, бледный.
— Она собирается. Говорит, вызовет такси до автовокзала.
— И что ты будешь делать? — тихо спросил Сергей.
— Не знаю... — Дима растерянно посмотрел на меня. — Лиза?
Все взгляды устремились на меня. Я сделала глубокий вдох.
— Пусть едет.
— Лиза!
— Она взрослый человек, Дима. Она приняла решение на эмоциях. Если ты её остановишь сейчас, она поймёт, что слезами и скандалом можно добиться всего. И это будет повторяться каждый раз. Каждый праздник. На всю жизнь.
Дима молчал. Борьба на его лице была мучительной. С одной стороны — мать, рыдающая в соседней комнате. С другой — жена, друзья и призрак свободы.
— Я... я помогу ей с чемоданом, — наконец сказал он и снова ушёл.
Через десять минут Анастасия Олеговна, одетая в свою шубу, с синим чемоданом в руке, появилась в дверях кухни. Её глаза были красными, лицо — гордым и оскорблённым.
— До свидания. Счастливо оставаться. Веселитесь без меня.
Она развернулась и пошла к выходу. Дима, понурый, поплёлся следом, неся один из её пакетов.
Хлопок входной двери прозвучал как выстрел. Гулкий, окончательный. Мы замерли, прислушиваясь к тишине, которая вдруг обрушилась на квартиру. Она была оглушительной.
Первым заговорил Сергей.
— Ну... вы точно не заскучаете на этих праздниках. Теперь у вас есть легенда, как вы выгнали свекровь в Новый год.
— Мы не выгоняли! — воскликнула я, но Катя положила руку мне на плечо.
— Она сама ушла. Надо было раньше. Извини, что влезла, но я не выдержала.
— Ты всё сделала правильно, — сказала я и вдруг почувствовала, как меня начинает трясти. От напряжения, от разряда, от всего.
Дима вернулся минут через двадцать. Он выглядел опустошённым.
— Уехала. Такси вызвал, до автовокзала. Сказала, чтобы я больше не звонил.
— Позвонишь ей вечером, — сказала я. — Когда она успокоится.
Он кивнул, сел на стул и опустил голову на руки.
— Боже, что это было...
— Освобождение, — сказала Катя, наливая всем по бокалу. — Горькое, скандальное, но освобождение. Вы же хотели побыть вдвоём. Теперь можете. Правда, настроение уже не то.
— Зато можно громко музыку включить и не пылесосить под диваном, — мрачно пошутил Сергей.
Мы просидели с друзьями до вечера. Говорили о своём, смеялись, вспоминали старые истории. Давление, которое висело в квартире, рассеялось. Но радость была какой-то вымученной, виноватой. Праздник был окончательно испорчен. Не её уходом, а всем, что ему предшествовало — этим удушающим вторжением, этой битвой за право на свой собственный покой.
Когда друзья ушли, мы остались вдвоём в пустой, чистой, тихой квартире. Ёлка мигала гирляндами. На столе стояли недоеденные её пироги. Я подошла к окну. Шёл снег. Тот самый, красивый, новогодний.
— Прости, — сказал Дима, обнимая меня сзади. — За всё.
— И ты меня прости, — ответила я. — За то, что не сдержалась. И за Катю.
— Она права была. Просто... это моя мать.
— Я знаю. И она никуда не денется. Она перезвонит. И всё начнётся сначала.
— Но не сегодня, — он вздохнул. — Сегодня у нас тишина.
Он был прав. Тишина была. Но она звенела в ушах, напоминая о хлопнувшей двери и её рыданиях. Мы выиграли этот раунд. Но война, как я чувствовала, была далека от завершения. Просто теперь поле боя опустело, и на нём лежал одинокий синий чемодан с оторванным колесиком, который мы забыли вынести на помойку. Он стоял в прихожей, как немой укор. Как напоминание о том, что Новый год, который должен был быть самым счастливым, обернулся странной смесью абсурда, скандала и горькой свободы.
Конец!
Как вам впечатления от прочитанного? Понравился рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже:
Первая часть здесь:
Читайте и другие наши рассказы:
Пожалуйста, оставьте пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)