Звонок раздался, когда я уже собиралась лечь спать. На экране телефона мигало не имя, а просто «Свекровь». Это насторожило сразу — Людмила Петровна предпочитала общаться через мессенджеры, отправляя мне бесконечные гифки с котиками и рецепты желе из айвы. Поднимать трубку не хотелось. Предчувствие, тупое и тяжелое, сковало живот. Я сделала глубокий вдох и нажала «принять». Первое, что я услышала, был не голос, а прерывистое, влажное дыхание, будто человек бежал или плакал, пытаясь говорить сквозь спазмы.
— Алло? Мама? Это ты? Что случилось? — спросила я, и мой собственный голос прозвучал неестественно громко в тишине спальни.
Еще несколько секунд молчания, а затем — сдавленный, сорванный шепот, который был страшнее любого крика.
— Анют… Анют, родная, прости, что поздно. Я не знала, кому позвонить. Вадим далеко, беспокоить его нельзя, у него ответственная командировка. А я… я одна. Совсем одна.
Она замолчала, и я отчетливо представила ее в своей трехкомнатной квартире в типовой панельной девятиэтажке, где она жила одна уже пятнадцать лет, с тех пор как умер свекор. Представила темный зал, включенный торшер у кресла, и ее саму, маленькую и съежившуюся, с телефоном в дрожащих руках. Картина была настолько ясной, что по коже побежали мурашки.
— Мама, успокойся, пожалуйста. Дыши. Говори медленно. С тобой что-то произошло? Ты упала? Заболела?
— Хуже. Анют, хуже. Это… сердце. У меня, кажется, сердце.
Она произнесла это слово с такой леденящей простотой, что у меня похолодели пальцы. Я машинально потянулась за своим ноутбуком, стоявшим на тумбочке, будто могла найти ответ в интернете прямо сейчас.
— Сердце? Но ты же в прошлом месяце отдыхала в санатории! Ты отправляла фотографии, говорила, что чувствуешь себя отлично, даже на экскурсии ездила!
— Думала, что просто усталость, возраст. Давило немного здесь, в груди. Я не придавала значения. А вчера… вчера стало так плохо, что я вызвала «скорую». Отвезли, посмотрели, долго снимали какие-то показания. Потом вызвали заведующего. Они говорили в коридоре, но я через дверь слышала. «Срочная коронарография», «риск обширного инфаркта», «только оперативное вмешательство».
Каждое ее слово падало, как камень, в тишину моей комнаты. Я сжала телефон так, что кости пальцев побелели. Мой мозг, привыкший как бухгалтера все раскладывать по полочкам, пытался анализировать. Коронарография. Шунтирование? Стентирование? Суммы, которые возникали в голове при этих словах, были астрономическими. Десятки, сотни тысяч. У нас таких денег не было. Была ипотека, был кредит на ремонт, были скромные накопления на черный день, которые мы с Вадимом собирали по крохам три года, чтобы поменять нашу разваливающуюся машину.
— Мама, слушай, это могло быть что-то другое. Может, межреберная невралгия? Или паническая атака? Нужно перепроверить, сходить к другому врачу, я тебе найму лучшего кардиолога в городе!
— Нет времени, дочка! Нет времени! — ее голос сорвался на крик, и я инстинктивно отодвинула телефон от уха. — Они сказали четко. Или я ложиться завтра, в среду, в их клинику, на обследование, а затем сразу операция. Или… или ждать своей очереди по квоте, а это полгода, а то и больше. А у меня, Анют, полгода может и не быть. Понимаешь? Может не быть!
Она снова заплакала, уже не сдерживаясь. Эти рыдания были ужасны — беззвучные, захлебывающиеся, дыхание спирало. Я чувствовала себя абсолютно беспомощной, прикованной к этому голосу, звучащему из черной трубки где-то в ста километрах отсюда.
— Успокойся, умоляю. Ты только делаешь хуже. Скажи, что нужно сделать. Конкретно.
— Деньги, — прошептала она, и в этом слове был весь ее ужас. — Нужны деньги. Триста тысяч рублей. Это предоплата. Завтра к полудню нужно принести в регистратуру. Тогда меня оформят, начнут готовить. Без денег… без денег даже не взглянут. Я звонила, уточняла. Триста тысяч.
Цифра повисла в воздухе, огромная, нереальная. Триста тысяч. Это были ВСЕ наши накопления. Это была наша машина. Это была безопасность. Я молчала, не в силах вымолвить ни слова. Мозг лихорадочно соображал: продать что-то? Но что? Старую мебель? Золотые сережки от бабушки? Это капля в море. Взять еще один кредит? Но с нашими ипотечными обязательствами нам ни один банк не даст такую сумму. Вадим. Нужно срочно звонить Вадиму.
— Анют, ты меня слышишь? Я знаю, что это огромная сумма. Я знаю. Умоляю тебя. Дай мне эти деньги в долг. Я все верну. Я перепишу на тебя квартиру, я буду отдавать свою пенсию, буду подрабатывать, мыть полы! Я не хочу умирать! Я еще хочу внуков нянчить, я хочу видеть, как вы с Вадимом счастливы! Ты же как дочь мне! Ты одна у меня теперь!
Ее голос дрожал, в нем слышалась не просто просьба, а мольба загнанного в угол зверька. И в этой мольбе было что-то такое искреннее, такое отчаянное, что мои сомнения начали таять, вытесняемые волной вины и ужаса. Как я могу отказать? Как я могу взять и сказать «нет» человеку, который, возможно, умирает? Но как я могу отдать все, что у нас есть, без разговора с мужем?
— Мама, я не могу принять такое решение одна. Мне нужно поговорить с Вадимом. Он твой сын. Он должен знать.
— НЕТ! — ее крик был таким резким, что я вздрогнула. — Не смей ему говорить! Ты его не знаешь, как я! Он скажет, что я все выдумываю, что я ипохондрик, что мне просто скучно и я привлекаю внимание! Он не даст денег! Он отправит меня по квоте ждать! И я умру в этой очереди! Ты хочешь этого? Хочешь быть виноватой?
— Я не буду виноватой! Я просто хочу все сделать правильно! — уже почти кричала я в ответ, чувствуя, как теряю контроль. — Он твой сын! У него есть право знать!
— Право? — она фыркнула сквозь слезы, и в ее голосе вдруг появились стальные нотки. — У него есть долг! Долг перед матерью, которая подняла его одна! Но он его не чувствует. А ты… ты добрая. Ты чувствуешь. Ты не дашь мне умереть. Обещай мне, что не скажешь ему ничего. Пока все не уладится. Это будет наш секрет. Наш женский договор. Обещай мне. Обещай, Анна.
Мое имя, произнесенное ее губами, звучало как приговор. «Анна». Она редко называла меня так. Обычно — «Анютка», «невестка», иногда снисходительное «дочка». «Анна» — это было серьезно. Это было по-взрослому. Это было давление всей ее жизни, всей ее материнской власти, обрушившееся на меня.
— Я… я не могу давать такие обещания. Это неправильно.
— Ты хочешь, чтобы у меня из-за этих переживаний случился приступ прямо сейчас? Прямо в этой квартире, где меня найдут через неделю по запаху? Это на твоей совести будет.
Это был низкий удар. Грязный, манипулятивный, но невероятно эффективный. Я представила эту картину. Представила, как звоню Вадиму и говорю: «Твоя мама умерла от сердечного приступа, потому что я отказалась ей помочь и не сказала тебе». Наша жизнь, наш брак — все было бы разрушено в этот миг. Недоверие, горечь, вина съели бы нас изнутри.
Тяжелая, липкая тишина повисла между нами. Я слышала, как тикают часы в гостиной. Слышала свое собственное сердцебиение.
— Хорошо, — наконец выдавила я, и это слово обожгло мне губы. — Я не скажу ему. Пока.
— Спасибо. Спасибо, родная моя. Ты спасла меня. Ты мой ангел-хранитель.
— Но я еще ничего не сделала! — попыталась я вернуть хоть какую-то реальность в этот бред. — Я хочу завтра сама позвонить в эту клинику, поговорить с врачом. Дай мне название, фамилию заведующего.
На другом конце провода снова наступила пауза, слишком затянувшаяся.
— Зачем? Ты что, не веришь мне? — ее голос стал холодным и обиженным. — Ты думаешь, я лгу? Старая, больная женщина лжет, чтобы выманить у вас деньги? Да я готова тебе расписку написать, на колени встать! Документы все привезу!
— Мама, это не вопрос доверия! Это триста тысяч рублей! Это огромные деньги для нас! Я просто хочу убедиться, что это действительно та клиника, тот врач, что нет никаких ошибок! Это нормально!
Она тяжело вздохнула. Звук был таким, будто она поднимала что-то очень тяжелое.
— Ладно. Название клиники — «Кардио-Центр на Набережной». Врач — Семенов Аркадий Леонидович. Но они ждут денег завтра к двенадцати. Иначе место уйдет. Ты все поняла?
— Поняла. Завтра в десять утра я буду у тебя. Мы все обсудим. Я привезу… привезу деньги.
Последнюю фразу я произнесла, чувствуя, как под ногами уходит земля. Я только что совершила финансовое самоубийство. И предала мужа.
— До завтра, моя хорошая. Спи спокойно. И помни — наш секрет.
Она положила трубку первой. Я еще долго сидела в темноте, прижав к груди безмолвный телефон. Чувство было такое, будто я только что подписала контракт с дьяволом, даже не прочитав мелкий шрифт. Я подошла к сейфу, спрятанному в шкафу, открыла его. Лежала банковская карта, привязанная к нашему общему накопительному счету. На ней было ровно триста семнадцать тысяч четыреста двадцать восемь рублей. Плод трех лет жесткой экономии, отказов от отпусков, от ресторанов, от новых вещей. Завтра этой суммы не станет. А что, если это обман? Но разве может человек так убедительно лгать о своей смерти? Разве могут быть такие слезы фальшивыми? Я не знала ответов. Я знала только, что завтра в десять утра мне нужно быть у нее, с деньгами в конверте. И смотреть в глаза человеку, который поставил меня перед выбором, не оставляющим выбора. И молчать. Все время молчать.
***
Ночь была долгой и мучительной. Я ворочалась в пустой кровати, прислушиваясь к каждому шороху в квартире. Мысли метались, как пойманные в ловушку птицы: от ужасающей картины смерти свекрови из-за моего отказа — до леденящего душу подозрения, что меня ловко, цинично разводят. «Триста тысяч. Кардио-Центр на Набережной. Семенов Аркадий Леонидович». Я вбила эти слова в поисковик еще до рассвета. Сайт у клиники был — лаконичный, дорогой, с фотографиями улыбающихся врачей и современного оборудования. Отзывов было мало, в основном восторженные и какие-то уж слишком одинаковые. Доктора Семенова я не нашла в списке сотрудников. Возможно, он приглашенный специалист, подумала я, пытаясь заглушить тревогу. Напрямую звонить и спрашивать было страшно — а вдруг там действительно ждут Людмилу Петровну с деньгами? Тогда мой звонок будет выглядеть как проверка, и она точно узнает. А я дала слово. Это глупое, вырванное под давлением слово связывало мне руки.
Я встала с рассветом, села на кухне и смотрела, как за окном просыпается город. Мои пальцы сами потянулись к телефону, чтобы набрать Вадима. Он был моим мужем. Моим партнером. Мы должны были решать все вместе, особенно такое. Но я представила его голос: сначала недоуменный, потом раздраженный. «Опять у мамы драма? Аня, ну сколько можно! В прошлый раз она «умирала» от защемления нерва, а потом уехала на море! Не ведись!» А если он прав? А если я, послушав его, откажу, а она и вправду умрет? Эта мысль была невыносима. Нет. Я должна увидеть ее сама. Глаза в глаза. Оценить ее состояние. Взять паузу. Сказать, что деньги есть, но я хочу лично поговорить с врачом. Это будет разумно. Это будет по-взрослому.
Ровно в девять я была уже в банке. Операция по снятию почти всей суммы с накопительного счета прошла в гробовой тишине. Кассирша бросила на меня беглый, ничего не значащий взгляд. Конверт с плотными, хрустящими пачками купюр был невероятно тяжелым. Он тянул мою сумочку вниз, как гиря, и казалось, все в метро видят, что у меня за пазухой целое состояние. Я ехала в электричке, глядя в мутное окно, и чувствовала, как внутри растет холодная, рациональная ярость. Ярость на ситуацию. На свекровь, которая поставила меня в такое положение. На себя, за слабость. На Вадима, за то, что его нет рядом.
Ее дом встретил меня запахом старого паркета и лаванды — она всегда клала саше в шкафы. Сама Людмила Петровна открыла дверь почти сразу. Я приготовилась увидеть изможденное, бледное лицо, может быть, следы слез. Но она выглядела… собранной. Усталой, да. Под глазами были легкие синяки, будто не спала. Но не смертельно больной. Она была одета в аккуратный домашний костюм из мягкого трикотажа, волосы убраны. На лице — выражение скорбной решимости.
— Заходи, родная. Спасибо, что приехала.
Я переступила порог, и конверт в сумке будто жжгся. Мы прошли на кухню, где уже стоял чайник и две чашки.
— Садись. Чай будешь? Мне нельзя, давление. Я только водички.
— Мама, давай без чая. Поговорим.
Я села напротив нее, положила сумку на колени, обхватив ее обеими руками. Она смотрела на меня большими, немного влажными глазами. Глазами жертвы.
— Привезла? — тихо спросила она, и в ее голосе дрогнула нота надежды, такая искусная, что моя рациональная ярость дала трещину.
— Деньги у меня. Но я не могу просто отдать их, не разобравшись. Дай мне номер телефона доктора Семенова. Я позвоню ему прямо сейчас, при тебе. Задам несколько вопросов о твоем состоянии, о процедуре.
Ее лицо изменилось мгновенно. Скорбь сменилась на испуг, а затем на обиду.
— Ты все еще не веришь мне? После всего? Я же все рассказала! Что тебе еще нужно? Поднять мою медицинскую карту? Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас упала здесь, на пол, чтобы ты убедилась?
— Мама, перестань! Я не хочу, чтобы ты падала! Я хочу понять, куда отдаю ваши с Вадимом последние деньги! Я имею на это право!
— Это моя жизнь! — она ударила ладонью по столу, и чашки звякнули. — Моя жизнь стоит этих денег! Или нет? Ты считаешь, что нет?
Это был тупик. Ее логика была железной и ужасной: если я требую проверок — значит, сомневаюсь в серьезности ее положения, значит, считаю, что ее жизнь дешевле трехсот тысяч. Зайти с другой стороны.
— Хорошо. Давай я сама отвезу тебя в эту клинику. Прямо сейчас. Мы вместе занесем деньги, вместе поговорим с врачом. Я буду рядом на всех этапах. Я поддержу.
Она отвела взгляд, начала тереть лоб пальцами, изображая внезапную слабость.
— Сегодня… сегодня не могу. У меня сегодня слабость жуткая. Доктор сказал — беречь силы перед госпитализацией. Завтра. Завтра с утра меня готовы принять. Ты можешь приехать со мной завтра.
— А почему сегодня нельзя просто приехать, оформиться? Если состояние такое серьезное, тебя должны были положить сразу, вчера! Почему они ждут до завтра?
— Потому что сегодня у них запланированные процедуры, нет мест в палатах! — выпалила она, и голос ее снова зазвенел. — Ты вообще ничего не понимаешь в медицине! Все по записи! Я записана на завтра! И деньги нужно внести сегодня, чтобы закрепить место!
В ее словах была правда, замешанная на лжи. Такую кашу не проверить за пять минут. Нужно было время. И его у меня не было. Она смотрела на меня, и в ее взгляде я вдруг увидела не только мольбу, но и расчет. Твердый, холодный расчет. Как будто она оценивала, насколько я уже готова сломаться.
— Ладно, — сказала я, чувствуя, как сдаю последний рубеж. — Вот деньги.
Я вынула злополучный конверт и положила его на стол между нами. Она даже не взглянула на него. Ее глаза были прикованы к моему лицу.
— Триста тысяч, как ты просила. Но я беру с тебя расписку. Прямо сейчас. Что это деньги в долг, под твою личную ответственность. И завтра в восемь утра мы едем в клинику вместе. Если мы не поедем, или если там окажется что-то не так, я обращусь в полицию. Как бы ужасно это ни звучало.
Она не моргнула. Просто кивнула.
— Конечно, родная. Я все понимаю. Дай бумагу и ручку.
Я достала из сумки блокнот и ручку, которые прихватила специально. Она стала писать медленно, тщательно выводя буквы: «Я, Петрова Людмила Петровна, взяла в долг у своей невестки, Анны Петровой, сумму в размере 300 000 (трехсот тысяч) рублей для оплаты срочного оперативного лечения…» Она писала, и я видела, как дрожит ее рука. Или это игра? Актерская дрожь? Я уже ничего не могла понять. Когда она протянула мне листок, я сложила его и убрала в самый дальний карман сумки, будто это был не документ, а что-то постыдное.
Она наконец посмотрела на конверт, осторожно потрогала его уголок, но не взяла.
— Спасибо. Ты не представляешь, какое облегчение… Теперь я смогу жить.
— Завтра в восемь, — сухо напомнила я, вставая. Мне было физически плохо в этой квартире. — Я заеду за тобой.
— Хорошо. Я буду готова.
Я шла к выходу, не оборачиваясь. Рука уже лежала на ручке двери, когда ее голос остановил меня, тихий и вдруг очень усталый:
— Анют.
Я обернулась.
— Ты действительно как дочь. Прости меня.
Я не ответила. Просто вышла, плотно закрыв за собой дверь. На лестничной клетке прислонилась к холодной стене и закрыла глаза. Отдала. Я все-таки отдала деньги. Надежда, что завтра я увижу реальную клинику, реального врача, что все окажется правдой и мои муки совести будут напрасны, была последней соломинкой. Но внутри, в самой глубине, уже змеилось и росло другое чувство — уверенность, что меня жестоко обманули. И завтра это подтвердится. А что тогда? Полиция? Скандал с мужем? Развод? Пустота.
Я спустилась на первый этаж и вышла на улицу. Нужно было убить день до завтра. Идти на работу я не могла — мысли были не о цифрах. Я решила поехать в торговый центр рядом с домом — нужно было купить Вадиму какой-нибудь подарок к возвращению, чтобы заглушить голос совести. Чтобы, глядя на него, не чувствовать себя Иудой. Это было глупо, но иного выхода я не видела. Машину я оставила дома, решив пройтись пешком. Воздух, даже городской, должен был помочь. Я шла, уставившись под ноги, не видя ничего вокруг, пока не уперлась взглядом в огромную витрину самого дорогого мехового салона в городе — «Сиберия». И застыла, как вкопанная.
***
За стеклом, в мягком, золотистом свете софитов, стояла она. Моя свекровь, Людмила Петровна. Но это была не та сломленная, молящая о помощи женщина, что час назад брала у меня в долг под расписку. Это была уверенная в себе дама, разглядывающая не просто шубу, а произведение искусства. Перед ней на манекене струился роскошный, невероятно густой мех темно-шоколадного цвета с изысканными серебристыми искорками — соболь. Самый дорогой, самый статусный. Она не просто смотрела — она изучала. Ее пальцы, те самые, что дрожали при написании расписки, теперь уверенно и бережно гладили мех, проверяя его мягкость, густоту, упругость. Она что-то говорила продавщице — молодой девушке в строгом костюме, которая почтительно склонила голову, а затем жестом показала на ярлычок. Людмила Петровна наклонилась, чтобы рассмотреть цену. И на ее лице не было ни тени шока, ни смущения. Была лишь сосредоточенная оценка. Деловая. Спокойная. Как будто она покупала не шубу за, как я тут же мысленно прикинула, несколько миллионов, а выбирала кочан капусты на рынке.
У меня перехватило дыхание. В ушах зазвенело. Весь мир — шумная улица, прохожие, гул машин — схлопнулся в одну точку: в ее фигуру за сияющей витриной. Кровь отхлынула от лица, а затем ударила в виски горячим, яростным приливом. Триста тысяч. Триста наших тысяч. Они лежали у нее в сумке, в том самом конверте, еще теплые от банковского кассира. А она выбирала соболя. Операция. Срочная госпитализация. Слабость. «Не могу сегодня, завтра». Все это было ложью. Циничной, отточенной, беспощадной ложью. Меня обманули. Обдурили, как последнюю дуру. На моих глазах.
Первым порывом было вломиться в этот салон, выхватить у нее из рук сумку с деньгами и крикнуть на весь зал, кто она такая. Но ноги словно вросли в асфальт. Меня била крупная дрожь. Я наблюдала, как актерская игра сменилась другой ролью — ролью состоятельной, привередливой клиентки. Она кивнула продавщице, та осторожно сняла шубу с манекена и помогла Людмиле Петровне надеть ее. Та повертелась перед большим зеркалом, оценивая себя со всех сторон. Отражение в зеркале сияло довольством. Никакой сердечной недостаточности, никакой смертельной усталости. Только предвкушение обладания.
Я шагнула назад, в тень арки соседнего здания, не в силах оторвать взгляд. Мне нужно было доказательство. Нельзя было действовать на эмоциях. Я с дикой силой сжала свой телефон и сделала несколько фотографий сквозь стекло. Она была в полный рост, в той самой шубе, лицо видно не идеально, но достаточно. Затем я начала записывать видео. Моя рука дрожала, но камера зафиксировала, как она снимает шубу, снова что-то обсуждает с продавщицей, кивает, достает из своей элегантной сумки… не конверт, нет. Кошелек. И из него — пластиковую карту. Она провела ею по терминалу. Неужели купила? Нет. Сумма, видимо, была слишком велика даже для ее запросов. Она снова поговорила с продавщицей, та что-то записала, они обменялись визитками. Людмила Петровна, уже без шубы, но с видом королевы, сделавшей важный шаг, направилась к выходу.
Я резко отвернулась, прижавшись спиной к холодной стене, затаив дыхание. Я слышала звонок двери салона, легкие шаги по плитке. Она прошла в метре от меня, не заметив. От нее пахло дорогими духами, а не лекарствами. Я подождала, пока она скроется за углом, и тогда выдохнула. Воздух словно обжигал легкие. Что делать? Бежать за ней? Нет. Сейчас я могла наломать дров. Нужен был план. Хладнокровный, точный план мести.
Первым делом я позвонила Вадиму. Теперь уже не было никаких «женских секретов». Трубку он взял не сразу.
— Привет, солнце. Что-то случилось? Ты в голосе какая-то странная.
— Вадим, слушай меня внимательно и без паники. Твоя мама сегодня выманила у меня триста тысяч рублей. Все наши накопления. Она солгала, что ей срочно нужна операция на сердце. Час назад я дала ей деньги под расписку.
На другом конце провода воцарилась мертвая тишина. Потом прозвучало тихое, непотребное ругательство.
— Ты… ты что? Триста? Все? Но как? Почему ты мне не сказала сразу?!
— Потому что она умоляла не говорить тебе, давила на жалость, играла на моих чувствах! Я была дура, я знаю! Но это не главное. Главное — пять минут назад я видела ее в салоне «Сиберия». Она примеряла соболиную шубу и пыталась расплатиться картой. Никакой операции нет. Ее сердце в полном порядке, когда речь заходит о дорогих покупках.
Снова пауза. Я слышала его тяжелое дыхание.
— Где ты сейчас?
— Около «Сиберии». Она только что ушла, по-моему, домой.
— Не подходи к ней. Ничего не говори. Поезжай домой. Сейчас. Я вылетаю сюда ближайшим рейсом. Буду к вечеру. Аня, я… прости. Это моя вина. Я всегда отмахивался от ее выходок, считал их чудачеством. Но это… это уже преступление.
В его голосе была ярость, но не на меня. На себя. И это немного успокоило.
— Хорошо. Я еду домой. Но, Вадим… я сфотографировала и записала ее в магазине. И у меня есть расписка. Мы пойдем в полицию?
— Сначала мы поговорим с ней. Лично. Вместе. А там посмотрим. Поезжай домой. Запрись. И… выбрось из головы все ее манипуляции. Ты не виновата. Виноваты мы оба — я, что не пресек это раньше, и она, что решила, что можно так поступать с семьей. Еду.
Он положил трубку. Я медленно пошла к дому, но чувства были уже другими. Не беспомощность и страх, а холодная, целеустремленная злость. Я не позволю ей это просто так спустить. Она не просто украла деньги. Она украла наше доверие, наш покой, нашу веру в нее. Она играла в циничный театр, используя нашу привязанность и страх за ее жизнь как орудие. Нет, это не сошло бы ей с рук.
Продолжение здесь:
Нравится рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже:
Читайте и другие наши рассказы:
Пожалуйста, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)