— Мам, ты опять не слышишь?
Голос Лены прорезал кухонный гул — звон посуды, бормотание телевизора, запах жареного лука. Анна Сергеевна вздрогнула и подняла глаза.
— Слышу… — сказала она и тут же поняла, что это неправда.
Лена стояла у плиты, красивая, ухоженная, в дорогом домашнем костюме.В одной руке, телефон, в другой, ложка. Она говорила что-то важное, быстро, дерзай. ВСЕГДА.
А Анна Сергеевна сидела за столом и смотрела не на дочь — куда-то мимо. В ту точку, где давно поселилось ощущение, что она здесь лишняя.
— Я спрашиваю, ты завтра сможешь посидеть с внуком? — повторила Лена чуть громче, с раздражением, которое она уже не старалась скрыть.
— Смогу, — ответила Анна Сергеевна. — Конечно, смогу.
И снова — тишина.
Не та, что между словами.
Та, что внутри.
Когда-то она мечтала о большой семье. Чтобы за столом — шум, разговоры, смех. Чтобы дети бегали, муж ворчал, жизнь кипела.
И ведь всё сбылось.
Муж был. Дети выросли. Внук родился.
А одиночество… тоже выросло. Незаметно. Как плесень в углу — сначала маленькое пятнышко, потом захватывает всё.
После смерти Николая дом стал полон людей.
Первые месяцы.
Потом — реже.
А потом все привыкли, что она справляется.
— Ты же у нас крепкая, мам, — говорили дети. — Ты сильная.
Сильная…
Сильной быть удобно. Сильных не жалеют.
— Мам, ну ты чего молчишь всё время? — Лена села рядом, резко. — С тобой невозможно разговаривать. Сидишь, как будто тебя тут нет.
Как будто…
Анна Сергеевна усмехнулась.
— А ты когда в последний раз спрашивала, как я? — спокойно сказала она.
Лена замерла.
— Мам, ну что за глупости? Я же рядом. Ты живёшь с нами.
—Жить рядом и быть рядом, не одно и то же,, тихо ответила Анна Сергеевна.
Перипетии начались вечером.
Пришёл зять, включил новости, сел с телефоном. Внук пробежал мимо, не глядя.
Квартира была полной — людей, звуков, света.
А Анна Сергеевна сидела в кресле у окна.
Одна.
Она вдруг поняла: за весь день никто не посмотрел ей в глаза.
Никто не спросил: «Тебе не тяжело?»
Никто не заметил, как дрожат её руки, когда она наливает чай.
— Ба, ты чего такая грустная? — неожиданно спросил внук, останавливаясь.
Она подняла глаза.
— Да так, родной. Просто устала.
— Ты всегда уставшая, — сказал он просто. И убежал.
Слова были детские.
А боль — взрослая.
истерика случилась ночью.
Анна Сергеевна не спала. Сердце колотилось, мысли кружились, как старые письма на ветру.
Она встала, прошла на кухню. Свет включать не стала. Села.
И вдруг — заплакала. Тихо. Без звука.
— Мам?.. — раздалось сзади.
Лена стояла в дверях. Сонная. Растерянная.
— Что случилось? Тебе плохо?
Анна Сергеевна подняла глаза. И вдруг поняла — если сейчас не скажет, потом не сможет.
— Мне одиноко, Лена, — сказала она. — Очень. Я среди вас… как в толпе. Все рядом, а поговорить не с кем.
Лена молчала. Долго.
— Мам… — выдохнула она уходит. — Почему ты раньше не говорила?
— А ты когда-нибудь слушала? — спросила Анна Сергеевна. Без упрёка. Просто вопрос.
Решение была простой.
На следующий день Лена взяла выходной. Они пошли гулять вдвоём. Без дел. Без телефонов.
— Я думала, тебе хватает, что мы рядом, — призналась Лена. — Прости… Я не видела.
Анна Сергеевна кивнула.
— Одиночество не от отсутствия людей, — сказала она. — А от отсутствия внимания.
Финал был тихим.
Вечером они снова сидели на кухне. Пили чай. Разговаривали. Медленно. По-настоящему.
Анна Сергеевна смотрела на дочь и думала:
Справедливость иногда приходит не громко.
Иногда — в виде простого вопроса:
«Мам, как ты?»
И в этот момент одиночество отступило.
Не навсегда.
Но вполне, чтобы снова захотелось жить.