— Ну что ты опять сидишь в темноте? Голос Веры прозвучал резко, почти раздражённо. Она стояла в дверях комнаты, не раздеваясь, с сумкой в руке. — Свет бы включила… как в склепе. Надежда Ивановна вздрогнула и повернула голову. — Я думала… ты ещё не пришла. — А я вот пришла, — Вера щёлкнула выключателем. Комната наполнилась светом, и сразу стало видно всё: аккуратно сложенное бельё, старый плед, потёртый диван и Надежду Ивановну — маленькую, ссутулившуюся, словно она пыталась стать незаметной. — Ты поела? — спросила дочь, снимая пальто. — Да… — соврала Надежда Ивановна. Она давно привыкла говорить «да», даже когда правильнее было сказать «нет». Ей было шестьдесят. Возраст, когда уже не принято начинать что-то новое, но ещё рано ставить на себе крест. Всю жизнь Надежда Ивановна жила, как учили: правильно, скромно, для других. Сначала — для родителей. Потом — для мужа. Потом — для дочери. А для себя… Для себя она оставляла потом. — Ты слишком мягкая, — говорила мать. — Сядут на шею. — Терп