Игорь
Вот ведь, наивный, повелся на эту дурацкую шутку. А ведь было какое-то подозрение, что-то сразу показалось не так. Сердце ёкнуло, когда Кира протянула телефон — такое чувство, будто на краю обрыва стоял и не видел его в тумане.
Посмотрел видео несколько раз. С толку сбивала счастливая улыбка дочери. Именно так она нас обнимала совсем недавно во время отдыха у озера.
Тот же самый свет в глазах, та же безудержная радость. Как будто выхватили кусок из нашего самого лучшего дня и подменили фон, вклеили какие-то чужие лица... но нет, это были мы.
Ведь жили все замечательно. Ни у кого не возникало никаких вопросов и сомнений. Вера сестра моего тестя, близкая родственница. Почти член семьи. Неужели кто-то подумает, что у нас с ней... общая дочь? Это же абсурд! По мнению окружающих. Быть такого не может.
Я всегда был на виду. И жена, и тесть… Они, наоборот, часто просили помочь Вере: то проект срочный доделать, то с ремонтом, то с Есенией, если та приболеет. Я и оставался ночевать типа в их гостевой, если засиживались допоздна. И никого это не тревожило. Все всё понимали. Доверие было полное.
А я просто помогал. Нравилось чувствовать себя нужным, сильным. Героем-спасителем для хрупкой женщины и её ребёнка. У Веры не было мужа, а у Есении не было отца.
А у меня были силы, возможности и.… желание быть тем, кем меня там видели. Не заштампованным мужем и отцом семейства, не «Игорем, который снова задерживается на работе», а рыцарем без страха и упрёка.
И вот этот самый рыцарь попался на какую-то дешёвую провокацию. Разве мог я предположить, что кто-то сможет такое смонтировать? Это же надо было такое придумать!
И вместо того, чтобы рассмеяться, сказать: «Кира, да ты что, это же явный фейк!», я повелся. Испугался уже потом. Подумал, что правда открылась, что сейчас всё рухнет…
И тогда решил, что раз уж так вышло, надо быть честным. Ну, почти честным. Признать «эмоциональную связь», ответственность... но не переезд же к ней, в конце концов!
А получилось, как всегда. Сначала была одна ложь во спасение. Потом — вторая, чтобы прикрыть первую. А теперь вот и квартира... Наша квартира.
Я думал, это будет временно. Пока Кира остынет, придёт в себя. Специально дал время жене подумать, съехал в гостиницу. А она взяла и укатила на край света. Сыновья смотрят на меня как на прокажённого. А тесть... Тесть в больнице из-за всего этого.
Сижу тут один, в нашей тихой гостиной, и не понимаю, как всё так перекосилось. Из-за одной дурацкой шутки, которая попала в самую больную точку, которую я и сам от себя скрывал. И не знаю теперь, как всё это назад отмотать. Или уже не отмотать никогда.
Нет. Надо быть честным хотя бы с самим собой. Усидеть на двух стульях не удалось. Хотя я надеялся и уже поверил. Но это все равно когда-нибудь вскрылось бы. Не из-за дурацкого видео, так из-за чего-то другого. Правда всегда вылезает наружу, особенно такая уродливая.
Пока я сходил с ума в своей огромной, но до тошноты пустой квартире, приехала Вера. Она не выглядела расстроенной или виноватой. Напротив, в ее глазах горела решимость и какое-то странное облегчение.
Она вошла, огляделась и без тени сомнения сказала:
— Ну вот и хорошо. Теперь все на своих местах.
Она честно призналась, что рада тому, что случилось.
— Я устала врать, Игорь. И устала скрывать от собственной дочери, кто ее отец. Она имеет право знать. А теперь... теперь она будет знать. И будет жить с ним в его большом красивом доме.
Ее настрой и эта ледяная решимость подействовали на меня отрезвляюще. В ней не было ни капли той паники, того страха и сожаления, которые глодали меня. Она видела цель и шла к ней, сметая все на своем пути. И в какой-то момент эта ее уверенность стала заразительной.
Что теперь «жалеть о волосах, коль нет головы»? — вспомнилась старинная поговоркой. Что теперь метаться и пытаться вернуть то, что безвозвратно разрушено? Нужно смириться и принять, что Киру я потерял. Ее взгляд в то утро сказал мне все. Она не простит. Никогда. Значит, надо устраивать свою жизнь в новых, пусть и жестоких, но реальных условиях.
Я смотрел на Веру, на эту хрупкую с виду женщину с железной волей, и думал: да, я любил обоих своих женщин. По-разному. Киру — как дом, как надежду, как часть себя. А Веру... как наваждение, как страсть, как побег от самого себя. И теперь мой «дом» сгорел, а побег стал единственной реальностью.
— Ладно, — хрипло сказал я, чувствуя не растерянность, а странное, пустое спокойствие. — Значит, так. Значит, будем жить втроем.
Она улыбнулась, и в ее улыбке не было ни радости, ни торжества. Было лишь удовлетворение от достигнутой цели.
— Я уже вещи начала собирать. Завтра перевезем.
Я кивнул и отвернулся к окну. Теперь это был мой выбор. Не ошибка, не случайность, а осознанный выбор. Пусть жестокий, путь подлый по отношению к тем, кого я предал. Но мой.
Я больше не был жертвой обстоятельств. Я стал их соавтором. И от этой мысли стало чуть легче дышать, даже несмотря на тяжелый камень на душе. Решение было принято. Точка невозврата пройдена. Оставалось только жить с этим.
Я понимал, что Кира будет настаивать на разделе квартиры. Это был самый очевидный и болезненный пункт. Я уже мысленно готовился к бою, к долгой и унизительной войне за квадратные метры, где каждый угол напоминал о прошлой жизни.
Но Вера оказалась практичнее и хладнокровнее меня. Пока я метался в сомнениях, она уже все просчитала. Она знала про нас с Кирой, кажется, всё. Как бухгалтер, который годами вёл чужой баланс, чтобы в нужный момент предъявить счёт.
Вера разложила передо мной на столе, нашем с Кирой столе, распечатанную таблицу.
— Смотри, — её голос был спокоен и деловит, без эмоций. — Ты мыслишь категориями «эта квартира». А надо мыслить категориями «всё совместно нажитое имущество».
Она ткнула пальцем в цифры.
— Рыночная стоимость этой квартиры — вот. Плюс салон красоты, которым владеет Кира. Ты же там вкладывался на старте, значит, это тоже общее. Его стоимость — вот. Плюс... — она сделала многозначительную паузу, — две квартиры, которые вы купили вашим сыновьям…
Я вздрогнул.
— Вера, они записаны на детей! Это их собственность!
Она посмотрела на меня с лёгкой усмешкой, как на ребёнка, который не знает простых истин.
— Игорь, милый, они были куплены в браке на общие средства. Формально — это подарок. А по сути — то самое совместно нажитое имущество, которое при разводе делится. Суд будет смотреть на источник денег, а не на то, кто вписан в собственность. Тем более, дети уже взрослые и живут своими семьями. А у тебя, — она положила руку мне на плечо, и её прикосновение было холодным, — есть ещё одна дочь. И ты, как отец, тоже должен обеспечить её жильём. Имеешь полное право требовать компенсацию своей доли, вложенной в эти «подарки».
Я молча смотрел на колонки цифр. Сумма получалась астрономической. Моя доля, половина от всего этого... она действительно превышала стоимость нашей шикарной квартиры. Выходило, что Кира должна была бы мне.
— Если она захочет сохранить салон и не продавать его с молотка, если она не захочет, чтобы сыновья потеряли свои квартиры... ей, придётся отказаться от претензий на эту. Математически это единственный выход для всех, — голос Веры звучал убедительно и спокойно.
— Ты не отбираешь у неё квартиру. Ты просто предлагаешь справедливый раздел. Ты остаёшься здесь, а она получает всё остальное. Салон, который её кормит, и спокойствие её детей. Это более чем щедрое предложение.
В её словах была чудовищная, железная логика. Она предлагала не драку, а сделку. Холодный, безэмоциональный расчёт, где наши общие двадцать пять лет, любовь, боль и предательство превращались в сухие цифры в таблице Excel.
И самое страшное — я понимал, что она возможно и права. Юридически — всё именно так. А морально... Моё моральное право на что-либо было потеряно в тот момент, когда я признался Кире в измене.
— Она не согласится, — хрипло выдохнул я.
— Тогда мы подадим встречный иск на раздел всего, — парировала Вера. — И она потеряет гораздо больше. Думаю, её адвокат быстро это объяснит.
Она посмотрела на меня, и в её глазах я наконец увидел не расчет, а нечто другое. Жажду. Жажду наживы и обезопасить себя и свою дочь. Получить для них этот кусок стабильности, этот шикарный дом, который должен был символизировать не мою прошлую жизнь, а наше с ней новое будущее.
И я сделал выбор, который был в пользу Веры против Киры. Он был сделан в пользу этой новой, жёсткой, прагматичной реальности против старой, которая безвозвратно рухнула. И в этой новой реальности её расчёт был единственно верным решением. И для меня это был единственно верный выход.
— Ладно, — согласился я, чувствуя, как последняя связь с прошлым обрывается с почти слышимым щелчком. — Пусть будет так.
— Нам нужен хороший адвокат, — сказал я, чувствуя, как слова застревают в горле комом горечи и стыда. — Но... с другой стороны... Кире тоже где-то нужно жить. Не на улице же её оставлять?
Это была последняя, жалкая попытка хоть как-то сохранить лицо перед самим собой. Показать, что я не совсем монстр, что во мне ещё теплится что-то человеческое, какая-то видимость заботы о женщине, с которой прожил четверть века.
Вера задумчиво посмотрела в окно, на наш — теперь уже, видимо, действительно наш — вид из окна, и ответила с такой лёгкостью, будто предлагала отдать старый диван:
— В крайнем случае, я могу отдать ей свою двушку в пригороде.
В её голосе не было ни капли сомнения или сожаления. Только холодный, циничный расчёт. Она произнесла это так, словно делала неслыханно щедрый жест благотворительности, а не предлагала выселить мою бывшую жену в её же бывшую собственность, которую та же Кира с отцом когда-то помогли ей купить.
Меня передёрнуло от этой фразы. Это была не помощь. Это была насмешка. Подачка.
И самое ужасное — я видел всю извращённую логику этого предложения. Юридически кажется все чисто. Она как бы «отказывается» от своего имущества в пользу Киры, и нам не придётся делить эту квартиру.
Фактически же Кира получает старую двушку на окраине вместо роскошной четырёхкомнатной квартиры в центре, которую она обустраивала всю жизнь. А мы с Верой и Есенией остаёмся здесь.
— Она никогда не согласится на это, — пробормотал я, но это был уже не протест, а констатация факта. Я просто пытался предугадать реакцию Киры, её гнев, её праведную ярость.
Вера пожала плечами, и на её лице промелькнула тень нетерпения.
— Тогда пусть подаёт в суд. И рискует потерять всё остальное. Салон, кстати, тоже считается совместно нажитым. Ты вкладывался в его открытие, я знаю. Она этого не захочет. Выбор у неё небогатый.
Вера говорила с убийственной убеждённостью человека, который держит все козыри и уже предвкушает победу. И я понимал, что она снова права. Это был чёрный шантаж, прикрытый видимостью законности. Но это работало.
Я посмотрел на неё — на эту красивую, решительную женщину, которая так легко и спокойно перекраивала жизни людей, как финансовый отчёт. И почувствовал не любовь, не страсть, а ледяной ужас.
Я связал свою жизнь с кем-то, кто оказался гораздо сильнее, жёстче и беспринципнее меня. Я променял тёплый, пусть и надоевший уют Киры на холодную, расчётливую целесообразность.
Но назад пути уже не было. Я сделал свой выбор. Теперь оставалось только пожинать плоды и пытаться убедить себя, что это и есть та самая «новая реальность», ради которой всё и затевалось.
— Хорошо, — тихо сказал я, капитулируя окончательно. — Ищем адвоката. Самого жёсткого.
Вера открывалась мне совершенно с другой стороны. Раньше — тихая, заботливая, ласковая, всегда с восхищением смотревшая на меня, как на своего спасителя и рыцаря.
А сейчас... сейчас это была волчица, готовая без тени сомнения вырвать добычу у другого, более слабого зверя. Холодная, расчетливая, с острыми клыками, прикрытыми деловой улыбкой.
И мне это категорически не нравилось.
Кира
Мне не хотелось быть приживалкой ни у родителей, ни у детей и тем более у подруг. У них у каждого своя жизнь, свои заботы, свои стены, за которыми тесновато даже от собственных мыслей, не то, что от чужого горя.
Мне тоже был нужен свой уголок. Не дом — ещё не скоро я смогу назвать какой-то угол домом. Но место, где я могла бы расслабиться и, может быть, даже поплакать, не опасаясь, что кто-то увидит моё унижение.
Я попросила неунывающую Инну помочь снять мне хотя бы небольшую, но уютную студию неподалёку от моего салона. Она, не задавая лишних вопросов, лишь молча обняла меня покрепче, тщательно потыкала пальцем в экран и нашла пару адресов, позвонив по которым, бойко и деловито договорилась о просмотре. Как же я была ей благодарна за это её умение не жалеть, а действовать.
Уже на другой день я перебралась в свой съемный угол. Пусть, пахнущий чужой жизнью и свежей краской, но — мой. Я лежала на матрасе, купленном впопыхах, и глядела в белый потолок, вспоминая нашу с Игорем жизнь.
Он был хорошим мужем и отцом. По-настоящему хорошим. Он всегда помогал мне. Не тогда, когда его упрашивали, а всегда. Двое маленьких детей — как было сложно, как выматывало до последней капли сил. Но он менял памперсы, не морщась. Купал их, распевая дурацкие песенки. Готовил ужин, когда я валилась с ног.
Он не спрашивал меня: «Чем помочь?» — он всегда видел, что нужно сделать, и делал. Он был таким помощником не только для меня...
И тут в горле встал ком. Это я своего безотказного, правильного мужа сама, собственными руками, отправляла к Вере. Я загружала его заботами о ней, гордясь своей широтой души и семейной сплочённостью.
— Съезди, помоги, она же одна! — говорила я, а сама радовалась тишине и возможности часок поспать, пока он нянчится с её ребёнком. С её ребёнком. С их ребёнком.
И папа... А ведь он не раз говорил, осторожно, намёками, за кружкой чая:
— А у Веры-то, смотрю, новый "кавалер" появился. На шикарной машине приезжает. Она их, кажись, как перчатки меняет.
Откуда он мог знать? Он, с его старой закалкой, молчал, но видел всё.
А мама отмахивалась:
— Дело молодое. Может, найдёт, наконец, отца Есении и остепенится. Девочке отец нужен. — Но Вера ни разу никого не привела для знакомства. Ни одного «кавалера». Ни одного «претендента». Никогда.
Теперь эти обрывки разговоров, эти недосказанные фразы сложились в чудовищную, ясную картину. Они знали...zqtOkFcT Не точно, не наверняка, но догадывались. Папа знал больше, мама меньше, отгораживаясь иллюзиями.
Но они видели больше меня, ослеплённой своей усталостью и уверенностью в прочности своего брака.
И самое горькое было в том, что они... молчали. Не хотели сеять сомнения, разрушать семью, ранить меня. Они берегли мой покой, мой хрупкий мирок, и в итоге это бережное молчание позволило вырасти этой раковой опухоли до таких размеров, что она съела всё.
Я лежала и смотрела в потолок, и слёзы текли по вискам уже не только от боли измены, но и от осознания собственной слепоты. Я была не жертвой. Я была соучастницей. Добровольной, наивной, но соучастницей в разрушении собственной жизни.
И это было больнее всего.
Мне было очень больно. Эта боль была похожа на тупой, ноющий гнев, разлитый по всему телу. Я не хотела отдавать им своё гнездышко. Своё.
Каждый уголок там был пропитан жизнью моих детей, воспоминаниями — пусть и оказавшимися обманом, но моими. Я понимала, что жить там теперь сама не смогу. Каждая вещь будет кричать об измене, каждая комната — напоминать о крахе.
Но и им не позволю устроить там своё счастье! Не позволю Вере хозяйничать на моей кухне, разгуливать по моей гостиной, спать в моей спальне.
Не позволю её дочери играть в комнатах моих сыновей. Это будет надругательством над всем, что у меня было.
Мысли, до этого рваные и истекающие болью, вдруг сложились в чёткий, холодный план. Я села на кровати, стирая слёзы тыльной стороной ладони. Нет. Никакого раздела в его пользу.
Инна, выслушав мою тираду, свистнула:
— Голова, Кир! Правильно! Продать квартиру! Деньги — вот что главное. Деньги — это свобода.
Я набрала номер адвоката, которого нашла Инна. Мой голос звучал твёрдо, почти чуждо.
— Я решила по поводу раздела имущества. Мы продаём нашу квартиру. Только так. Пусть каждый после этого купит себе то жильё, которое захочет и сможет.
Адвокат, женщина с сухим, профессиональным голосом, поддержала:
— Это разумно. Снимает все конфликты и претензии по оценке и дележу.
Вырученные средства делятся пополам. Вы — независимы, он волен распоряжаться своей половиной, как угодно.
Игорь много вложил в свой бизнес? Прекрасно. Пусть теперь его «любимая женщина» и её деловая хватка помогут ему купить новое жильё.
Он купил помещение в центре под свою студию, вложился в рекламу? Пусть теперь эти активы работают на него. У них есть их общий бизнес. А у меня — мой салон. Мы будем квиты.
Это решение не принесло радости. Оно принесло горькое, холодное удовлетворение. Это была не победа. Это было сожжение мостов. Последний, окончательный акт прощания с прежней жизнью.
Продолжение следует. Все части внизу 👇
***
Если вам понравилась история, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем стиле и жанре:
"Развод. Я просто пошутила", Надежда Новикова ❤️
Я читала до утра! Всех Ц.
***
Что почитать еще:
***
Все части:
Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4 | Часть 5 | Часть 6
Часть 7 - продолжение